Вяч. Иванов
МИКЕЛЬАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ
(1475—1564)
Не в темном сердце жизнь любви моей!
Нет, не пристрастье слепоты сердечной,
Ни вожделенье страсти скоротечной,
Не долгий плен она, нет смерти в ней.
Хранит наследье лучник в Боге дней:
Я — око здравое, ты — свет извечный;
И в оболочке хрупкой и конечной
Ловлю я славу памятных лучей.
Где пламя, там и жар: так не отходит
От красоты и в край родной любовь
Того возносит, в ком ее находит.
В твоих очах мне рай сияет вновь,
Где древле я любил тебя, и вводит
В златые двери сводчатая бровь.
Согласно стародавнему присловью —
«Кто может, тот и хочет». Правда есть
В том слове, государь! Лжецов за лесть
Ты наградил и верил баснословью.
Тебе служил, тебе служу с любовью.
Я солнца твoего лучи. Мне честь —
Величья твоего поведать весть.
Мой труд ты видишь — и не двинешь бровью.
А чаял я: ты руку с высоты
Протянешь мне. Ты с верными весами
Взял правый меч… Как? Эхо мнений — ты?
Но людям доброй воли небесами
Отказано в отраде доброй мзды.
Сухого древа не для них плоды.
Не смертный образ очи мне пленил:
Очей прекрасных мир невозмутимый.
В душе моей любовь твой лик незримый —
Духовную, как он, — воспламенил.
Не будь душа богоподобна, мил
Ей был бы внешний мир красою мнимой;
За грань земного глаз неутомимый
В рай вечных форм ее бы не стремил.
Я говорю: в живом живого глада
Не насыщает тленная услада.
Увянет все, что чувства в нас манит.
И смертоносно сердцу сладострастье,
Нас дружба, непорочных, единит,
А цельное познаем в небе счастье.
Нет замысла, какого б не вместила
Любая глыба мрамора. Творец,
Ваяя совершенства образец,
В ней открывает, что она таила.
Надменная! Так ты в себе сокрыла
И счастие и пагубу сердец,
Но на меня, держащего резец,
Моя ж восстала творческая сила.
Нет, не любовь, не темный жребий мой,
Не нрав иль сан твой, дивная, виной
Недуга моего, моих мучений.
Как твердь, ясна, — ты ж и грозна, как твердь;
Но немощен из красоты мой гений
Воззвать блаженство — он изводит смерть.
К ДЖОВАННИ ДА ПИСТОЙЯ
Зоб наживаю, как одмоклый кот
В ломбардских лужах. Славная работка!
Передохнуть не в силах, сперлась глотка
Как если 6 с подбородка рос живот.
Затылок на лопатки давит. В свод,
Нависший на нос, уперлась бородка.
Круглее грудь не выпятит красотка,
А с жирной кисти краска каплет в рот.
Мне кажется, в кишки втянулись почки.
Переместились равновесья точки;
Ступаю по лесам, не глядя вниз.
Натянутой охота лопнуть коже
И мышцы так на теле напряглись,
Что на согнутый лук оно похоже.
Судите же не строже,
Чем справедливо, судьи, поворот
И выгиб тел. Стрелок, не целясь, бьет.
Джованни, доброхот,
От них ты защити мой труд бескрылый:
Я каторжник, не живописец милый.
<ДЖОВАННИ ДИ КАРЛО СТРОЦЦИ О «НОЧИ» БУОНАРРОТИ>
Ночь пред тобой. Гляди, как сладко спит.
Изваянная Ангели рукою.
Что дышит, видишь? по ее покою
Не веришь — разбуди: заговорит.
<ОТВЕТ БУОНАРРОТИ>
Мил сон; милее в каменной пруди
Глубокий холод. В этот век постыдный
Не чувствовать, не видеть — дар завидный
Меня ты речью громкой не буди.
НОВАЛИС
(1772—1801)
ЯКОВ БЕМЕ
К Тику
Печальный отрок и пугливый,
Вдали обители родной,
Прельщенья новизны кичливой,
Для старины заповедной —
Презрел. В пути скитаний длинном,
Случайный гость чужой семьи,
Забрел он в сад. В саду пустынном,
На ветхом мраморе скамьи —
Лежала книга. Златом схвачен
Полуистлевший переплет.
Раскрыл: душе глагол прозрачен,
И нов божественный полет.
Вселенной образ светозарный
Хранит письмен живой кристалл:
И на колени благодарный
В молитве пламенный упал.
Из трав встает, мечтой воздушной,
В простой одежде давних лет,
Старик с улыбкой благодушной
И шепчет юноше привет.
Души младенческой и нежной
Зерцало — лик его знаком.
И веет волос белоснежный
Под колыбельным ветерком.
К нему простер паломник руки…
— «То Книги дух» — подумал он:
«Пророчит мне конец разлуки
И путь к Отцу — на лоно лон».
И молвил тайный исповедник:
— «Моей гробницы ты достиг
И будешь благ моих наследник
В познаньи невидимых книг.
На той горе я, отрок бедный,
С небесной Книги снял печать;
И мир творенья неисследный
Мне стал послушно отвечать.
Знаменован Господним перстом
Я видел сей и оный брег,
И предо мной стоял отверстым
Завета Нового ковчег.
И записал я нелукаво,
Что рай души обетовал.
Я нищ был и гоним неправо,
И бог меня к Себе призвал.
Настало время: лик Мистерий
Разоблачится. В храм чудес
Сей Книгой приоткрыты двери.
И виден свет сквозь ткань завес.
Авроры блеск сияет велий
Ее земле благовествуй.
Мной зазвучи, как ствол свирели,
Как арфа вздохом легких струй!
Иди же с Богом! При деннице
Росой глаза свои омой!
Будь верен Книге и Гробнице,
В лазури вечной присный мой.
Тысячелетнего завета
В веках приблизилась чреда.
Тебя наполнят реки света,
И Яков Беме — твой всегда».
УМИРАЮЩИЙ ГЕНИЙ
Привет, желанный! Голос твой слышу. Звать
Меня ли дважды? Вот я. Иду с тобой.
Чего искал, обрел я ныне:
Узы волшебной неволи тают.
Прекрасный образ — видишь Владычицу? —
Снимает чары. Многих царей молил
Я об отчизне: в Ней единой
Утро светает отчизны древней.
Незримо дышит пламенем огненным
Под этой перстью мощь первозданная
Того, кем был я древле. Жрец мой,
Песнью возврата меня напутствуй!
Вот ветви; ими тело покрой мое!
Потом, к востоку лик обратив, свой гимн
Воспой, доколь не встанет солнце —
Дверь отворить мне былого мира.
Тогда поникнет мгла, что в плену меня
Держала, долу, как золотой покров;
Кто мой покров вдохнет, пребудет
Вечно Царице прекрасной верен.
ОВАНЕС ТУМАНЯН
(1869—1923)
ПЕРЕВАЛ
С младенчества тропою вверх прямой
Я неуклонно
Иду на лоно
Святынь, — хоть их не знает разум мой.
С младенчества обрывистой тропой
По круче горной
Иду, упорный, —
И вот, нашел на высотах покой.
Покинул я внизу, в глубокой мгле,
Почет, богатство,
Зависть, злорадство —
Все, что гнетет свободный дух к земле.
И вижу я (прозрачна даль в горах)
С моей вершины, —
На дне долины
Как просто все, и пусто! Душный прах!
Легка сума; в пути я не устал.
Песней и смехом
Играю с эхом —
И весело схожу за перевал.
ХАИМ-НАХМАН БЯЛИК
(1873—1936)
ИСТИННО, И ЭТО — КАРА БОЖЬЯ
И горшую кару пошлет Элоим:
Вы лгать изощритесь — пред сердцем своим,
Ронять свои слезы в чужие озера,
Низать их на нити любого убора.
В кумир иноверца и мрамор чужой
Вдохнете свой пламень с душою живой.
Что плоть вашу ели, — еще ль не довольно?
Вы дух отдадите во смерть добровольно!
И, строя гордыни египетской град,
В кирпич превратите возлюбленных чад.
Когда ж из темницы возропщут их души,
Крадясь под стенами, заткнете вы уши.
И если бы в роде был зачат орел,
Он, крылья расправив, гнезда б не обрел:
От дома далече б он взмыл к поднебесью,
Не стал бы ширяться над вашею весью.
Прорезал бы тучи лучистой тропой,
Но луч не скользнул бы над весью слепой,
И отклик нагорный на клекот орлиный
Расслышан бы не был могильной долиной.
Так, лучших отринув потомков своих,
Вы будете сиры в селеньях глухих.
Краса не смеется в округе бездетной;
Повиснет лохмотьев шатер многоцветный,
И светочи будут мерцать вам темно,
И милость Господня не стукнет в окно;
Когда ж в запустенье потщитесь молиться,
Слезам утешенья из глаз не пролиться:
Иссохшее сердце — как выжатый грозд,
Сметенный в давильне на грязный помост, —
Из сморщенных ягод живительной дани
Не высосать жажде палимой гортани.
Очаг развалился, мяучит во мгле
Голодная кошка в остылой золе.
Застлалось ли небо завесою пепла?
Потухло ли солнце? Душа ли ослепла?
Лишь трупные мухи ползут по стеклу
Да ткет паутину Забвенье в углу.
В трубе с Нищетою Тоска завывает,
И ветер лачугу трясет и срывает.