Сергей Яковлевич Арефин
Первые шаги
править
…Вставали рано, еще до восхода солнца, наскоро закусывали, пили чай и уходили бродить по хутору…
Сашка шел по делам, переговорить с должниками насчет уплаты долгов, так как виды на урожай выяснились вполне и кое у кого появился уже первый свежий хлеб… Миша шел с ним от нечего делать.
Сашка знал хутор хорошо, «как свои пять пальцев», и потому большею частью шел напрямки, через дворы, сады, огороды… Редко они заставали хозяев дома — дворы и курени были пусты, странно молчаливы и тихи — все население, даже куры и собаки, перебралось на гумна где уже начиналась молотьба… И Мише было странно с непривычки в этих пустых дворах, садах и улицах, и его почему-то умиляли эти покинутые и незапертые курени, с веревкой вместо замка на цепочке дверей.
— Не боятся, — обратил он внимание Сашки на это обстоятельство.
— Чего? — спросил Сашка.
— Ну, мало ли?.. воров…
— Кому тут воровать?! — сказал небрежно Сашка давно привыкший к этой хуторской простоте и не понимавший удивления Миши.
И они большею частью ходили по гумнам с новыми пахнущими еще пылью и полем ворохами зерна, блестящими кучами свежей соломы и половы…
Мише нравились эти кочеванья с гумна на гумно, встречи с незнакомыми, но такими ласковыми, простодушными и радушными людьми, нравились их веселая деловая забота, их здоровая усталость, загорелые лица, грубые мозолистые руки, изрезанные морщинистыми складками шеи стариков, повязанные платками до глаз бабы и девушки, оживленные, замаранные до ушей липким арбузным соком лица ребятишек — вся та оживленная сутолока, какою наполнены вторая половина июля и август с их уборкою и молотьбою хлеба…
…На соломе в тени скирда, казалось, не так жарко; не было мух; откуда-то опять потянул ветерок… Миша лег на солому, расстегнул ворот блузы и стал смотрев на молотьбу.
По наваленному на круглом току ровному слою пшеницы ходили лошади и быки, таскавшие каменные катки с тупыми углами, глухо стучащими по упругой соломе; сзади в тарантасе, запряженном старою лошадью ездили по кругу ребятишки — больше девочки и совсем маленькие мальчуганы… Мальчики чуть-чуть побольше сидели верхом на лошадях, таскавших катки. Подростки все были заняты, — помогали ворошить граблями и перетряхивать обмолоченную солому.
В средине круга около вороха хлеба с воткнутой в него жердью ходил молодой казак, сын хозяина, покрикивавший на быков:
— А-а, холера тебе задави! Цабе-е!..
Быки, спокойно, не торопясь, переминались немного на месте, наклонив друг к другу головы, будто советуясь или обмениваясь впечатлениями по поводу окрика и опять выравнивались и догоняли ушедших вперед лошадей… Казалось, они понимают, что эти понукания делаются так для порядку, для очистки совести, а понукать, собственно говоря, не за что.
— Все идет хорошо, как должно идти, и самое тяжелое уже назади и работы остается все меньше и меньше.
— Вот еще пять дней домолотить — десять, ну, пятнадцать дней — да в станицу два-три раза свозить хлеб, а там и гуляй до самой пахоты… — казалось, говорил самый вид быков…
А рядом тут же на соломе Сашка, тоже не торопясь и тоже как будто больше для очистки совести, доказывает свое хозяину гумна, пожилому казаку в синих нанковых «исподниках» и «чириках» на босу ногу.
— Ты ж пойми, Михей Козмич!.. Я год ждал!.. Д теперь ты мне привезешь, — я до весны должен его у себя держать, пока баржи придут… Ты разочти-ка-сь!..
— Да это дело такое, — неопределенно говорит Михей Козмич и жмурится не то от солнца, не то чтобы скрыть довольную улыбку, что вот, мол, пришла и его очередь: не все он просил и его купец просит.
— Не дорожись, Михей Козмич! — уговаривает Сашка и похлопывает казака по плечу. — Мы ведь с тобой не первый год знакомы!..
— Дай Бог и завсегда хлеб-соль водить! — серьезно подтверждает казак. — Мы вами завсегда довольны…
— Ну, так по рукам, што ль?!
— Чево эта?
— Опять «за рыбу деньги»! Гривеничек-то, я тебе говорю, скинуть надо!..
— Как люди, так и мы… Я што ж?!..
Разговор доходит до сознания Миши, как во сне, не задевая мысли, не волнуя… Чувствуется почему-то, что этот разговор ведется больше по привычке, в силу традиции, что в конце концов оба они поладят и сойдутся.
На сердце так хорошо, покойно… Миша смотрел на работающих женщин, старался по фигуре, посадке корпуса, приемам, легкости усилий различить пожилых и молодых, и ему нравилось так вот близко, всего в нескольких шагах от себя наблюдать ловкую, спорую работу молодых, когда они, как будто играя, с звонким хохотом и разговором тащили охапки обмолоченной соломы или настилали ток…
— Вот так и Марьюшка, — пришло ему в голову сравнение, и захотелось еще и еще представить себе, как она также весело работает на гумне, неслышно скользя босыми ногами по гладкому току, шурша соломой и перегибаясь назад с упругим усилием…
И хотелось думать, что все обстоит хорошо, что свекор, свекровь, Марьюшкины рассказы — все это так, не всерьез, что Марьюшка и была и будет радостна, беззаботна и весела и что он заглянет вот скоро в ее улыбающиеся глаза и поцелует слегка вздрагивающие губы.
— А это кто ж с тобой? — спросил казак у Сашки, окончив деловой разговор и переходя к новой теме, чтобы занять гостя.
— А брат двоюродный…
— А-а, — удовлетворился этим объяснением казак, как будто оно говорило ему все о Мише, и сказал: — Вот, Бог даст, деньков десять-пятнадцать постоит так еще, — уберемся, как следует…
— Арбузы как? — спросил Сашка.
— Слава Богу!.. Нынче все — слава Богу!.. Бабы надысь ездили на бакчи, говорят: ядреные… Да вот я велю подать… попробуйте!..
— Давай!., и то пить хочется… Чай этот дуешь-дуешь, а толку… — Сашка махнул рукой. — Жара!
— Жарко… Что чай?!.. Я считаю так, — забава лишь одна…
Баба принесла сочный спелый холодный арбуз, который хозяин нарезал тут же на соломе большими продольными ломтями.
— Прошу покорно!.. А пирожка?! — сказал он и крикнул женщинам: — Бабы! пирога бы там достали!..
— Да не надо… только что ели…
— О?.. А то бы?!.. С пирогом оно вкуснее…
— Нет… пить вот дюжа хочется!.. Сладкий сок тек по подбородку, по пальцам, капал на блузу… Миша старался наклоняться, всячески уберечься от него, но все же и он, как и Сашка через несколько дней был настоящим замарашкой…
Покончив с арбузом, Сашка послал мальчика на соседние гумна созвать своих должников. Миша пошел побродить около гумен, но скоро вернулся назад. Ему как-то неловко было чувствовать на себе устремленные со всех сторон любопытные взгляды, неловко почему-то бродить без дела, как будто он своей блузой, тонкими щегольскими ботинками, всей своей фигурой вносил диссонанс в эту стройную оживленную рабочую атмосферу, как будто он оскорблял кого-то или что-то своим присутствием, своим видом…
И он опять вернулся туда, где виднелась в кучке казаков широкая шляпа Сашки с свисающим из-под нее мокрым чубом.
Около Сашки этого чувства неловкости не было.
— Ну, что?., не интересно тебе? — спросил его бегло Сашка и опять занялся своим делом.
У него шел оживленный разговор о делах, погоде, урожае, ценах на хлеб, о станичных и хуторских новостях.
— Это, брат, тоже наша молотьба, — сказал он Мише между разговором с казаками. — Весь год тут оправдываем… Вся торговля наша на этом держится.
Казаки улыбнулись сочувственно.
— Нам Бог зародит, и вы сыты будете! — сказал какой-то старик.
— Вся, вся торговля на этом, — повторил, как будто удивляясь, Сашка. — С осени в долг всю лавку развалишь… а потом и свистишь…
Мише было не интересно и все равно: на этом или на другом. Его все больше и больше тянуло смотреть на женщин, особенно на молодых и стройных, угадывать, — красивые ли у них лица и подстерегать их движения, когда рубаха и юбка плотно облегали тело и позволяли видеть скрытые под ними формы…
Его разбирало уже любопытство вообще к женщине, но неловко было подойти ближе и разглядывать или смотреть долго, не отрываясь. Казалось, что это непременно заметят и осудят или может выйти какая-то неловкость… И он старался поместиться так, чтобы его было как можно меньше видно, или делать свои наблюдения исподтишка, как будто взглядывая невзначай.
И опять его удивляло — и было завидно — как просто относился к женщинам и девушкам Сашка, иногда оставлявший хозяина и подходивший и заговаривавший с женщинами.
Вот и сейчас он обратился к Михею Козмичу с вопросом:
— Твоя, што ль? — и показал на одну из работающих женщин.
— Моя… третия… Александра, — сказал, не торопясь, Михей Козмич.
Другие собеседники тоже замолчали и стали смотреть на девушку.
— Хорошая девка!.. Козырь!.. — любовался совершенно открыто Сашка. — Что ж зимою свадьбу играть будешь?
— Да коли жених найдется — чего ж?!..
— Девка такой товар, — долго не залежится, купец будет… — заметил кто-то из должников.
— А нам што ж?! — чем с руки скорей, тем хлопот меньше, — сказал Михей Козмич.
— Да-а… А мы шали новые выписали… Приданое будешь справлять — приходи! — сказал Сашка.
— Да уж как водится… Ваши гости! — Шура! — закричал Сашка девушке. — Будешь в станице, зайди в лавку, шали покажу!..
Девушка приостановилась и, не разобрав Сашкиных слов, переспросила:
— Чево-й-та?!
— Поди суды! — махнул ей отец. — Александра Васильевич, кличет…
Девушка подошла, поклонилась. — В станицу, говорю, придешь — хлеб повезете — в лавку к нам загляни… Шали новые теперь пошли… модные самые… Букеты — во-о! — тянул Сашка, рассматривая девушку.
Девушка засмеялась, поблагодарила, обещала зайти.
— Козырь! — восхищенно сказал ей вслед Сашка, когда она уходила. — В кого она у тебя такая?!..
— Не в кого?! — засмеялись должники. — А мать-то?! Она ведь Евлаховских родов…
— Я и сам тоже молодец не из последних был! — пошутил Михей Козмич. — Сбрось-ка мне годков пятнадцать да погляди!..
— Да-а … Порода-то, положим, у вас… Все вы Земляковы…
— В гвардию идут бесперечь… — подтвердил кто-то из должников.
Как делал это Сашка, и почему не получалось при этом ничего неловкого, Миша не мог понять… И также не мог представить себя таким же вот непринужденным, восхищающимся девушкой в присутствии ее отца, соседей. Ему казалось, что он не выдавил бы из себя ни одного слова, покраснел бы, выдал себя и дал бы повод думать о себе нехорошо…
Исходник здесь: http://www.donvrem.dspl.ru//Files/article/m18/2/art.aspx?art_id=351