Когда мне в первый раз выпал шанс попасть на гору Эверест, я уже представлял, какая серия огромных трудностей выпадет на долю экспедиции на последних склонах. Позже эта гора стала символом приключения; я понимал, что из того, что придётся делать там – немногое будет делаться по моей воле, и гораздо больше – по воле огромной важности обстоятельств, в странных и удивительных ситуациях. Сейчас это стало проблемой; не стало меньше интереса и даже волнения, но после Экспедиции пред моим внутренним взором предстают длинные горные склоны, на которых через определённые интервалы расположены группы маленьких палаток с припасами и спальными мешками в них, и с людьми. Сейчас моя цель – сформулировать проблему; отчасти потому, что без этого история наших попыток не может быть хорошо понята, а отчасти потому, что эта проблема остаётся с нами. Эверест по-прежнему не покорён. И мы даже не знаем с уверенностью, может ли он быть покорён. Но по результатам Экспедиции этого года мы видим, насколько близко мы уже подошли к решению.
Первая составная часть этой проблемы – снабжение лагеря, расположенного на один этап ниже Северного седла. По результатам рекогносцировки прошлого года стало ясно, что это осуществимо, но, вероятно, со слишком большим напряжением сил; трудность в том, чтобы носильщики приходили в эту точку не обессиленными. Генерал Брюс доказал, что это может быть сделано – во всяком случае, под его руководством, и в этом году мы можем начать [дальнейшее продвижение к вершине] с нашего лагеря на высоте 21000 футов с уверенностью в том, что наши носильщики будут в лучшем состоянии сил и духа.
Проблема восхождения с этой точки до вершины горы, с 21000 до 29000 футов, оставшаяся ещё с прошлогодней Экспедиции – кратко говоря, в том, что путь к Северному седлу, расположенному на высоте 23000 футов, был найден в сентябре – но нет никакой уверенности в том, что он будет удобным, да и вообще проходимым, в мае и июне, до муссонов. Но далее и выше, от Северного седла и до последнего гребня, не будет больших препятствий (об этом уже можно сказать уверенно); кажется вероятным, что Северо-Восточный гребень ведёт к вершине, и если его достичь, он не будет непреодолимым. Наш опыт 1921 года также показал, что благоприятная погода наиболее вероятна в период до начала муссонов. А вот в погодных условиях, которые были в прошлом году после того, как муссоны начались – взойти на гору Эверест не представлялось возможным ни в каком случае.
Предположим, что все условия на горе́ сложились наилучшим образом – каковы тогда шансы на успех? Известно, что человек может подняться до 24600 футов – герцог Абруззи (Duke of Abruzzi) установил такой рекорд. Конечно, ясно, что существует огромная разница между дыханием в состоянии покоя и дыханием во время подъёма в гору. Мой собственный опыт даёт мне уверенность в том, что можно подняться от Северного седла до высоты 26000 футов (как минимум), и, вероятно, это можно сделать за один день. Но окончательный предел возможностей человека выявляется не за один день и не тогда, когда человек начинает этот день хорошо отдохнувшим – но тогда, когда он уже провёл несколько дней в успешных усилиях на высоте свыше 21000 футов; на таких больших высотах резервы [человеческого организма] не восстанавливаются полностью во время ночного отдыха. Там остаётся проблема обеспечения лагерей, которые позволят восходителям достичь этого теоретического предела возможностей – или вершины Эвереста, если она окажется ниже его. Представляется вероятным, что на практике такой предел определяется не выносливостью восходителей, а возможностью носильщиков доставлять грузы на высоту более 23000 футов и организацией транспортировки силами их.
Понятно, что у Экспедиции этого года тоже будут подобные проблемы, но первое, чем должна озаботиться группа восхождения – это тем, как добраться до Северного седла. Когда мы дошли до Базового лагеря и смогли изучать горные условия, нам стало очевидно, что многие склоны горы, даже на Северной стене – обледенелые. Партия Стратта, вернувшись 8 мая в Базовый лагерь, представила мрачный отчёт в отношении этого. Почти гладкий лёд ледника начинался уже на высоте 20500 футов. Сомервелл и я, когда мы 10 мая вышли из Базового лагеря, и нам было сказано действовать независимо друг от друга и взобраться так высоко, как сможем, мы вполне ожидали длительного вырубания ступенек на пути к Северному седлу. 13 мая мы с одним кули вышли из Лагеря III и отправились дальше. Те склоны, по которым в прошлом году я и Буллок поднимались на Северное седло – все сверкали льдом, кроме последнего и самого крутого. Но мы видели, что стоит преодолеть короткий крутой склон внизу – и мы попадём в коридор с небольшим уклоном, через который мы преодолеем верхний склон – и это будет ключом к нашему восхождению. Выбрав этот путь, мы обнаружили, что выше этого первого льда почти везде лежит хороший снег. Таким образом, нам удалось избежать огромных трудностей и опасностей – не только в одном этом случае, но и на всём продолжительном штурме. Необходимо, чтобы был путь до Северного седла, где кули могут начать думать только о себе самих и, как это бывало, труд по подъёму на этой первой стадии окажется вполне достаточным.
На Северном седле появляется совершенно неожиданное препятствие. На последнем склоне, о котором я говорил – широкий снежный шельф. Выше него – ледниковый барьер, кое-где рассечённый глубокими трещинами. В прошлом году мы легко нашли дорогу в обход этой преграды на нашем пути к Эвересту, и так достигли низшей точки седла. Но теперь Сомервелл и я обнаружили, что этот путь преграждён непроходимой расселиной. Мы постояли немного на её краю, удивляясь, как мы могли зайти так далеко, чтобы быть обманутыми расселиной, и споря о том, можно ли тут использовать лестницу. Затем мы пошли обратно и стали исследовать путь по направлению к Северной вершине. Мы нашли крутой путь через ледниковый барьер, и, преодолев две большие расселины, пошли по кочковатой пересечённой местности за ними; насколько хватало взгляда, мы ясно видели путь до гладкого снега, из которого выходил Северный гребень. Но из этого не следует, что будущей партии так же повезёт. Лучше избегать всего непредвиденного – тем более в таких местах, в такой стране, где дела явно меняются год от года, и где может быть сложно устроить ещё одну экспедицию.
Тоже 13 мая, после всего этого, мы сделали первые шаги к развёртыванию Лагеря IV. Один носильщик нёс одну палатку. Ничего большего нельзя было сделать, пока не появилась возможность привлечь ещё носильщиков. К счастью, ниже нас по маршруту транспортировка была организована так хорошо, что уже пятнадцатого числа Стратт, Морсхед и Нортон смогли присоединиться к нам в Лагере III, и мы смогли взять восьмерых носильщиков из их конвоя.
Теперь нам предстояло решить, как в тех обстоятельствах лучше справиться с проблемой – и, главное: нужны ли нам выше Лагеря IV, расположенного на Северном седле, ещё два лагеря выше, или достаточно будет одного. Этот вопрос, когда мы вдались в детали, был практически решён: с девятью (возможно, десятью) непосредственно доступными кули, операция по снабжению лагеря номер шесть почти что удвоит объём работ по сравнению с тем, который потребуется, если мы ограничимся лагерями IV и V; это затянется надолго и, вероятно, потребует от носильщиков слишком уж много. У нас получалась разница в силе – бесценная разница. План допускал, чтобы было по два кули на каждую из четырёх партий груза, доставляемого из Лагеря IV в Лагерь V, и можно было надеяться, что такие меры сделают возможным достижение высоты 26000 футов. А в Лагерь IV, расположенный под Северным седлом, 17 мая были доставлены ещё десять дополнительных партий груза.
19 мая в 8:45 утра мы покинули лагерь, неся с собой постельные принадлежности и все тёплые вещи, подходящие для носильщиков. День был чудесный, солнечный. В час дня Нортон и я ставили палатки, в то время как Морсхед и Сомервелл закрепляли ещё одну верёвку между террасой нашего лагеря и собственно седлом. Все эти хозяйственные дела заняли вторую половину дня, и когда в 4:30 вечера наступил закат, мы залезли на ночь в палатки, где всё было хорошо и довольно уютно, и с гордостью владели шестью термосами.
Перспективы выглядели удивительно многообещающе. Мы намеревались утром перенести только четыре партии груза – два самые маленькие палатки, два двуместных спальных мешка, еду на полтора дня, котелки и два термоса. Наши девять носильщиков, которые поселились по одному в палатках Маммери, были в прекрасной форме, и мы имели по два носильщика на каждую партию груза и даже ещё одного носильщика в запасе. Всё было организовано столь удачно и удовлетворительно, что трудно было усомниться в способности человека устроить завтра новый лагерь ещё выше в горах.
20 мая Солнце осветило палатки в пять утра по нашему времени. Я тут же встал, чтобы разбудить остальных людей из нашей экспедиционной партии. Не было никаких признаков жизни в палатках носильщиков, которые оказались герметично запечатанными. Приглушённые голоса, отвечавшие из них, не выказывали никакой тревоги. Было необходимо развязать замысловатые застёжки на клапанах палаток. Носильщики, как я обнаружил, все были нездоровы – мы в итоге установили, что у четверых из них была серьёзная горная болезнь. Пятеро были готовы продвигаться. Вряд ли было неожиданным то, что они почувствовали себя лучше, как только их убедили выйти из невентилируемых палаток.
Дальнейшие задержки были связаны с приготовлением еды. Было легко сделать чай с помощью воды из наших термосов, но мы решили начать тот день со щедрой порции спагетти. К сожалению, две консервные банки, годящиеся для этой цели, не провели эту ночь с нами в палатках, бережно согреваемые человеческим теплом, а были оставлены снаружи на холодном снегу; съедобные спагетти получились только после длительного оттаивания.
В итоге мы стартовали на час позже, в семь утра, и быстро пошли к Северному седлу, откуда широкий заснеженный гребень поднимался вверх под умеренно увеличивающимся углом. Было понятно, что раньше или позже придётся вырубать ступени в твёрдой поверхности. Но мы поначалу могли избежать этого труда, проходя по каменному гребню на западной стороне.
Морсхед, если его хорошее настроение было признаком хорошей физической формы, выглядел сильнейшим из нас и шёл впереди; да и все мы тем прекрасным утром шли во вполне удовлетворительном темпе. Мы, возможно, в конце концов, разместились бы лагерем на требуемой высоте в 26000 футов, но… «раннее солнце вселяет иллюзорную надежду!».
Теперь-то мы стали понимать, что это не лучший день: солнце реально не грело, и поднялся холодный западный ветерок. Всякий раз, когда мы останавливались, я бил ногами по камням, чтобы согреть пальцы, и был вынужден надеть мою запасную тёплую одежду: свитер из шерсти шетландской овцы и шёлковую рубашку. Носильщики, очевидно, мёрзли тем сильнее, чем выше они поднимались. Каменистый гребень внезапно кончился, и стало ясно, что если мы вообще сможем разбить лагерь, мы должны снискать прибежище на восточной стороне гребня. Рубить ступени на больших высотах – это всегда тяжёлая работа. Правильный способ делать это в плотном снегу – вырубать ступеньку за один взмах ледоруба, и сразу же ставить ногу в только что прорубленную дыру – но для этого надо прилагать всю мужскую силу на каждом взмахе. Выше в Гималаях любитель может предпочесть вырубать ступень за два или за три более слабых взмаха. Но если делать так, особенно второпях – через 300 футов человек уже замучается от такой работы, и около полудня мы были рады отдохнуть, укрывшись под скалами на высоте около 25000 футов.
Больше не было сомнений в том, надо ли доставлять груз ещё выше прежде, чем мы там разобьём лагерь. Носильщики должны были вернуться в лагерь; продолжать их использовать в таких условиях – значило подвергать их неоправданному риску; мы должны были отправить их вниз, не дожидаясь обморожений или ухудшения погоды. В других случаях могло потребоваться, чтобы кто-то из нас сопровождал носильщиков на спуске; но сейчас они могли безопасно идти одни. На всём нашем пути мы так и не увидели места, подходящего для лагеря, потому мы перелезли на укрытую сторону, смутно надеясь, что оно найдётся там. В конце концов, носильщики и Сомервелл заявили, что нашли правильное место, и сказали, что на крутом склоне горы они сделают насыпь из камней, чтобы получилось сравнительно ровное место под одну из палаток Маммери.
Нортон и я, слабо имитируя их усилия, стали делать другую насыпь под палатку, но у нас это не получалось. Мы пробовали сделать это в нескольких местах, но раз за разом терпели неудачи, пока, наконец, мы не нашли крутую скальную плиту, которая сама по себе была в любом случае безопасной, и разместившись там, мы получили возможность подсыпать грунт на низкой стороне. Там мы и поставили нашу палатку так, что плита находилась под половиной её пола. Более неудобного расположения нельзя было придумать, и неизбежным результатом стало то, что один человек, лежащий в палатке, соскальзывал на другого и придавливал его к полу палатки – к другой половине пола, под которой были острые камни, больно давящие даже сквозь пол палатки и спальник.
Тем не менее, там стояли две маленькие палатки на расстоянии пятидесяти ярдов одна от другой, под скалами с подветренной стороны – в кажущейся безопасности, и в каждой палатке лежал двуместный спальный мешок, в котором можно было согреться ночью. Сомервелл с большим трудом растопил снег, чтобы как-нибудь приготовить еду, и скоро каждый спальник приютил двух человек, плотно упакованных, согревающих друг друга – и согретых надеждою на завтрашний день – день, не похожий на все другие дни, поскольку нам предстояло выйти в путь из такой точки на поверхности Земли, выше которой ещё никто не поднимался.
Возможно, никто из нас заранее даже не представлял, что придётся так страдать от холода. Ухо Нортона стало второе больше своего нормального размера, и причиняло неудобство то, что в нашем тесном жилье было немного допустимых положений для его и для моих конечностей. Три моих пальца были тронуты морозом; но, к счастью, на ранних стадиях обморожение не приводит к серьёзным последствиям. Гораздо серьёзнее досталось Морсхеду. Днём он слишком поздно надел свой санный костюм, защищающий от ветра, и по прибытии в лагерь он был холодный и явно не здоровый. Нам пришлось сожалеть о потере рюкзака Нортона; тот рюкзак соскользнул с его коленей во время привала – и теперь он, вместе с тёплыми вещами для ночёвки, должно быть, лежит где-то на истоке ледника Ронгбук; однако, нам хватило того, что у нас осталось.
Главной нашей тревогой была погода; западный ветер к вечеру стих, и это предвещало перемены. Ночью мы время от времени выглядывали из палаток – звёзды были видны; незадолго до рассвета мы с неудовольствием заметили, что земля снаружи стала белоснежной. Немного позже мы услышали, как хороший град бьёт по палатке, а выглянув наружу из её двери, увидели, как облако и туман надвигаются с востока, несомые муссонным потоком.
В 6:30 утра, когда появились некоторые приметы улучшения, мы извлекли себя из спальников и стали думать про завтрак. Накануне вечером нашёлся только один термос, и наша задача была долгой и холодной. Ещё один злополучный рюкзак с провизией соскользнул с нашего карниза, но каким-то чудесным образом, пролетев 100 футов или больше, остановился на небольшом уступе. Морсхед, прилагая героические усилия, достал его оттуда.
Около 8 часов мы были готовы стартовать. Мы не обсуждали, должны ли мы продвигаться дальше при таких условиях. Выпавший снег был, очевидно, препятствием, и ещё больше ожидалось. Но такая погода, со всеми ей недостатками для альпиниста, может не причинить вреда. На больших высотах снег падает мягко, и не сильно разгоняется ветром. И когда было решено подниматься далее, остались лишь небольшие опасения на этот счёт. Все мы, после долгой ночи, доставлявшей головную боль, чувствовали себя не лучшим образом. Что касается меня, то я надеялся, что простое глубокое дыхание на нескольких первых шагах восхождения всколыхнёт меня и придаст необходимые силы, и что нам всем станет лучше, как только мы начнём двигаться.
Но на сей счёт скоро наступило разочарование, когда мы услышали плохие новости от Морсхеда. «Я думаю, что не пойду с вами — сказал он. — Я полностью уверен, что буду только задерживать вас». По такому вопросу своё суждение может выносить только человек, имеющий отношение к этому. Мы трое (Мэллори, Сомервелл и Нортон), полные сожаления, пошли без него.
Следующий день восхождения не заслуживает подробного описания. Условия были, естественно, неблагоприятными: свежевыпавший снег покрыл уступы и скрывал шатающиеся камни, везде препятствуя нам; но в целом там местность не была труднопроходимой. Вопреки прошлогодним геологическим гипотезам, нам не пришлось карабкаться по расщелинам и напластованиям. Идя с уступа на уступ, мы не видели никаких признаков наличия гранита; и все эти уступы были одинаково неудобно наклонены.
Ясно, что эти скалы состоят из слоёв осадочных пород, и, насколько это видно, они должны иметь ту же природу вплоть до самой вершины, и отличаются они друг от друга только узнаваемыми поясами более светлого кварцита. К нашему разочарованию, уклон уступов был недостаточен для того, чтобы можно было активно помогать себе руками, и приходилось всё время балансировать, работая ногами.
Подъём получился медленный: сначала пришлось пробираться к западу, чтобы вернуться на гребень, затем нужно было идти по самому гребню в направлении большой башни, венчающей северо-восточное плечо горы. В конечном счёте, подъёмная сила зависит от возможностей лёгких. Лёгкие определяют нашу скорость, заставляют сбавить темп и жалко ползти. С альпийской точки зрения, лёгкие вынуждают нас останавливаться и любоваться видами чаще, чем мы обычно делам в лучшем окружении. Но наши лёгкие работали удивительно одинаково, и мы все шли вместе. Лично я придумал способ преодолевать навалившуюся слабость с помощью несложного глубокого дыхания, и после таких дыхательных упражнений был в состоянии продвигаться. Долгое время мы здорово надеялись достичь северо-восточного плеча, но, вспомнив о том, какой долгий спуск предстоит и как недавно выпавший снег задерживает движение, мы согласились повернуть обратно не позже двух часов дня.
Морсхеда мы решили оставить в Лагере V. На счёт его было бы желательно, чтобы он вернулся в этот лагерь, и у него осталось бы время на то, чтобы дойти до Северного седла в тот же день; и в любом случае, будет неразумно рисковать, взбираясь на Эверест на последнем пределе своих сил, надеясь на то, что вдыхание или бренди помогут вернуться целым и невредимым; здесь тело не восстанавливает силы на спуске так, как это происходит в Альпах.
В 2:15 дня, вскоре после того, как мы прошли изголовье видного кулуара на северо-восточной стене, мы достигли вершин скал, оказались, возможно, в 500 футах ниже северо-восточного плеча горы, и уже чётко видели её вершину. Но темп продвижения нашей партии был крайне низок, и был бы очевидный риск, если бы мы поднимались ещё некоторое время. Мы очень желали взойти на плечо, и мы ещё не выбились из сил – но единственным благоразумным решением было возвращение. Анероид показал высоту 26800 футов. Мы начали спуск, имея достаточно сил для этой длительной задачи – так мы полагали.
К западу оттуда вдали виднелась территория, кажущаяся менее каменистой и более заснеженной. Наш очевидный план был в том, чтобы использовать любой заснеженный склон в направлении нашего спуска. Но мы были очень скоро разочарованы: «снежные склоны» оказались полными скалистых плит, предательски скрытых под свежей белой маской снега. Пришлось возвращаться на наш гребень и затем спускаться тем же путём, каким мы поднимались. В 4 часа дня Морсхед был рад снова увидеть нас в лагере, где мы провели предыдущую ночь на высоте 25000 футов. Собрав вещи, которые мы хотели взять с собой, и оставив палатки, спальники и всё прочее, мы двинулись обратно по тому же уступу, через который прошли вчера. Сложно сразу представить себе, как свежевыпавший снег сделал эту легкопроходимую территорию опасной. Случилось опасное скольжение, и троих мужчин удержала только верёвка, закреплённая на ледорубе лидера. После этого инцидента партия продвигалась очень осторожно, и вскоре стало очевидным то, что нам придётся играть в догонялки с наступающей темнотой.
Когда мы вернулись на большой заснеженный гребень, не нашли даже следа тех ступенек, которые с таким трудом вырубали на подъёме; пришлось рубить новые. Этот жестокий и медленный процесс продолжался долго; Стратт из Лагеря III наблюдал за этим в 6 часов вечера. Но и после такого прохождения склона наши трудности отнюдь не закончились. Один из неприятных фактов, отличающих гималайские экспедиции от походов в более низкие горы – в том, что изнурённые люди не могут быстро восстановить силы, спустившись на меньшую высоту. Морсхед, хоть и продвигался очень решительно, и прилагал самые гигантские усилия к тому, чтобы восстановить дыхание – теперь дошёл до предела сил и возможностей. В лучшем случае, он мог пройти всего несколько шагов и останавливался. К счастью, дальнейший путь вниз к Северному седлу был легко проходим (насколько мы могли это видеть в убывающем свете). Нортон подставил плечо Морсхеду, я искал более лёгкий путь вниз, а Сомервелл шёл в арьергарде. Как будто по злому умыслу, свет от зловещих серо-голубых туч на западе стал мерцать после того, как солнце зашло, показав напоследок один из самых потрясающих горных пейзажей. Какие ветры встретят нас на седле в темноте, какие трудности у нас начнутся снова?
Повезло ли нам, или Провидение было благосклонным – но, как только мы дошли до расселин, освещённых светом звёзд, Сомервелл достал из рюкзака свечной фонарь. Здесь было тихо и ветра почти не было, поэтому даже с помощью японских спичек, после дюжины (или около того) попыток, нам удалось зажечь свечу. В её свете мы пробирались туда и сюда, ища путь; там были расселины, бесследно скрытые под бездорожной поверхностью – но, к счастью, никто не упал в них, и мы дошли до кромки ледникового барьера. А оттуда надо было спрыгнуть с высоты примерно 15 футов в снег – весьма тревожная перспектива притом, что это надо было делать при таком слабом освещении – но и это препятствие мы успешно одолели. Наконец, нужно было найти одну из ранее закреплённых верёвок – по ней мы могли спуститься на террасу, где пять палаток, аккуратно выстроенных в ряд, ждут нашего прибытия. Но теперь верёвка была погребена под снегом, и наша последняя свеча догорела. Некоторое время мы шли на ощупь по краю обрыва и затем стали спускаться под крутым углом, сомневаясь, тот ли это путь. Но вдруг кто-то из нас наткнулся на верёвку под снегом. Мы знали, что сможем теперь дойти до палаток.
Немного позже, в 11:30 вечера, мы уже искали топливо и котелки в нашем лагере. Но ничего не нашли. Кушать без жидкой воды… такое мы даже не рассматривали; Северное седло останется «сухим», пока мы не сумеем растопить снег. Лучший «эрзац», который Нортон сумел тогда изобрести – смесь джема и замёрзшей сгущёнки. Этот странный состав меньше всего напоминал питьё, и от него у меня начались неконтролируемые судороги. Спазмы мышц живота и спины мучили меня и потом, когда я лежал в спальнике; они заставили меня сесть и снова вдохнуть как можно больше ночного воздуха – привычка прибегать к глубокому дыханию не оставляла меня и здесь.
На следующее утро мы, подгоняемые нашим неослабевающим стремлением к цели, вышли в путь в 6 часов. Я думал, что отдохнувший человек, идущий по следам, может спокойно дойти от Северного седла до Лагеря III за час. Но это заняло шесть часов, и мы работали тяжело: мы сделали под новым снегом лестницу, подходящую для носильщиков, поскольку в наши планы не входило спать на высоте 21000 футов без наших спальных мешков. Надо ещё раз отметить: свежевыпавший снег, скрывающий старые следы и тропы на перевале Чанг Ла – это серьёзно, особенно для уставшей партии.
В свете такого опыта, мы можем заново пересмотреть проблему восхождения на Эверест. Следует безоговорочно признать, что самое важное изменение наших прежних взглядов – это уважение к носильщикам. Их сила оказалась намного больше, чем мы ожидали. Никто до этого не переносил лагерь на высоту более 23500 футов – а эти люди доставляли наши грузы на 25000; Финч даже выше – на 25500 футов; а некоторые из них повторяли этот подвиг три дня подряд. И совершенно нет оснований полагать, что после ночёвки на высоте более 25000 футов они на следующий день не смогут идти. Они показывали удивительно мало признаков утомления. Горная болезнь, поразившая некоторых из них на Северном седле, легко объясняется тем, что они тогда закрыли двери своих палаток и спали при большом недостатке воздуха; ничего подобного больше не повторялось. Факт таких возможностей и такой выносливости носильщиков глубоко меняет подход к решению нашей проблемы. Теперь почти не осталось сомнений в том, что шестой лагерь, на высоте примерно 27000 футов, может быть создан, и предел восхождения теперь определяется не трудностями с установкой лагерей в таких местах, а просто выносливостью тренированных альпинистов.
После всего того, что они проявили в этом году – чего мы можем ожидать от них в будущем? Было установлено, что трое из нас достигли высоты 26800 футов[1], поднимаясь от нашего лагеря всего на 1800 футов в день; но мы не смогли использовать максимум времени; плохая погода задержала наш старт, и потом пришлось спускаться в лагерь, расположенный ниже нашей стартовой точки. Поскольку время критично для нас, нам нужны дополнительные пять часов, и судя по тому, что партия смогла сделать для достижения наивысшей точки – у меня почти нет сомнений в том, что за эти дополнительные пять часов можно будет прибавить ещё 700 футов к рекорду, доведя однодневный набор высоты до 2500 футов. Но остаётся вопрос, на который я должен обратить внимание здесь. Во-первых: мыслимо ли это, чтобы, находясь выше Северного седла, за два дня установить лагерь на высоте 27000 футов? А во-вторых: предположим, что партия смогла стартовать с высоты 27000 футов – сможет ли она за один день подняться ещё на 2000 футов, которые остаются до вершины? Мы, конечно, не можем дать уверенный ответ; но, во всяком случае, этот вопрос не выглядит фантастическим. Вряд ли подъём на 2000 последних футов до вершины будет намного тяжелее, чем предыдущий подъём на те же самые 2000 футов – с высоты 25000 до 27000. Разница атмосферного давления там уже очень мала: всего 0'8 дюйма между давлением на вершине и давлением на высоте 27000 футов — сравните с разностью давления воздуха на уровне моря и на высоте 27000 футов над ним – она составляет 19½ дюйма. Факторы, которые против восходителя на этом последнем этапе – его усилия в предшествующие дни, после которых, предположительно, он не сможет полностью восстановиться, и, возможно, болезнетворный эффект от сна в тех лагерях, расположенных на очень большой высоте над уровнем моря. Но любой азартный игрок, если он делает ставки на гору – должен значительно уменьшить их долю в результате экспедиции этого года.
Я предполагаю, что некоторые физиологи, особенно, будут склонны уменьшать шансы горы. В прошлом в Оксфорде сэр Вальтер Роли (Walter Raleigh) сказал мне, что физиологи утверждают, что это физиологически невозможно – покорить вершину Эвереста без кислорода – они это проверяли в ходе экспериментов в барокамерах с низким давлением. Я же сказал сэру Вальтеру, что физиологи могут хоть взрывать себя в своей дьявольской камере, а мы будем делать, что может, для того, чтобы подорвать их мерзкую ересь – или что-то в этом духе. Я всегда, само собой разумеется, снимаю шляпу перед учёными, как олимпийцами наших дней, которые дышат если не более чистым, то явно другим воздухом, нежели простые смертные. Но воздух на горе Олимп (низкий маленький бугор после всего) не такой, как на горе Эверест, а эксперименты с откачиваемыми цистернами могут быть интересными, но они не могут нам сказать, на какой же точно высоте в горах упорный человек будет вынужден остановиться; мы должны предположить, что упорный человек сможет акклиматизироваться в разреженном воздухе, в то время как олимпийцы и другие жертвы тех экспериментов акклиматизированы только в атмосфере горы Олимп, которая, как я понимаю, очень плотная. Акклиматизация – вот фактор по сути дела. Лучший эксперимент в отношении этого – пойти на Эверест, или на другую высокую гору, и посмотреть, как Вы будете себя чувствовать там; учёные могут объяснять то, что Вы чувствуете, но когда они переходят к предсказаниям – у них меньше прав говорить об этом, чем у высотного альпиниста; идея, предложенная человеком, который сам пробовал подняться настолько высоко, насколько он сможет, несравненно ценнее, чем любые выводы, сделанные только в лаборатории. Лучшее мнение по этому вопросу – это, конечно, должно быть мнение Сомервелла (да простит он меня за вовлечение его имени в это противоречивое дело), который, кроме того, что он поднялся до высоты 26985 футов (по данным теодолита, не анероида) без помощи кислородных приборов, ещё и обучался физиологии. Я думаю, он согласится со всеми моими замечаниями по этому предмету.
Мы до сих пор обсуждали только проблему восхождения на Эверест без кислорода. Восхождение на гору с кислородом – это отдельная проблема, в которой Финч – авторитет, и это не моя епархия, чтобы обсуждать детали. Напомню лишь, что Сомервелл и я, когда мы предприняли третью в этом году попытку восхождения, намеревались использовать кислород; судя по тому, что было сказано Финчем, Брюсом и ещё двумя людьми, которые использовали кислород до Северного седла – мы представляли, что дальше пойдём скорее с кислородом, чем без него. Мы это обсуждали весь длинный день 4 июня, когда мы лежали в сангаре в Лагере I, смотрели на облака и снег, чтобы попробовать взойти опять – и в итоге дать опасности отпугнуть нас – той опасности, с которой мы не должны были встретиться, либо которую мы должны были победить, преодолевая трудности. Проблема покорения Эвереста с помощью кислорода, кажется, вполне в наших силах; предоставляется хорошая возможность, когда мы думаем о том, что уже сделано. Возможно, самый важный факт – в том, что трое из нас после подъёма на высоту, которая всего лишь на 2000 футов меньше, чем высота вершины, не чувствовали никакого особого недомогания.
Мы должны принять во внимание ещё две вещи, потому что они тоже затрагивают проблему покорения Эвереста: сопутствующие опасности и погоду. Экспедиция этого года показала особую значимость опасностей. К сожалению, на опасность схода лавин на пути к Северному седлу указала трагедия – насколько печален был тот инцидент, известно лишь тем, кто проверял в деле этих семерых бравых парней, кто соприкасался с их неунывающими упрямыми душами, видел их неослабевающий добрый юмор, получал знаки их постоянной готовности помочь от всего сердца, неизменно верного. Беспристрастный судья может потом анализировать то происшествие в горах и сказать, что оно произошло из-за недостатка знаний о свойствах снега в этой части Гималаев; и я буду вынужден согласиться с таким суждением. Этот урок ни в коем случае нельзя забывать, и тогда можно полагать, что другая партия не попадёт в такую же историю.
О других опасностях нужно сказать больше, потому что они существенно затрагивают организацию любого восхождения на гору. Пусть каждый вспомнит, как изнемогший Морсхед поставил под угрозу наш план спуска. Здесь, конечно, нет никаких претензий к Морсхеду; его товарищи не испытывают к нему ничего, кроме симпатии, и хвалят его за необычайную храбрость. Причины такого недомогания неизвестны; его сердце не было затронуто; возможно, это связано с недостатком жидкой пищи. Во время старта с Северного седла Морсхед выглядел лучше остальных; его неудача стала полной неожиданностью для всех нас; и в свете этого, я думаю, что в будущем всякая экспедиционная партия должна учитывать, что подобные неожиданности могут случиться с каждым. На большой высоте даже сильнейший мужчина может страдать от потери мускульной силы, и он не будет восстанавливаться там. В подобных случаях опасность трудно переоценить; все расчёты времени не оправдаются, и над партией нависнет серьёзная угроза встретить ночь в пути в горах, возможно даже, на высоте свыше 27000 футов. А единственная правильная мера предосторожности против такой опасности, которую возможно предпринять – иметь резервную партию, которая должна остаться в том лагере, из которого вышли восходители.
Ещё одна опасность, про которую я упоминал и в прошлом году, касается носильщиков. Мы должны помнить: носильщики, хоть они и деятельные мужчины – не профессиональные альпинисты. В благоприятных условиях они, вероятно, спустятся вниз с высоты, скажем, 26000 футов, без происшествий. Но и при таких условиях не рекомендуется так делать; они склонны блуждать поодиночке, им не приходит в голову присматривать друг за другом. И ещё они не любят использовать верёвку. Но на полном расселин Северном седле верёвку должно использовать из соображений безопасности, да и условия не всегда бывают благоприятными. Поэтому носильщиков должен кто-то сопровождать, даже если тропы доступны. И это, опять же, указывает на то, что больший персонал способен на эффективные действия до высоты, как минимум, 25000 футов.
Скажу ещё раз – хотя это должно быть очевидным для любого альпиниста – что на больших высотах одно только восхождение само по себе забирает почти все силы. Там остаётся особо малый резерв на непредвиденные случаи, но, тем не менее, я рад сказать, что его хватало в описанных мною случаях. Не будет большим преувеличением утверждать, что все опасности, которые могут возникнуть из-за ошибок в восхождении, на Эвересте чрезвычайно больше, чем, например, на Монблане или Маттерхорне.
Опять же, суммарное воздействие всех этих опасностей ещё более усиливается при неблагоприятной погоде. Партия, в которой один человек вышел из строя, партия, перешедшая неясную черту, за которой простая слабость становиться угрозой, партия носильщиков, не разбирающих дороги и не умеющих обращаться с компасом, или обнаружившая свежевыпавший снег на крутом склоне ниже Северного седла – все эти люди находятся в серьёзнейшей опасности, если на Эвересте разыграется ветер. Когда мы рассматриваем нашу проблему в целом, в свете погодного опыта этого года, мы в наименьшей степени склонны к оптимизму. Помимо любых соображений насчёт даты начала муссонов (в 1922 году они начались, как известно, рано) – и до этой даты погодные условия были не ободряющими. Погода имеет дурную привычку; она ставит перед нами дилемму: то ли мы отведаем вкус муссонов и опасности снегопадов (вспомним, как шёл снег, когда мы сидели в лагере на высоте 25000 футов), то ли столкнёмся с жестоким врагом – северо-западным ветром, ветром, который вынудил нас разбивать лагерь на тысячу футов ниже, чем мы намеревались, ветром, завывания которого Финч и Брюс слышали во время первой ночёвки в высотном лагере, и который они не забудут.
Вероятно, человек может достичь вершины горы Эверест – назло ветру и погоде – но только если погода может улучшиться по сравнению с тем, что мы наблюдали в этом году, или даст нам долгую передышку. Иначе слишком малы будут шансы достичь вершины и вернуться назад целыми и невредимыми. Человек может рассчитать, как надо решать его проблему, и… Вы можете сами закончить это предложение.
