Переводы с французского (Садовников)

Переводы с французского
автор Дмитрий Николаевич Садовников

Опубл.: 1883. Источник: az.lib.ru • Морис Бушор, Андре Терье, Сюлли-Прюдом.

Д. Н. Садовников.

Переводы.

С французского.

Морис Бушор

(1855—1929 гг.).

Весёлые песни.

I.

Для философа-бродяги

Всюду пища, всюду тема:

На любом просёлке пыльном

Вырастает вдруг поэма.

Путь хорош — я отправляюсь:

Опьяняющим мечтаньям

Предаюсь и восхищаюсь —

Ну, хоть солнечным сияньем…

Провожу цыганом истым

Ночь в лесу, под небом чистым;

На заре иду опять,

И, вдобавок, дарованьем

Обладаю: смех с рыданьем

В смелой песне сочетать.

II.

Из цветов моя милая — лучший цветок

И светлей самой радостной грёзы;

От неё по стволам бьёт живительный сок

И росы осушаются слёзы.

Всё при ней получает особенный свет:

Соловей запевает свой лучший куплет,

А душистая зыбь белокурых волос

Оживляет дыхание роз.

И когда в белом платье мелькает она

Меж дерев, как фиалка лесная, скромна,

Я подругу свою молодую

Принимаю за фею земную.

III.

Близок день, когда, как боги,

Удивляя мир окрестный,

Мы наденем яркий пурпур,

Бросив платья траур тесный;

Или, в бархат драпируясь,

Станем в царственные позы

И от мимо проходящих

Будем ждать апофеоза.

Под плюмажем чёрной шляпы,

Под кокетливым беретом —

Мы откроем шумный праздник

Феерическим балетом.

Кто-нибудь возьмёт гитару,

Ток наденет оперённый,

Под окном любой красотки

Распевая, как влюблённый.

Кто-нибудь в фламандской шляпе,

Ус кручёный выставляя,

Расположится у бочки,

Шумно жажду утоляя.

И в костюмах разнородных,

По профессии одеты,

Вместе съедемся в Париже

Мы — артисты и поэты.

Под напев весёлых песен

Гордо двинемся верхами

И в блестящих колесницах,

А полиция — за нами.

Ну, а если горожане

Пустят в нас свои каменья —

Мы поклонами ответим

Горделивого презренья.

1882 г.

Из «Современного Фауста».

Сонеты Фауста.

I.

С одной тоской делю свои скитанья —

Пусть небо, празднуя свободу и покой,

Мильоны ярких звёзд зажжёт над головой,

Не попрошу у звёзд я состраданья.

Светилу дня не услыхать признанья:

Бесстрастно и оно, как этот мир земной,

Лишённый разума, холодный и немой

И умереть готовый без сознанья.

Моя душа таит лишь отраженье

Бегущих лет, могучее стремленье,

Несущее Вселенную вперёд…

Напрасно я найти ответ стараюсь:

Никто тоски гнетущей не поймёт;

И я под гнётом дум своих склоняюсь.

II.

На оргии, где крики шум и пенье,

Где вился дым и пенился бокал,

Я, как больной, почти изнемогал,

А ум терзало старое сомненье.

О женщины, годитесь ли в сравненье

Вы с той, чьих уст улыбку я срывал?

А ты, вино… Твой пурпур и опал…

Я пил его в минуты вдохновенья!

Нет, ни вино, ни песня, ни лобзание

Не освежат! Я, прочное создание,

Бежать бы должен с пира суеты…

Испивши чашу жизненного яда,

Ужель найти, безумец, хочешь ты

Могилу дум в отраве винограда?

III.

Без Бога мир, ничем не возмутимый,

Свершает празднично обыденный свой ход,

Безостановочно ведёт круговорот,

Где дни весны сменяются на зимы.

Мир движется вперёд неутомимый;

И что же? Человек его порой клянёт,

Порой ему благодаренья шлёт,

Забыв про то, что он неумолимый!

Вселенная, лишённая сознанья,

Не слушает молитвы и стенанья.

Умрём — на прахе вырастут цветы…

Она, не мучаясь безумною тоскою,

Стирает всё: и скорби и мечты,

И давит сердце мне лавиной снеговою.

IV.

Ах, если б это небо вдруг упало,

А море запылало, как горнило!..

Когда бы мир всё это обновило

И легче грудь усталая дышала!

Что, если бы в порыве бури, шквала

Дождём из звёзд всю землю затопило

И в хаосе бездонном поглотило

Весь этот мир, где радостей так мало?

Но нет… Лазурь по-прежнему сияет,

Дыханье трав как фимиам взлетает,

Сливается с пурпуровым закатом.

Лишь я один; суровый и угрюмый,

Хоть залит край небес вечерним златом,

Несу с собой повсюду те же думы.

1882 г.

Андре Терье

(1833—1907 гг.).

Крестьянская мыза.

Вокруг крестьянской мызы

Стоить лесная тишь;

Весь двор зарос травою,

Трава на склоне крыш…

Меж городом и мызой

Лежит сплошной оплот

Лесов необозримых

И высохших болот…

На мызе доживает

Шестой десяток лет

Старик — ещё здоровый,

Широкоплечий дед;

Затем, работник ловкий —

Его женатый сын,

Да внучек малолетний,

Крикливый властелин.

Едва ль не больше века

Здесь, — в стороне глухой, —

Работало семейство

Косою и сохой.

Кровать стояла та же

И сотню лет назад;

Качалка укачала

Десятка два ребят.

И счастливы на мызе;

В апреле всё поёт;

В июне земляника,

Под осень зреет плод.

Даст Бог и урожая

От брошенных семян,

А внучек подрастает, —

И славный мальчуган.

Случается нередко

Прохожий вечерком

Зайдёт и порасскажет

О слухе городском, —

Но вести отчего-то,

Пройдя окрестный лес,

Размеры принимают

Неслыханных чудес.

И так идут за днями

Однообразно дни,

Обычные заботы

Ведут с собой они.

Простые эти люди —

В работе круглый год,

А мальчик здоровеет

И по часам растёт.

Начнёт и он работать,

Не опуская рук, —

Махать цепом проворным,

Вести тяжелый плуг;

А ус когда пробьется

Да стукнет двадцать лет, —

И в сердце развернется

Любви весенний цвет;

Жену себе в соседях

Возьмёт он в свой черёд, —

Когда его в солдаты

Сержант не заберёт,

Негаданно-нежданно

Не выбросит войной

На чуждую границу

С шинелью за спиной…

1882 г.

Малиновка.

Когда проходит май, кончается весна,

Малиновку в саду я часто вспоминаю:

В тени орешника, на гнёздышке она

Поёт привет красавцу маю.

Цветущий ломонос, приманка для роёв,

Прикрыл её гнездо, от взоров охраняя,

И вот она поёт в густой тени кустов

О блеске и сиянье мая.

Как песня коротка! Могу её сравнить

С минутной радостью, подругою страданья;

Она мне говорит: «Весны не воротить,

А с ней и жизни обаянья».

Не в силах мы цветы весенние вернуть,

Рождённые от ласк проснувшейся природы, —

Ни первую любовь, попавшую к нам в грудь,

Ни молодые наши годы.

1883 г.

Ласточки.

Под карнизами окон, вблизи черепиц,

Мы впервые открыли глаза;

Там носились мы вольною стаею птиц,

Возле стен, где взбегает лоза.

Задрожала трава от угроз сентября,

Собрались все мы дружно в отлёт

К той земля, где кругом так синеют моря,

Где так солнце горячее жжёт.

Мы сидели на розовом сфинксе песков,

Что глядит в предрассветную даль,

Но оставленных жаль было нам городов

И покинутых гнёзд было жаль…

Колокольня знакомая снилась опять,

Рядом лип благовонная сень;

Старый мост, под который привыкли летать,

Где такая отрадная тень.

Мы скучали в пустыне о крае родном,

О желанной и юной весне,

О душистых садах и гнезде под окном

На далёкой родной стороне.

1883 г.

Перепёлка.

Хлеб стоит на ниве спелый и наливный;

Ветер пробегает по его волнам…

Чу! Раздался в поле смелый и призывный

Голос перепёлки, прилетевшей к нам.

Вечером и рано, рано до рассвета

Слышится яснее бой перепелов;

И пока над полем тихо дышит лето,

Звонко раздаётся их любовный зов:

Под! Полоть! Ва! Ва!

Истые цыгане! Племя кочевое!

Не сегодня — завтра случай вас сведёт.

Ночью — в одиночку, а под утро двое,

Парой веселее, но не без хлопот…

Свито из соломы гнёздышко под небом,

Есть приют надёжный; стол давно готов:

Будете питаться этим спелым хлебом,

Бегать меж колосьев и среди цветов.

Под! Полоть! Ва! Ва!

Разбежались детки от родимой матки…

Вдруг пришёл охотник, приложился: «Трах»!

Как вы испугались, глупые ребятки,

Вы ещё не знали, что такое страх!

От людей подальше, а не то ведь худо —

Бойтесь вы людского страшного ствола;

Там из вас готовят лакомые блюда,

Сразу попадёте вы на вертела!

Под! Полоть! Ва! Ва!

Но не знает страха птица кочевая:

Тучами садится по разливу нив,

Будто против смерти, песни распевая,

Жизни посылая радостный призыв,

Бодрая, живая странствует по свету

Морем и землёю правя свой полёт.

Каждый год на север прилетает к лету

И поёт, и любит, любит, и поёт:

Под! Полоть! Ва! Ва!

1883 г.

Рене Франсуа Арман Сюлли-Прюдом

(1839—1907 гг.).

Возвращаясь из музея.

Возвращаясь из музея,

Где стоят, как снег, белея,

Полны гордого молчанья

Афродиты (в древнегреческой мифологии, богини красоты и любви, той же, что в римской — Венеры) изваянья,

Думал я, что эти боги

Рождены стоять в чертоге (чертог (устар.) — пышное, великолепное здание или помещение):

Прелесть их неоценима…

Но когда прошла ты мимо —

Заслонило мир искусства

Сердца тягостное чувство —

Афродита в пышном зале;

С этой чудной головкой

Ты идёшь походкой лёгкой,

В старом платье, вьются сзади

Кос волнистых, пышных пряди…

День и ночь иглой проворной

Ты работаешь упорно:

Вижу — палец твой исколот;

В дверь стучат нужда и голод, —

Чуждый жизненной тревоги,

Мрамор просится в чертоги:

Ты же, бедное созданье,

Скромно просишь подаянья.

Не обставят, как статую,

Красоту твою живую:

Будит в нас восторга пламень

Лишь один бездушный камень.

Да, с тобой судьба сурова.

Ищешь хлеба ты и крова.

Мертвецы — на пьедесталах,

А живые мрут в подвалах.

1883 г.