Мальшинский А. П. Первый русский репортер. (Историческая справка). // Исторический вестник, 1886. — Т. 24. — № 5. — С. 387—391.
ПЕРВЫЙ РУССКИЙ РЕПОРТЕР.
(Историческая справка).
править
ПЕРВАЯ русская газета была казенною, как и вся современная ей наша светская печать и ее "гражданский шрифт. Ведомости, т. е. известия, отпечатанные во всеобщее сведение в форме листков или тетрадок, носивших название «курантов»[1], выходили сначала в Москве, а потом в обеих столицах попеременно и в неопределенные сроки, единственно в видах ознакомления общества с теми действиями правительства и его отношениями к иностранным державам, которые выставляли государственную власть, по ее мнению, в наивыгоднейшем свете. Было строжайше запрещено выносить сор из избы не только в силу довода: tel est notre plaisir, но и в угоду лучшим и благонамереннейшим людям того времени. Посошкову, например, не нравилась учрежденная еще в царствование Алексея Михайловича иностранная почта, и он предлагал в письме к боярину Федору Алексеевичу Головину «загородить ту диру накрепко и отставить ее, дабы вести не разносились». Обидным казалось его национальному самолюбию, если «что (неладное) в нашем государстве не зделается, то во все земли разнесется»[2]. И Петр приказывал: «дабы никто дерзал из государства… кроме о своих торгах и к ним принадлежащих делех, никогда же ни о малейших делех писать, еже кому не принадлежит, под потерянием имения и пожитков, и по изобретении вины — наказанием тела и живота, егда грамотки в Риге, Курляндии или в Пруссах распечатаются, и что заказанное в них найдется»[3]. При таких условиях было немыслимо существование в газете отделов хроники и внутренних корреспонденций. Отмечая различные моменты в движении общественной жизни, хотя бы только с одной внешней ее стороны, занося в хронику уличные происшествия и события дня, извещая всех и каждого о происходящем или ожидаемом в различных местностях и в средоточии государственного управления, газета прямо расширяла бы ту «диру», загородить которую усердно хлопотал Посошков. Но сторожевые вехи оффициального дозора обыкновенно недолго удерживают любопытных от заглядывания в запретную область. Повременная печать, как показывает ее история, с самых пеленок обнаруживает стремление проникнуть в середину круга общественной деятельности и успевает в этом как бы роковым образом, силою своей органической природы, не смотря ни на какие внешние давления. Так случилось и у нас.
Директор петербургской типографии Михаил Петрович Аврамов, человек отсталых понятий и с таким необыкновенным упорством стремившийся просвещать народ по старине, что его не могли сломить ни многолетния заключения и ссылка, ни розыски в застенках, — этот человек находил, что казенная газета не должна довольствоваться выборками из иностранных журналов да реляциями должностных лиц или правительственными объявлениями. И вот, 15 июля 1719 года, он пишет к кабинет-секретарю Алексею Васильевичу Макарову:
«Куранты печатаются, и первые до вас, моего милостивого, пред сим отправил по почте, и при сем оные ж повторительно прилагаю и раболепно прошу, изволь ко мне, мой государь, отписать: одни ль печатать чюжестранные ведомости (т. е. известия), которые из курантов (т. е. газет) и присылают из посольской канцелярии, или сообщать со оными, и о своих публичных делах и о строениях, которых здесь довольно? И ежели позволит (царь), то извольте отписать до графа Ивана Алексеевича (Мусина-Пушкина, тогдашнего главного начальника печати и монастырскаго приказа), чтобы в сенат и в коллегии о том от себя писал, дабы о публичных делах в типографию приобщали, понеже по словесным моим запросем ничего не ycпею»[4]
Формальным ответом на это ходатайство был царский указ (последовавший, вероятно, немедленно же), о котором упоминается в наказе, или «Подробном предписании о должностях», иностранной коллегии, составленном 11 апреля 1720 года. В этом наказе изложено:
«Понеже его ц--ское в--ство указал в типографии давать ведомости (т. е. известия) публичные, також и к министрам о всем давать здешнем (т. е. относящемся до жизни и деятельности русского и в частности местного столичного общества), то к тому определяется переводчик Яков Синявич, который те ведомости, по данному ему образцу, сочинять и в посылку к министрам, и в отдание потребного в печать исправлять и старание в том прилагать имеет. И когда изготовит показывать советникам и стараться ему проведывать о таких публичных ведомостях».
Сделанные мною пояснения я основываю на следующих доводах. Если бы в наказе речь шла об обнародовании сведений из дел (как значится в письме Аврамова) в канцелярском смысле слова, т. е. из дел, производившихся в правительственных установлениях, то Синявичу, очевидно, было бы не о чем проведывать, да еще прилагать к тому старание, стало быть, под выражениями «ведомости публичные» и «о всем здешнем» едва ли возможно разуметь что либо иное, кроме новостей общественной жизни и столичных происшествий. С другой стороны, иностранная коллегия потому именно и поручила проведывание особому лицу, что требуемые известия не имели оффициального характера и могли быть добыты не путем сношений с присутственными местами, а лишь непосредственными наблюдениями, и вообще частною деятельностью человека, вращавшегося в обществе и способного выбрать и отметить заслуживающее внимания из всего им виденного или слышаннаго. Но, чтобы в куранты не проникло что либо недостаточно проверенное, легкомысленное или неудобное для правительства, для этого поручалось посольским советникам предварительно просматривать составленные ведомости, самому же составителю вменялось в обязанность очищать их от всего «непотребного» для «отдания в печать»; к министрам ведомости посылались без исправления, т. е. без утайки чего либо из собранных известий. Фактическим подтверждением небезосновательности сделанных пояснений служит то обстоятельство, что еще до составления наказа иностранной коллегии, именно через месяц после письма Аврамова к кабинет-секретарю, в курантах появляются довольно обстоятельные и далеко не лишенные общаго интереса сведения об успехах русской промышленности между которыми находятся и провинциальные известия о технических улучшениях заводского производства. Жалуемый царем за свою деловитость, Аврамов сам интересовался подобными сведениями.
На коротких помочах казенного «образца», в руках целой коллегии нянек стал учиться ходить первый русский репортер. Просматривая после того куранты, легко убедиться, что помочи в данном случае равносильны тормозам. Был год (1724), в течение которого в курантах не помещено ни одного известия, относящегося до России. За предшествовавший год внутренним событиям посвящено лишь описание въезда в Петербург персидского посла и церемониала данной ему «отпускной аудиенции», да в нумере, вышедшем в Москве 8 февраля, напечатано, что, по полученным из Берлина сведениям, туда прибыли посланные царем «12 человек, вышиною в 8 футов и 2 дюйма, которым быть в больших гренадирах короля прусского». Зато отведено много места перечню иностранных сочинений, составленных в памфлетическом духе на европейские события и против некоторых западных правительств[5]. Не раз встречаются и географические пояснения в роде того, что «Лисбон стольный город королевства португальского, на р. Таже, лежит он в Европе».
Для плодотворности всяких изысканий необходима значительная доля самостоятельности в труде, а ею вовсе не пользовался Синявич. Она была у него отнята de jure и не могла быть удержана им фактически, так как главная ответственность за обнародование тех или других новостей падала на посольских советников, которые, остерегаясь сурового наказания за оплошность, ревниво охраняли свое право предварительной цензуры и естественно были склонны вычеркивать из ведомостей все, что, по их мнению, могло подать повод к неудовольствиям. В 1721 году, к печатной гласности была приставлена еще новая нянька, в лице протектора типографии, архимандрита Гавриила Бужинского, менее всего расположенного давать волю занятиям суетою мирскою. В такой обстановке складывались порядки более стеснительные, чем было нужно для того, чтобы всякие вести оглашались не прежде, как пройдя канцелярское чистилище, и покуда они существовали, репортерское дело не могло развиться ни вширь, ни вглубь; тем не менее оно получило правительственную санкцию, признано полезным в принципе, наперекор господствовавшему предубеждению в его несовместимости с национальным достоинством.
За свой труд проведчика новостей и составителя письменных о них докладов, Синявич получал вознаграждение, вероятно, одинаковое со всеми другими посольскими переводчиками, к числу которых он принадлежал. Из просьбы его сослуживца, Бориса Волкова, поданной царю в конце 1720 года[6], видно, что окладного жалованья переводчикам полагалось 230 рублей в год; кроме того, некоторым выдавали квартирные деньги и делали «прибавки к окладу по заслуге». На такое вознаграждение сетовать не приходилось: его размер соответствовал нарицательной ценности 307 рейхсталеров[7] — сумме довольно скромной по-нынешнему, но тогдашняя ее вещная ценность, по крайней мере, впятеро превосходила нынешнюю, если принять в соображение, что четверть ржи стоила тогда дешевле рубля[8].
Об образе жизни, дальнейшей служебной карьере и вообще о личности Якова Синявича мы не имеем никаких сведений; можно думать, однако, что его репортерская деятельность прекратилась с упразднением, в 1727 году, главной столичной типографии, в которой печатались куранты, и с появлением в свет «С.-Петербургских ученых Ведомостей».
11 апреля текущего года исполнилось 166 лет учреждению русского репортерства, но едва ли можно насчитать более четверти века со времени постановки его на свободную почву, если не в юридическом, то, по крайней мере, в хозяйственном отношении. След старого казенного репортерства сохранился еще в порядке доставления газетам полицейских сведений об увечьях, насильственной смерти, пожарах, кражах и т. п. несчастий с городскими жителями, но и здесь произошло существенное изменение: означенные сведения уже не собираются непосредственно должностным лицом, особо для того назначенным, а лишь составляются им чисто канцелярским способом, по донесениям, поступающим в центральное ведомство. Частное репортерство, к сожалению, до сих пор остается у нас как бы случайным промыслом и слабо организовано, а, казалось бы, пора ему проникнуться серьёзностью своей задачи вполне добросовестного служения обществу, и с этою именно целью, при поддержке со стороны ежедневных газет, организоваться на подобие артели, с нравственною гарантией и контролем товарищей. Такая организация содействовала бы и более правильному распределению занятий между отдельными тружениками, в настоящее время нередко предающимися излишествам соперничества во вред себе и в ущерб успехам, иногда же и достоинству гласности.
- ↑ Указ о печатании курантов последовал 16 декабря 1702 года. Полн. Собр. Зак., IV, № 1,921. Первый лист вышел в Москве 2 января 1703 года.
- ↑ Сочинения Посошкова, издание Погодина, I, 273 и 274.
- ↑ Заметка, относящаяся к 1716 году, в каб. делах, II.
- ↑ Там же, № 40.
- ↑ Перечень в рукописи правлен самим царем. Характеристичны некоторые поправки; например: вместо «царь московский, венчанный в императора российского», написано: «венчание царя российского в императоры»; вместо торговых «голов» (города Парижа) написано: «управителей»; вместо римской «короны» поставлено «пурпуры».
- ↑ Подлинная просьба Волкова извлечена П. Пекарским из бумаг московского архива министерства иностранных дел.
- ↑ Из письма Шумахера к Вольфу, во второй половине 1722 года, видно, что 2,400 рублей равнялись тогда 3,200 рейхсталерам. (П. Пекарский. Наука и литература при Петре Великом, I, 35).
- ↑ В конце XVII столетия она стоила в Москве всего 50 коп. (А. Г. Брикнер. Медные деньги в России).