I
- * * («Сад сегодня тихой дрожью…»)
- * * («Тишиною, умéршей зарею…»)
- * * («Из сизых туч, летевших мимо…»)
РАССВЕТ
- * * («День ниспадал, незримыми парами…»)
- * * («Вдали людей, из светлых линий…»)
- * * («И горечи не превозмочь…»)
К МОРЮ
INSANIA
- * * («Со всех сторон, морозный и зыбучий…»)
- * * («В душе земля с подземным, злым огнем…»)
- * * («Благодарю тебя за этот тонкий яд…»)
- * * («Над городом гранитным и старинным…»)
- * * («Горели лета красные цветы…»)
- * * («Где лики медные Тиверия и Суллы…»)
- * * («Бессильному сказать — „какая малость“…»)
- * * («Самонадеянно возникли города…»)
- * * («Дорогой северной и яркой…»)
СЕНТЯБРЬ
- * * («Устало солнце, жегшее спокойно…»)
ИСКУШЕНИЕ
- * * («Видел тебя сегодня во сне, веселой и бодрой…»)
LA CRUSHE CASSÉE
II
ОХОТА
МУЗЕЙ
ВЕЧЕР
АВГУСТ
TOGA VIRILIS
ВОЗРОЖДЕНИЕ
В НЕМЕЦКИХ ГОРАХ:
I. * * * («О страннике, одетом в плащ зеленый…»)
II. Песнь служанки
РЫНОК
- * * («Изгнанники, из тьмы пещер…»)
БЛУДНЫЙ СЫН
ЗАКАТ
III
ИТАЛЬЯНСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
I. («Утром проснулся рано…»)
II. «Пылают лестницы и мраморы нагреты…»
III. «Вспорхнула птичка. На ветвистой кроне…»
IV. «Гляжу в окно вагона-ресторана…»
V. «И ты предстала мне, Флоренция…»
VI. «Как древле — к селам Анатолии…»
VII. «В гостинице (увы — в Неаполе!)…»
СТИХОТВОРЕНИЯ,
ОПУБЛИКОВАННЫЕ ПОСМЕРТНО
РАКША
- * * («Лицо печальное твое осеребрило…»)
- * * («Шумящие и ветреные дни!..»)
В ЦАРСКОМ СЕЛЕ
- * * («Как этот день сегодня странно тонок…»)
- * * («Мы, любопытствуя, прошли дворец и своды…»)
АННЕ АХМАТОВОЙ
СТАТУЯ
- * * («Я рад, сегодня снег! И зимнему беззвучью…»)
- * * («Видел тебя красивой лишь раз. Как дымное море…»)
- * * («Июль был яростный и пыльно-бирюзовый…»)
- * * («То летний жар, то солнца глаз пурпурный…»)
НОВОНАЙДЕННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
- * * («Июньской зелени дубов, прохладно-черной…»)
- * * («Листок сухой, без жизни и названья…»)
- * * («Единым саваном хамсин людей засыпет…»)
DUBIA (фрагменты)
Аполлинарии Владимировне
Коссиковской
«Сад сегодня тихой дрожью
И туманом весь окутан,
Вялый лист к его подножью
Обронен и перепутан.
Он шумит, шумит широко,
Лес дубовый, лес соседний.
Как печальна, как глубока
Эта песнь в тоске последней.
Милый друг уехал в поле,
За волками, наудачу.
Я гадаю поневоле…
Ну, а вечером — поплачу».
1903
Тишиною, умéршей зарею
Еще полн успокоенный дом.
И серебряно-светлой порою
Ночь приходит, и меркнет кругом.
Выхожу и стою у порога.
Мне дышать холоднó и легко.
Снег синеет. Темнеет дорога.
И деревья молчат глубоко.
Вижу — тают последние тени
У сиренево-сизых берез.
Дар ненужный — смотрю — на ступени
Ветер черные сучья принес.
И над садом, я вижу небрежно,
Поднялась и стоит, как тогда,
И глядит одиноко и нежно
Голубая, живая звезда.
1905
Из сизых туч, летевших мимо,
И из созвездий без числа,
О призрак с взглядом серафима,
О ночь, — ты мантию несла!
Я видел: пьяными волнами
Всё море потемнело вдруг.
Расплавленными ступенями
Упало солнце в мертвый круг.
В долине смутной и вечерней
Стонало что-то. Кто-то звал.
Она спускалась всё безмерней
На выси огненные скал.
И с моря двинулась прохлада,
И скоро день совсем потух.
В пыли мелькающее стадо
Усталое, загнал пастух.
Тверди случайную молитву
И вежды сонные смежай.
А завтра гаснущую битву,
Безумец, первый продолжай!
1906
РАССВЕТ
Ты посмотрел. Поля блаженны.
И ясен ястреба полет.
И запоздалый, и смятенный,
Туман к лощинам припадет.
Смотрел ты, огненный и ранний,
И лезвием горит река.
Блестят отточенные грани,
Летят и блещут облака.
Сверкает праздник колокольный
Над травами росистых нег.
И зверь ночной, лесной и дольный,
Хоронит хищный свой набег.
Потухших снов мне было мало.
Поющих — и забытых слов.
Пусть это пламя ликовало
С своих сафирных берегов.
Веселый блеск, движенье пятен
На этих солнечных ветвях,
Весь мир — он не был мне понятен
В своих звенящих зеленях.
1907
День ниспадал, незримыми парами
Пронизанный. В дыханье тяжком трав.
Ночь подошла, смиренными тенями
К земным полям ласкаясь и припав.
И душный сон меня объял глубоко.
Быть может, тьма обильно пролилась,
Быть может, ночь тревогою потока
Здесь в тишину сурово ворвалась.
Но день другой вставал непобедимо.
Вода и холод. Мокрые кусты,
Продрогшие от утреннего дыма,
Струятся робко в небе красоты.
Кругом леса, шумящие просторно,
И ветер тучу рвет со всех сторон.
Как радостно кричит железный ворон
Навстречу дням, крылатым, как и он!
1907
Баронессе М. В. Таубе
Вдали людей, из светлых линий,
Я новый дом себе воздвиг.
Построил мраморный триклиний
И камнем обложил родник.
Холмы взрывая дважды плугом,
Я сеял трепетной рукой.
И стали за волшебным кругом
Колосья, тишина, покой.
И сад шумит. Колеблят воды,
Прияв, осеннюю звезду.
Но я сегодня в дом свободы
Кого-то суеверно жду.
Смутит ли он нескромным эхом
Листы тускнеющих аллей
И шумным опорочит смехом
Простор молитвенных полей.
Прискачет всадник в броне медной.
Или усталая жена
Придет ко мне в одежде бедной,
И непонятна, и бледна.
Кто знает? — или недруг тайный
Войдет в отворенную дверь
Рассказом горести случайной
Тревогу разбудить потерь.
1907
И горечи не превозмочь —
Ты по земле уже ходила, —
И темным путником ко мне стучалась ночь,
Водою мертвою поила.
1909
К МОРЮ
Дыханьями целебными врачуя
И дуновеньем жарких островов,
Ты притекло, без устали кочуя,
До каменных — до наших берегов.
И, сумраком свисающим объято
И с якорей срывая корабли,
Течешь назад — бездонное когда-то —
Бессильное у мертвенной земли.
И с горечью, теперь усугубленной,
Земную муть с собою уноси!
И пеной брызг, и легкой, и соленой,
Мои глаза и душу ороси!
Но к пристани иного новоселья
Моей души веселую печаль,
Моей души изменчивое зелье,
Слабеющим движеньем не причаль.
1909
INSANIA
Гр. Ю. А. Олсуфьеву
Воскресшей памятью к истлевшим именам
Я уходил, неосторожный,
В померкшие поля, по стертым ступеням,
С душой тоскующей мешая фимиам,
Как с этой пылью придорожной.
В туманной прелести морская полоса
Сквозь дым скользящий протекала.
И ветер шевелил и трогал волоса,
И утра брезжила тревожная краса,
Вставало солнце — и сверкало.
И в дымной пристани проснулись корабли,
В песок окутанные вязкий.
Их крылья в небосвод подняться не смогли.
И маки темные стоят. И отцвели
У мутных вод забытой ласки.
Отчалить медленно на чутком корабле?
Соленый ветер развевался.
Но снасти сплетены в запутанном узле.
Остаться… Или плыть к невидимой земле?
И я стоял — и колебался:
Там гордых мучениц горячая тоска
Свою любовь запечатлела
За медной тишиной и тяжестью замка.
Да не дотронется случайная рука
Их недоступного предела.
1909
В. М. Дешевову
Со всех сторон, морозный и зыбучий,
Ночной простор со всех сторон хрустит.
И, в пыль снегов мешая дым колючий,
Широкие напевы шелестит.
И по стезям извилистого следа,
Впрягая пса в узорчатый ремень,
Пустынен бег кочевий самоеда,
Голодных стад безрадостная тень.
И к берегам лиловым океана,
Где черных вод блуждающий пустырь,
Молвою вод, пургою урагана
Несет свой вздох угрюмая Сибирь.
И холодней незыблемого снега,
Синее льда и Лены холодней,
Полярных стран скучающая нега,
Сверкает ночь блистанием кремней.
1910
О. Л. Делла-Вос-Кардовской
В душе земля с подземным, злым огнем.
А сверху стебли тонко перевились.
И небо есть — и в черный водоем
Потоки звезд бесчисленно склубились.
Колючий снег истаял и ушел.
По берегам зазеленели вёсны.
В моей душе цвело жужжанье пчел,
Благоуханий запах перекрестный.
В последний час на землю упадет
Осенний плод, и сладкий, и упругий.
Тогда услышу гул внезапных вод,
Услышу крик оледенелой вьюги!
1910
Благодарю тебя за этот тонкий яд,
Которым дышит клен осенний,
И городских небес зелено-мутный взгляд.
За шумы дальние, за этот поздний час,
И эти жесткие ступени,
Где запыленный луч зарделся — и погас.
1910
Je t’adore à l'égal de la voûte nocturne.
Baudelaire*
«Над городом гранитным и старинным
Сияла ночь — Первоначальный Дым.
Почила Ночь над этим пиром винным,
Над этим пиром огненно-седым.
Почила Мать. Где перелетом жадным
Слетали сны на брачный кипарис —
Она струилась в Царстве Семиградном
В зияньи ледяных и темных риз!
И сын ее. Но мудрости могильной
Вкусивший тлен. И радость звонких жал?
Я трепетал, могущий и бессильный,
Я трепетал, и пел, и трепетал».
1911
_____________________
- Я люблю тебя так, как ночной небосвод.
Бодлер.
Горели лета красные цветы,
Вино в стекле синело хрупко;
Из пламенеющего кубка
Я пил — покуда пела ты.
Но осени трубит и молкнет рог.
Вокруг садов высокая ограда;
Как много их, бредущих вдоль дорог,
И никому из них не надо
Надменной горечи твоих вечерних кос.
Где ночью под ногой хрустит мороз
И зябнут дымные посевы.
Где мутных струй ночные перепевы
Про коченеющую грусть
Моей любви — ты знаешь наизусть.
1912
Где лики медные Тиверия и Суллы
Напоминают мне угрюмые разгулы,
С последним запахом последней резеды
Осенний тяжкий дым вошел во все сады,
Повсюду замутил золóченые блики.
И черных лебедей испуганные крики
У серых берегов открыли тонкий лед
Над дрожью новою темно-лиловых вод.
Гляжу: на острове посередине пруда
Седые гарпии слетелись отовсюду
И машут крыльями. Уйти, покуда мочь?
…………………………………………….
И тяготит меня сиреневая ночь.
1912
Бессильному сказать — «какая малость»
Мне что-то смутное сегодня мстит.
Июльский день. И жаркая усталость
Коричневой листвою шелестит.
Пока идут года, душа на убыль
Идет. И, в отцветании минут,
Среди стволов белеющие клубы
В лазурном дне медлительно плывут.
Дразнящей весело, и бессердечно
Волнующей неопытную грудь,
Конечно, я еще хочу улыбки встречной,
Я думаю еще — «когда-нибудь».
Но этих облаков, летящих мимо,
Таящих молнию, и смерч, и лед,
Счастливых стад серебряного дыма,
Надоедает белый перелет.
1912
Самонадеянно возникли города
И стену вывел жадный воин,
И ядовитая перетекла вода,
Отравленная кровью боен.
Где было всё и бодро и светло,
Высокий лес шумел над лугом,
Там дети бледные в туманное стекло
Глядят наследственным недугом.
И девушка раскрашенным лицом
Зовет в печальные вертепы;
И око мертвое, напоено свинцом,
Глядит насмешливо и слепо.
Заросшим следом авелевых стад
Идти в горячем ожиданьи?
Где игры табунов раздолье возвестят
Своим неукротимым ржаньем?
Где овцы тучные, теснясь, перебегут
По зеленеющим обрывам,
К серебряным ручьям блаженно припадут
Глотками жажды торопливой?
Так: прежде хищника блестел зеленый глаз,
Стервятник уносил когтями.
И бодрствовал пастух, и, опекая, пас,
И вел обильными путями.
Но вымя выдоил, и нагрузил коня
Повсюду осквернивший руку:
По рельсам и мостам, железом зазвеня,
Несет отчаянье и скуку.
И воды чистые, они не напоят,
Когда по нивам затоплённым
Весенний табунок понурых жеребят
Тоскует стадом оскопленным.
1912
Дорогой северной и яркой
Старуха — и навстречу мне
Она идет в одежде жалкой
В лесной и строгой белизне.
Сегодня утром воздух синий.
Благоухающий мороз.
И под ногой хрустящий иней,
И космы звонкие берез.
Вино нерукотворной пищи
Дозволил справедливый Бог:
И в одинокой этой нищей
Он солнце радости зажег.
Но я мучительным соблазном
Колеблюся, как темный бес,
Пока вокруг слепит алмазным,
Алмазным снегом белый лес.
1912
СЕНТЯБРЬ
Внезапной бурею растрепана рябина
И шорохом аллей,
Вчерашнего дождя осыпались рубины
На изморозь полей.
И снова солнечный, холодный и приятный,
И день, и блеск садов.
И легкой зелени серебряные пятна
В прозрачности прудов.
Морского воздуха далекое дыханье
Как ранняя весна.
Глав позолоченных веселое сверканье.
Безлюдье. Тишина.
Пусть это только день, и час, или мгновенье,
Пусть это день один,
И в тонком воздухе я чую дуновенье
И холод первых льдин.
Но солнце катится, и сердце благодарно
В короткие часы
За желтый мед листвы, и полдень светозарный,
И ясный звон косы.
Церера светлая сегодня отдала мне
И запахи смолы,
Все эти серые и розовые камни,
И мокрые стволы.
1912
Царское Село
Устало солнце, жегшее спокойно
Полет стрекоз и зоркие труды.
И отсверкал Июль рекою знойной,
Роняя недозрелые плоды
В зеленый хмель. Завянул дягиль белый.
Вливая горечь в сумрак отсырелый,
Анисовые чахли кружева…
Повсюду буйная сошла трава,
И облака, как клочья серой ваты,
Текли гурьбой в огнистые закаты.
А я следил природы поворот:
Внезапные и злые перемены,
И трепеты осин над рябью вод,
И мокрых пней зияющие тлены,
И снизу зеленеющие мхи.
Сметая горсть осенней шелухи,
Рождался ветер в холоде и буре.
Дожди шумели вновь. В овечьей шкуре
Стоял старик. И влажен был, и вял
Бесцветный взгляд. Но я таким не стал.
Я не ушел безлунною, вечерней,
Щемящею порой, угрюмый, в сад,
Где полон пруд и золота и черни,
Где гнезда разоренные висят,
И воронья гортанное стенанье.
Где обессилено припоминанье
За шумом вод, за убылью мечты.
Ноябрьским утром не вернешься ты
Над черною и гневною рекою,
С печальным ртом и тонкою рукою.
Но в яркий день, когда слепят снега,
На глянце этих прутьев рыже-красных
Стеклянный лед. И бодрая нога
Хрустит поляной белой и безгласной,
Блеснул иной, зелено-карий взгляд.
Кругом мороз, а я гляжу назад,
За розовым ее — мужицким платьем.
Она сурово тронет сладострастьем
Упорного и черствого скупца.
Она играет прелестью лица
Веселою своей. И кровь напрасно
Перебежит. Безлюдье. Всё опасно.
1913
ИСКУШЕНИЕ
Она уже идет трущобою звериной,
Алкая молодо и требуя права,
И, усыпленная разлукою старинной,
Любовь убитая — она опять права.
Ты выстроил затвор над северной стремниной,
Где в небе северном скудеет синева;
Она передохнет в твой сумрак голубиный
Свои вечерние и влажные слова.
И, сердце ущемив, испытанное строго,
Он в расселине елового порога
Воздушною струей звенит и шелестит.
Скорее убегай и брось далекий скит!
С глазами мутными! Ночными голосами
Она поет! Шумит весенними лесами!
1913
Видел тебя сегодня во сне, веселой и бодрой.
(Белый наш дом стоял на горе, но желтый от солнца.)
Всё говорил о себе, да о том, что в тебе нераздельно
Трое живут: ненавистна одна, к другой равнодушен,
Третья прелестна и эту люблю старинной любовью.
1913
LA CRUSHE CASSÉE*
Ни этот павильон хандры порфирородной
(Предел, поставленный тоске простонародной),
Где сладострастие и дымчатый агат,
А ныне — факелов потушенный обряд;
Ни в триумфальный год воздвигнутая арка,
Где лицемерен цвет намеренно неяркий;
Ни гладь зеленая бесчисленных запруд,
Ни желтый мох камней, как будто плесень руд,
На скудном севере далекий отблеск Рима,
Меня не повлекут назад необоримо.
Я тоже не пойду по траурным следам,
Где — «равнодушная к обидам и годам»
Обманутым стихом прославленная Pace**
Стоит, довольная придворною удачей:
Помолодеть и ей внезапно довелось!
Отремонтирован ее ужасный нос
Ремесленным резцом; и выбелены раны,
Что накопили ей холодные туманы.
Я буду вспоминать, по-новому скупой,
Тебя, избитую обыденной тропой,
Сочувствием вдовы, насмешкой балагура…
С рукой подпертою сидящую понуро.
Я вечер воскрешу и поглотят меня
Деревьев сумерки. Безумолчно звеня,
Пускай смешается с листвою многошумной
Гремучая струя и отдых мой бездумный.
1913
Царское Село
__________________
- Разбитый кувшин (франц.).
- Нос Pace, статуи в Царскосельском парке (смотри «Кипарисовый ларец» И .Ф. Анненского), приделан в июне 1913 года. (Прим. В. Комаровского).
ОХОТА
Бар. Е. Ф. Таубе
Князь-Епископ сегодня гарцует.
Свита скачет на пегих конях.
В соснах бешено ветер танцует,
Бегло вьется в густых сединах.
Всюду эта глубокая осень
К бурым, сизым лесам прилегла,
Где склубились у северных сосен
Дым, и темная сырость, и мгла.
И смеется, и полнится лаем
Воздух влажно-соленый окрест.
И в тумане едва замечаем
На соборе сияющий крест.
Горделивая скачет охота,
Где недавние жаты овсы.
Князь-Епископ — сегодня забота
Только эти веселые псы!
1908
МУЗЕЙ
П. И. Нерадовскому
Июльский день. Почти пустой музей,
Где глобусы, гниющие тетради,
Гербарии — как будто Бога ради —
И черный шлем мифических князей.
Свиданье двух скучающих друзей,
Гуляющих в прохладной колоннаде.
И сторожа немое: «не укрáди»,
И с улицы зашедший ротозей.
Но Боже мой — какое пепелище,
Когда луна совьет свое жилище,
И белых статуй страшен белый взгляд.
И слышно только — с площади соседней,
Из медных урн изогнутых наяд,
Бегут воды лепечущие бредни!
1910
ВЕЧЕР
За тридцать лет я плугом ветерана
Провел ряды неисчислимых гряд;
Но старых ран рубцы еще горят
И умирать еще как будто рано.
Вот почему в полях Медиолана
Люблю грозы воинственный раскат.
В тревоге облаков я слушать рад
Далекий гул небесного тарана.
Темнеет день. Слышнее птичий грай.
Со всех сторон шумит дремучий край,
Где залегли зловещие драконы.
В провалы туч, в зияющий излом,
За медленным и золотым орлом
Пылающие идут легионы.
1910
АВГУСТ
В твоем холодном сердце мудреца
Трибун, и жрец, и цензор — совместится.
Ты Кассия заставил удавиться
И римлянам остался за отца.
Но ты имел придворного льстеца
Горация — и многое простится…
И не надел, лукавая лисица,
Ни затканных одежд, ни багреца.
Пасется вол над прахом Мецената,
Растет трава. Но звонкая цитата
Порою вьет лавровые венки.
Пусть глубока народная обида!
Как мерный плеск серебряной реки —
Твой острый слух пленяла Энеида.
1911
TOGA VIRILIS*
На площадях одно лишь слово — «Даки».
Сам Цезарь — вождь. Заброшены венки.
Среди дворов — военные рожки,
Сияет мед и ластятся собаки.
Я грежу наяву: идут рубаки
И по колена тина и пески;
Горят костры на берегу реки,
Мы переходим брод в вечернем мраке!
Но надо ждать. Еще Домициан
Вершит свой суд над горстью христиан,
Бунтующих народные кварталы.
Я никогда не пробовал меча,
Нетерпеливый, — чуял зуд плеча,
И только вчуже сердце клокотало.
1911
_____________________
- Toga virilis (лат.) — мужская тога, которую римский юноша надевал при достижении совершеннолетия, в 16 лет.
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Гр. Л. Е. Комаровской
Я обругал родную мать.
Спустил хозяйские опалы.
И приходилось удирать
От взбешенного принципала.
Полураздетый, я заснул,
Голодный, злой, в абруцкой чаще.
И молний блеск, и бури гул,
Но сердцу стало как-то слаще.
И долго, шалый, по горам
Скакал и прыгал я, как серна.
Но, признаюсь, по вечерам
На сердце становилось скверно.
С холодных и сырых вершин
Спущусь ли в отчую долину?
Отдаст ли розгам блудный сын
Свою озябнувшую спину?
Нет. Забывая эту ширь,
Где облака бегут так низко,
Стучись, смиренный, в монастырь
Странноприимного Франциска.
Доверье, ласка пришлецу.
Меня берут — сперва как служку.
Пасу овец, или отцу
Несу обеденную кружку.
На всё распределенный день:
Доят коров, и ставят хлебы,
И для соседних деревень
Вершат молитвенные требы.
Или на сводчатой стене
Рисуют ангельские кудри…
А после мессы, в тишине, —
Дела еще смиренномудрей.
Постятся. Спаржа и салат.
Лишь изредко крутые яйца.
Из мяса же они едят —
И тоже редко — только зайца.
Послушен, кроток, умилен,
Ищу стигмат на грешном теле.
Дни чисты. Разум усмирен.
И сновиденья просветлели.
На пятый месяц, наконец,
Дрожит рука, берусь за кисти.
Ее, гонявшую овец,
Господь направи и очисти!
Ползком вдоль монастырских стен
На ризах подновляю блики.
Счищаю плесень: едкий тлен
Попортил праведные лики.
Мадонна в гаснущей заре.
Святой Франциск, святой Лаврентий,
И надписи на серебре
На извивающейся ленте.
Или с востока короли,
В одежде празднично-убранной,
В чалмах и перьях, повезли
Христу подарок филигранный.
Или под самым потолком,
Где ангел замыкает фреску,
Рисую вечером, тайком,
Черноволосую Франческу.
1910
В НЕМЕЦКИХ ГОРАХ
I
О страннике, одетом в плащ зеленый,
Расплакалась апрельская тоска.
Грустят снега. И сыростью влюбленной
В еловый лес спустились облака.
Сквозит туман. И в чермных котловинах
Стоит форель в стеклянной глубине.
И с каждым днем всё выше, гривой львиной,
Взлетает солнце в золотом огне.
Ты, Рюбецаль, над горной стороною
Раскатистым копытом простучи
И, промелькнувши челкой вороною,
Шальной поток внезапно протопчи!
1910
II
Песнь служанки
Пускай почтарь трубит с высоких козел,
Летит письмо в открытое окно,
Но Фихте Вам всю душу заморозил
И Вам весна и осень — всё равно?
Звучат ручьи — бессонны, неустанны,
Зеленым светом тлеют светляки.
Взойдет луна. Кругом цветут каштаны
И девушки — мы собрались в кружки.
Всем христианам новое стремленье
От глубины души дает весна.
В такие дни Ваш холод — преступленье…
Но господин барон, как сатана?
1911
РЫНОК
Д. Н. Кардовскому, на заданную им тему
Здесь груды валенок и кипы кошельков,
И золото зеленое копчушек.
Грибы сушеные, соленье, связки сушек,
И постный запах теплых пирожков.
Я утром солнечным выслушивать готов
Торговый разговор внимательных старушек:
В расчеты тонкие копеек и осьмушек
Так много хитрости затрачено — и слов.
Случайно вызванный на странный поединок,
Я рифму праздную на царскосельский рынок,
Проказницу, — недаром приволок.
Тут гомон целый день стоит, широк и гулок.
В однообразии тупом моих прогулок,
В пустынном городе — веселый уголок.
1911
Изгнанники, из тьмы пещер,
Мы провожали жадным взглядом
По морю яркому надменный бег галер,
Перебегавших к Симплегадам.
Исчезли. Взор блуждает, туп.
Печаль поет свои литии.
Но в криптах памяти воскресла радость труб,
Аргира в бармах Византии.
Под истязаньями вериг
Зажглись языческие ласки.
Победы вспомнились разубранных квадриг,
Пиров полуночные пляски.
Как будто в позабытый скит,
В пустыню каменного зноя,
Стопою легкою императрица Зоя
Вошла — и сердце бередит.
1911
БЛУДНЫЙ СЫН
Печален воздух. Темен стыд.
И не обут, и не умыт,
У запертых еще дверей
Стою. Репейник и пырей
Покрыты каплями росы.
Пускай мне ноги лижут псы
В саду почтенного отца.
И не заплаты беглеца,
Не копоть омертвелых рук,
Водивших в зное рабий плуг
И с принужденностью тупой
Свиней в скалистый водопой;
Но эта пыль земного зла
В душе так тускло-тяжела,
Что даже если б и возник
Родителей веселый крик,
Когда бы даже мать сама
Меня бы повела в дома,
Чалму стараясь развязать,
Я не сумел бы рассказать…
Отцу бессовестный палач,
Не удержал бы женский плач!
Испить на дне пустой души
Не уксус казни… только вши,
Исчадье вавилонских дев,
Испытывать внезапный гнев
И устыдиться, что на суд
Несешь заплеванный сосуд!
1911
ЗАКАТ
Я подвиг совершил военный и кровавый
И ухо напитал немолчным гулом славы,
И приобщен к Руну, и крепостные рвы
Над входом стерегут изваянные львы;
В весеннем воздухе серебряные трубы
Звучат без устали. Пажей пестры раструбы.
Друг Императора, великий Тициан,
Мне посоветовал соорудить фонтан,
Я окружил его стеблями тучных лилий,
Растущих сладостно в прохладе влажной пыли.
Дождливой осенью резвящиеся псы
Отыскивают след уклончивой лисы,
Рычат и прядают оскаленные доги,
В поток бросается олень широкорогий…
Собачьим холодом пронизанный январь
С собою принесет дымящуюся гарь,
И жарит кабана язвительное пламя,
А в небе плещется прославленное знамя
И с ветром говорит. И тихо шьет жена,
И шея нежная ее обнажена.
Мадонна! потуши припоминанья сердца:
Я, звонким молотом дробивший иноверца,
Фриульских берегов надежда и оплот,
У Кефалонии испепеливший флот,
В болотах Павии настигнувший Франциска,
Я в недрах совести ищу поступок низкий…
В телесной белизне коралловых цветов
Мне плоть мерещится изрубленных бойцов,
В кудрявой зелени мелькают чьи-то лица.
Моя жена молчит и спрашивать боится.
В огне играющем и красном видит взгляд
Кощунственные сны и воспаленный ад.
1912
ИТАЛЬЯНСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
I
La dove io t’amai primo…
Michel-Angelo*
Утром проснулся рано.
Поезд в горной стране.
Солнце. Клочья тумана.
Воздух свежий в окне.
Эхо грохотом горным
Множит резкий свисток.
Снег по деревьям черным.
Пенный мелькнет поток.
Знаю — увижу скоро
Древних церквей виссон.
Кружевом Casa d’oro**
Встанет солнечный сон.
Вечером пенье. Длится
Радости краткий хмель.
Море. Сердце боится:
Поздний страшен апрель.
В прошлом — тяжкие веки,
Сонные дни, года;
Скованы русские реки
Серой корою льда.
Люди солнца не помнят;
Курят, снуют, грустят;
В мороке мутных комнат
Северный горький чад…
1912
_____________________
- Там, где я любил тебя прежде…
Микельанджело (итал.).
- Золотой Дом (ит.) — дворец в Венеции
II
Je montai l’escalier d’un pas
Théophile Gautier*
Пылают лестницы и мраморы нагреты,
Но в церковь и дворец иди, где Тинторетты
С багровым золотом мешают желтый лак,
И сизым ладаном напитан полумрак.
Там в нише расцвела хрустальная долина
И с книгой, на скале, Мария Магдалина.
Лучи Спасителя и стол стеклянных блюд.
Несут белеющее тело, ждет верблюд:
Разрушила гроза последнюю преграду,
Язычники бегут от бури в колоннаду
И блеск магический небесного огня
Зияет в воздухе насыщенного дня.
1912
_____________________
- Взойду по лестнице медлительно и грузно.
Теофиль Готье (фр.).
III
…Squilla di lontano
Dante*
Вспорхнула птичка. На ветвистой кроне
Трепещет солнце. Легкий кругозор,
И перелески невысоких гор,
Как их божественный писал Джорджоне.
Из райских тучек сладостный кагор
Струится в золотистом небосклоне,
И лодочник встает в неясном звоне,
И шевелится медленно багор.
Дохнула ночь болотом, лихорадкой.
Перегорев, как уголь, вспышкой краткой,
Упало солнце в марево лагун.
Ночь синяя — и в самом восхищеньи
(Я с севера пришел, жестокий гунн)
Мне тяжело внезапное смущенье.
1913
_____________________
- Дальний звон внимая, / Подобный плачу над умершим днем…
Данте (итал.). Перевод М. Лозинского
IV
В стране, где гиппогриф веселый льва
Крылатого зовет играть в лазури…
Н. Гумилев
Гляжу в окно вагона-ресторана:
Сквозь перья шляп и золото погон
Горит закат. Спускается фургон,
Классической толпой бегут бараны.
По виноградникам летит вагон,
Вокруг кудрявая цветет Тоскана,
Но кофеем плеснуло из стакана,
С окурками смешался эстрагон…
Доносятся слова: Барджелло, Джотто,
Названья улиц, книжные остроты,
О форуме беседует педант.
Вот Фьезоле. Cuique* — свой талант:
И я уже заметил профиль тонкий
Цветочки предлагающей девчонки.
1913
_____________________
- Каждому — часть латинского выражения cuique suum — каждому свое.
V
И ты предстала мне, Флоренция,
Как многогрешная вдова,
Сжимающая индульгенцию,
Закутанная в кружева.
Его костер как будто курится!
Как будто серая зола
Все эти своды, эти улицы,
Все эти камни обмела.
Звеня узорными уздечками,
По ним спускался и сверкал,
Дразня бесстыдными словечками,
Неугомонный карнавал.
И будто здесь Савонаролою
Навеки радость проклятá…
Над мертвою Прокридой голою
Дрожат молитвенно уста!
1913
VI
Как Цезарь жителям Алезии
К полям все доступы закрыл,
Так дух забот от стран поэзии
Всех в век железный оградил.
Валерий Брюсов
Как древле — к селам Анатолии
Слетались предки-казаки,
Так и теперь — на Капитолии
Шаги кощунственно-тяжки.
Там, где идти ногами босыми,
Благословляя час и день,
Затягиваюсь папиросою
И всюду выбираю тень.
Бреду ленивою походкою
И камешек кладу в карман,
Где над редчайшею находкою,
Счастливый, плакал Винкельман!
Ногами мучаясь натертыми,
Накидки подстилая край,
Сажусь — а здесь прошел в когортами
Сенат перехитривший Кай…
Минуя серые пакгаузы,
Вздохну всей полнотою фибр.
И с мутною водою Яузы
Сравню миродержавный Тибр!
1913
VII
O sol beato!*
В гостинице (увы — в Неаполе!)
Сижу один, нетерпелив.
Дробинки горестно закапали
И ощетинился залив.
Над жерлом хмурого Везувия,
Уснувшего холостяка,
Как своды тяжкие Витрувия —
Гроза склубилась в облака.
Раскрою книгу — не читается;
Хочу писать — выходит вздор;
А занавеска раздвигается,
Стучит дверями коридор.
А рядом едкими укорами
Супруга потчует жена,
Несдержанными разговорами
Моя печаль раздражена.
Минуты длятся бесталанные,
Как серый пепел серых лав;
Вдруг — и лучи обетованные
Вторгаются, затрепетав!
Опять смеется солнце южное,
Мгновенье — высохнет балкон;
А переулок блещет лужами,
На vetturino* — балахон.
Опять, размахивая косами,
В окне — и прямо против нас,
Она проветривает простыни
И полосатый свой матрас.
И всюду воздух опьяняющий,
Пестро-раскрашенный Восток.
А я — веселый, обоняющий
Ее мелькающий цветок!
1913
_____________________
- О прекрасное солнце! (итал.)
РАКША
Осенней свежести благоуханный воздух,
Всепроникающий, дарует сладкий роздых,
Балует и поит родимым молоком…
Под алебастровым и пышным потолком
Висит широкая, померкнувшая люстра.
В огромной комнате торжественно и пусто.
Квадратами блеснет дубовый, светлый пол…
Но сдвинут в малый круг многосемейный стол,
И — праздные следы исчезнувшего улья —
Расставлены вдоль стен рассохшиеся стулья.
Напыщенной рукой отодвигая трость,
Щедротой царскою задабривая злость,
С мутно-зеленого холста взирает Павел…
Он Ракшу подарил и памятник поставил
В румяной красоте бесчисленных девиц*;
И смотрит со стены безусых много лиц,
Сержанты гвардии, и, с Анною в алмазах,
Глядит насмешливо родоначальник Глазов**.
Усердно слушает его далекий внук —
И каждый птичий писк, и деревенский звук,
И скотного двора далекое мычанье…
И снова тишина и долгое молчанье.
В осенней сырости и холоде зимы,
Равно, еще стоят, средь серой полутьмы,
Шкапы, где спутаны и мысли и форматы,
Дела военные и мирные трактаты;
Где замурованы, уснувшие вполне,
Макиавелли, Дант, и Байрон, и Вине.
Бывало, от возни, мальчишеского гама,
Сюда я уходил, — Колумб, Васко де Гама, —
В новооткрытый сад и ядов и лекарств,
Где пыль моршанская*** легла над пылью царств,
И человечество — то прах, то бесконечность —
Свой хрупкий зигурат бесцельно зиждет в вечность.
Разыскивая всех, разузнавая всё,
Я всё перелистал: Лукреция, Руссо,
Паскаля чистые сомненья и уроки,
Под добродетелью сокрытые пороки,
Тщеславье, что в душе сидит так глубоко
(А герцог отыскал его Ларошфуко),
И всё, что, меж войной, охотой, фимиамом,
Былые короли писали умным дамам,
Что хитрый Меттерних, скучая не у дел,
В историю вписал или не доглядел,
Бантыш и Голиков, — где Миних, где Румянцев,
И Петр молодой со сворой иностранцев, —
Мысль Чаадаева, в дыму взлетевший форт,
И комментарии, и тяжкий шаг когорт, —
Всё ум мой тешило и сладостно манило
То кровь свою пролить, то проливать чернила.
Кандида прочитав — я начинал Задиг…
Но здесь нечаянно мой дед меня настиг,
Отнял и у себя запрятал том Вольтера, —
Чтоб разум не мутил и не погасла вера.
В лес ухожу бродить, в соседние поля…
Листом орешника налипшая земля
Душистой сыростью и грязью черноземной
Волнует сердце мне. Лесистый и огромный
Простор, и в зелени не видно деревень.
Но всюду около — полынь и серый пень,
Недавних вырубок поконченное дело;
Где прежде Заповедь**** сияла и шумела
Могучей красотой нетронутых лесов, —
Сменили белизну березовых стволов
Осины мелкие и небо грустных тучек.
Всё на приданое своих подросших внучек, —
Потомство иногда тягчайшая из бед, —
Леса обрек свести чадолюбивый дед,
Да управляющий, с улыбкой бессердечной,
Свой собственный карман наполнил, всеконечно…
Тропинка тянется через мохнатый луг,
И носится кругом пьянящий сердце дух,
И вьются облака набухшей вереницей
Над белой церковью и белою больницей.
1913
_____________________
- У В. Г. Безобразова, прежнего владельца имения «Ракша», было восемь дочерей. (Прим. В. Комаровского.)
- Ракша подарена Имп. Павлом генералу Глазову, командовавшему его гатчинским войском. (Прим. В. Комаровского.)
- Название уезда. (Прим. В. Комаровского.)
- Название леса в Ракше. (Прим. В. Комаровского.)
Лицо печальное твое осеребрило
И день бессолнечный, и вечер темнокрылый,
И ночь безлунную. Сиянием клинка
Мерцает римлянки прелестная тоска,
И лебединые волнующие складки
На шее мраморной — торжественны и сладки.
(На копенгагенский бюст Агриппины Старшей)
1912
Шумящие и ветреные дни!
Как этот воздух пахнет медом!
Насыщенное теплым медом,
О, лето позднее и ветреные дни!
В недоуменьи первых встреч
Какая нежная суровость…
Жечь эту мудрую суровость
В перегорании преображенных встреч?
Среди прохладно-синих трав
Восторг и грустные улыбки!
Восторг и белые улыбки
В прикосновении прохладных, синих трав?
Хочу над бледным этим лбом
Волос таинственную пышность,
Твою таинственную пышность
Хочу поцеловать над бледным этим лбом!
1913
В ЦАРСКОМ СЕЛЕ
Я начал, как и все — и с юношеским жаром
Любил и буйствовал. Любовь прошла пожаром,
Дом на песке стоял — и он не уцелел.
Тогда, мечте своей поставивши предел,
Я Питер променял, туманный и угарный,
На ежедневную прогулку по Бульварной.
Здесь в дачах каменных — гостеприимный кров
За революцию осиротевших вдов.
В беседе дружеской проходит вечер каждый.
Свободой насладись — ее не будет дважды!
Покоем лечится примерный царскосел,
Гуляет медленно, избавленный от зол,
В аллеях липовых скептической Минервы.
Здесь пристань белая, где Александр Первый,
Мечтая странником исчезнуть от людей,
Перчатки надевал и кликал лебедей,
Им хлеба белого разбрасывая крошки.
Иллюминация не зажигает плошки,
И в бронзе неказист великий лицеист.
Но здесь над Тютчевым кружился «ржавый лист»,
И, может, Лермонтов скакал по той аллее?
Зачем же, как и встарь, а может быть и злее,
Тебя и здесь гнетет какой-то тайный зуд? —
Минуты, и часы, и месяцы — ползут.
Я знаю: утомясь опять гнездом безбурным,
Скучая дóсугом своим литературным,
Со страстью жадною я душу всю отдам
И новым странностям, и новым городам.
И в пестрой суете, раскаяньем томимый,
Ведь будет жаль годов, когда я, нелюдимый,
Упорного труда постигнув благодать,
Записывал стихи в забытую тетрадь…
1912
Как этот день сегодня странно тонок:
Слепительный, звенящий ряд берез;
И острое жужжанье быстрых ос
Над влажностью коралловых масленок.
Сегодня облака белеют ярки,
Нагромождает ветер эти арки,
Идешь один, как будто жданный вождь.
Младенчески чему-то сердце радо.
И падает осенняя награда —
Блистательный, широкий, светлый дождь.
1913
Мы, любопытствуя, прошли дворец и своды,
Где тень внезапно леденит.
Но равнодушие бездумного народа
Их предрассудок сохранит…
Лазурная стена сияет веселее,
Чем синий, зимний небосклон.
И Камероновы белеют пропилеи
Беспечной четкостью колонн.
Ингерманландии окутанные дали
И елей сероватый цвет.
День этот солнечный, в котором нет печали,
Но счастья — счастья тоже нет.
И всюду важные и пышные дороги
Сплелись в себялюбивый круг.
А снегом искрится и блещет скат отлогий,
Равняя озеро и луг.
Лишь ветер налетит и жжет, немного пряный,
И временами, снова злей,
Он всюду закрутит, тоскуя окаянно
Среди расчищенных аллей.
1913
АННЕ АХМАТОВОЙ
(Вечер и Четки)
В полуночи, осыпанной золою,
В условии сердечной тесноты,
Над темною и серою землею
Ваш эвкалипт раскрыл свои цветы.
И утренней порой голубоокой
Тоской весны еще не крепкий ствол,
Он нежностью, исторгнутой жестоко,
Среди камней недоуменно цвел.
Вот славы день. Искусно или больно
Перед людьми разбито на куски,
И что взято рукою богомольно,
И что дано бесчувствием руки.
1914
СТАТУЯ
Над серебром воды и зеленью лугов
Ее я увидал. Откинув покрывало,
Дыханье майское ей плечи целовало
Далеким холодом растаявших снегов.
И равнодушная, она не обещала —
Сияла мрамором у светлых берегов.
Но человеческих и женственных шагов
И милого лица с тех пор как будто мало.
В сердечной простоте, когда придется пить,
Я думал, мудрую сумею накопить,
Но повседневную, негаснущую жажду…
Несчастный! — Вечную и строгую любовь
Ты хочешь увидать одетой в плоть и кровь,
А лики смутные уносит опыт каждый!
1914
Я рад, сегодня снег! И зимнему беззвучью
В спокойном сердце нет преград.
В окно высокое повсюду смотрят сучья
И белый свет, — которому я рад.
И знаю, смерть одолевая нежно,
Опять листы согласно зацветут.
И коченевшие печалью этой снежной,
Земля оттает, травы прорастут.
Зеленый сад, зеленые кочевья!
И блеклой памятью спеша,
Вернется к вам, осенние деревья,
В урочный час, вечерняя душа…
И говорливые и ропщущие думы
Застынут, замкнутые в круг,
Где легкий хруст ветвей и сумрачные шумы,
Всепроникающий недуг.
1913
Видел тебя красивой лишь раз. Как дымное море,
Сини глаза. Счастливо лицо. Печальна походка.
Май в то время зацвел, и воздух светом и солью
Был растворен. Сияла Нева. Теплом и весною
Робкою грудью усталые люди дышали.
Ты была влюблена, повинуясь властному солнцу,
И ждала — а сердце, сгорая, пело надеждой.
Я же, случайно увидев только завесу,
Помню тот день. Тебя ли знаю и помню?
Или это лишь молодость — общая чаша?
1913
Июль был яростный и пыльно-бирюзовый.
Сегодня целый день я слышу из окна
Дождя осеннего пленительные зовы.
Сегодня целый день и запахи земли
Волнуют душу мне томительно и сладко
И, если дни мои еще вчера текли
В однообразии порядка…
1914
То летний жар, то солнца глаз пурпурный,
Тоска ветров и мокрый плен аллей, —
И девушка* в тоске своей скульптурной
В осенний серый день еще милей.
Из черных урн смарагдовых полей
Бежит вода стремительно и бурно, —
И был тяжел ей лета пыл мишурный,
И ей бодрей бежать и веселей.
Над стонущей величественной медью
Бежит туман взволнованною твердью,
Верхушки лип зовут последний тлен.
Идет сентябрь, и бодрыми шагами,
В предчувствии осенних перемен,
Он попирает сучья под ногами.
<Первая публикация: «Звено»,
Париж, 1924, № 69>
Июньской зелени дубов, прохладно-черной,
И полдню-золоту, и сини, точно горной,
И белым облакам — в ответ — молчат сердца.
Забывшие любить, усталые бороться,
Усталые глядеть и видеть без конца
Как медленно течет и терпеливо льется
Зеленая вода. Вот мертвая пчела
Упала с сломанною веткой. Поплыла.
И рябью движется в мучительном значеньи
Как этот летний день в сверкающем свеченьи?
1911
Листок сухой, без жизни и названья,
Я думал, май еще далек,
Но веет здесь весеннее дыханье,
Уже летает мотылек.
Окроплены незримою рукою
Весны душистые цветы.
И я вошел с сердечною тоскою
В твой светлый сад.
Простишь ли ты?
1911
Единым саваном хамсин людей засыпет,
Трехгранный обелиск крошит в песок пустынь,
Квадраты заметет разграбленных святынь,
Смешает с мусором храм-параллелопипед.
И переживший всё, — Арабов и Египет,
Размерной поступью качавший торг рабынь,
Верблюд несет воды проголклую полынь,
Колючие кусты, обгладывая, щипет.
В задоре похвальбы неисправимый род
То море теплое в Сахару низведет!
То мертвый Ассуан садами возродится!
Но ветер налетит — самовлюбленный бог
В расплавленную пыль, среди верблюжьих ног,
Дрожащий, плачущий, — по-прежнему ложится.
1914
DUBIA
фрагменты
<…> Гроза едва умчалась
И золотом вся чаща залита.
Смеешься ты, но в смехе том осталась
Слеза, грозы минувшей сирота.
………………………………………….
Чьи-то тени вдоль белой ограды
Идут в сад, где зеленая тьма.
………………………………………….
Песни любви — это песни мечтанья.
Верно одно — сладострастье лобзанья.