Первая дуэль (Аверченко)/ДО

Первая дуэль
авторъ Аркадий Тимофеевич Аверченко

Изъ сборника «Чернымъ по бѣлому». Опубл.: 1913. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чернымъ по бѣлому. Разсказы. — С.-Пертербургъ, 1913. — az.lib.ru

I

Въ еженедѣльномъ журналѣ, въ повѣсти молодого беллетриста я вычиталъ слѣдующее:

— «Какъ хороши бываютъ предразсвѣтные часы, когда вся природа готовится отойти ко сну, когда поля одѣваются бѣлой пеленой тумана, и усталые, истомившіеся за день крестьяне, гонятъ свои стада лошадей и другихъ животныхъ на покрытыя изумрудной зеленью пастбища подъ ласковые лучи утренняго солнца. Въ такіе тихіе закатные часы мнѣ хочется думать о чемъ-то недостижимомъ, несбыточномъ».

Нужно-ли говорить, что меня чрезвычайно возмутили эти странныя сумбурныя строки. Я поспѣшилъ пригвоздить автора къ позорному столбу, чтобы отбить y него всякую охоту совать носъ въ то, что его не касается.

Я написалъ въ другомъ еженедѣльникѣ:

"Авторъ утверждаетъ, во-первыхъ, что «въ предразсвѣтные часы вся природа готовится отойти ко сну». Если «вся природа» въ глазахъ автора отождествляется съ кучкой пьяныхъ гулякъ, вышвырнутыхъ за позднимъ временемъ изъ кабака и готовящихся отойти ко сну въ придорожной канавѣ — мы не поздравляемъ автора съ такимъ кругозоромъ. Во-вторыхъ, всему свѣту извѣстно, — что крестьяне встаютъ съ разсвѣтомъ, a не ложатся. Какой же дуракъ могъ заставить истомившихся за день крестьянъ гнать стада «лошадей и другихъ животныхъ» на пастбища. Когда крестьяне ихъ гнали? Въ какой часъ? Если утромъ — почему они успѣли «истомиться за день»? Если вечеромъ — что это за безумные, потерявшіе образъ человѣческій крестьяне, которые выгоняютъ скотъ на ночь изъ хлѣвовъ въ поле? И, какъ совмѣстить «тихіе закатные часы» съ «ласковыми лучами утренняго солнышка?» Кто могъ написать это? Человѣкъ или курица, забредшая черезъ открытое окно на письменный столъ отлучившагося за авансомъ автора? Да нѣтъ! И курица прекрасно отличаетъ разсвѣтъ отъ заката… Въ концѣ этой белиберды авторъ меланхолически вздыхаетъ: «Въ такіе тихіе закатные часы мнѣ хочется думать о чемъ-то недостижимомъ, несбыточномъ»…

«Что онъ называетъ недостижимымъ? Не то-ли, что ему никогда не удастся поумнѣть и написать произведете болѣе благопристойное»…

Статейка моя вышла достаточно хлесткой, умной и разсудительной.

Но на другой день ко мнѣ явился длинный худощавый молодецъ и заявилъ, что онъ этого дѣла такъ не оставитъ.

— Да вы кто такой? — спросилъ я.

— Авторъ той повѣсти, съ которой вы такъ грубо обошлись…

— Ага! Вы авторъ? Чего же вы хотите?

— Напишите опроверженіе вашей статьи.

— Что же я буду опровергать? Что крестьяне встаютъ утромъ? Моему опроверженію даже ребенокъ не повѣритъ. Что закатъ бываетъ на разсвѣтѣ? Съ этимъ даже и вы не согласитесь. Что крестьяне выгоняютъ скотину пастись ночью? Съ этимъ не согласится и самая захудалая скотина. Что же я буду опровергать?

— Хорошо, хорошо, — сказалъ онъ. — Въ такомъ случаѣ y васъ завтра будутъ мои свидѣтели,

— Я за этимъ не гонюсь.

— Это безразлично. Но такую вещь можно смыть только кровью.

— Такъ, такъ. Значитъ, — разсудительно замѣтилъ я, — оттого, что вы мнѣ влѣпите пулю въ лобъ, солнышко начнетъ въ тихіе закатные часы лить на землю утренніе лучи? Вы никогда этого не дождетесь.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Хочу сказать то, что y насъ не хватить крови, чтобы смыть съ нѣсколькихъ десятковъ тысячъ страницъ напечатанную на нихъ вами безсмыслицу.

— Ладно! Когда я прострѣлю ваше брюхо, вы узнаете, какая это безсмыслица!

— Да, дѣйствительно. Можно сказать, что этотъ доводъ будетъ сокрушающимъ. A пока — прощайте. По корридору прямо, дверь направо.

— Прощайте! Вы обо мнѣ завтра услышите.

— Постараюсь; напрягу слухъ до послѣдней степени.

II

Двое юношей — хранителей священныхъ традицій чести — явились ко мнѣ на другой день.

— Мы къ вамъ по очень серьезному дѣлу.

— Садитесь. Много работаете?

— Какъ… работаемъ?.. Да, вообще, конечно… работаемъ.

— Я вижу, мы съ вами народъ занятой, — замѣтилъ я.

Юноши, польщенные, улыбнулись.

— Да-съ.

— A этотъ безграмотный оселъ, — интимно подмигнулъ я, — отрываетъ насъ отъ дѣлъ.

Юноши вскочили.

— Позвольте! Мы здѣсь въ качествѣ представителей господина Лелякина и не позволимъ оскорблять его!! Потрудитесь взять ваши слова обратно.

— Откуда же вы знаете, что я говорю о немъ?

— A вы вотъ сказали: безграмотный оселъ.

— Я могу взять свои слова только на половину: онъ грамотный оселъ. Грамотный настолько, чтобы нацарапать окостенѣвшей рукой безсмыслицу и пристроить ее въ журналѣ.

— Но мы защитники его интересовъ и не позволимъ…

Я проницательно взглянулъ на юношей.

— Значить, вы согласны съ нимъ, что закатъ бываетъ на разсвѣтѣ?

— Нѣтъ, не согласны.

— …ласны, — подтвердилъ другой юноша.

— Могъ-ли умный человѣкъ написать такую чепуху?

— Не могъ.

— Значитъ, писалъ дуракъ?

— Значитъ, дур… Да нѣтъ! Вы не можете такъ говорить о немъ. Онъ довѣрилъ намъ свои интересы!

— Ну, да, я понимаю. Однако, оставимъ это въ сторонѣ. Оттого, что онъ довѣрилъ вамъ свои интересы, онъ вѣдь умнымъ не сдѣлался? Согласны?

— Да, конечно, это вѣрно.

— Вотъ и выходитъ, что, даже и защищая его интересы, вы все время должны помнить, что онъ дуракъ. Вѣрно?

Юноши придвинулись ко мнѣ ближе и кивнули головами… Послѣ нѣкотораго колебанія, согласились:

— Конечно, дуракъ. Сказать правду, намъ ужасно противно это порученіе. Мы сразу видимъ, что вы симпатичный умный человѣкъ…

— A тотъ — какое-то дерево, — подхватилъ другой юноша.

— Гнилое дерево. Дупло вмѣсто головы, — замѣтилъ другой юноша.

— И пишетъ онъ такъ, что его отодрать бы слѣдовало.

Пока оба защитника интересовъ моего противника обмѣнивались этими замѣчаніями, я потребовалъ вина, и мы подняли свои бокалы за то, чтобы литература была избавлена отъ тупицъ и бездарностей.

Потомъ пришли мои секунданты. Было шумно и весело.

Противниковы юноши дали клятву, что въ зависимости отъ исхода дуэли, они поколотятъ своего довѣрителя.

III

Съ разсвѣтомъ меня разбудили «защитники моихъ интересовъ».

— Дайте мнѣ поспать хоть полчасика.

— Нельзя. Уже восходъ. Противникъ, вѣроятно, уже на мѣстѣ.

— А, можетъ, его еще нѣтъ. Вѣдь онъ путаетъ закатъ съ восходомъ.

— Можетъ быть, когда онъ одинъ. Но мы увѣрены, что секунданты растолкуютъ ему.

Натягивая брюки, я сострилъ:

— Его секунданты лучше. Они ему растолковываютъ, a вы меня расталкиваете.

Тутъ же я подумалъ:

— Бодришься? Хочешь показать хладнокровіе?

Лошади повезли насъ на мѣсто назначенія, a я сидѣлъ и думалъ:

— Какъ трудно быть самимъ собой, ѣдучи стрѣляться. Столько я читалъ, видѣлъ пьесъ и картинъ на сюжетъ дуэли, что трудно мнѣ удержаться въ рамкахъ естественности. Хорошо было нашимъ предкамъ: они стрѣлялись, какъ Богъ на душу положитъ. A я знаю, какъ держалъ себя Ленскій, Онѣгинъ, Грушницкій, Печоринъ, и долженъ или подражать имъ, или выдумывать что-либо совершенно оригинальное, что не такъ-то легко. Постараюсь держать себя естественно…

Я закинулъ голову назадъ, потомъ посвисталъ, потомъ сложилъ руки на груди и злобно улыбнулся.

— Чего тебя корчитъ? — освѣдомился секундантъ.

Тогда я сдѣлалъ сосредоточенное лицо, нахмурился и сталъ похлопывать пятка-о-пятку.

— Нервничаешь? — спросилъ секундантъ. Я разсмѣялся, ткнулъ его кулакомъ въ бокъ и показалъ языкъ.

— Бодришься? Подвинчиваешь себя?

Я убѣжденъ — какъ ни держи себя передъ дуэлью — все будетъ плохо.

До мѣста назначенія я сдѣлалъ три безплодныхъ попытки: пытался 1) быть разсѣяннымъ, 2) грознымъ, полнымъ зловѣщаго спокойствія и 3) — хладнокровнымъ, видавшимъ виды, привыкшимъ къ дуэлямъ, бреттеромъ.

Послѣдняя попытка вызвала y одного изъ секундантовъ замѣчаніе:

— У тебя такой видъ, что не лучше-ли намъ вернуться и уложить тебя въ постель. У тебя очень не хорошій видъ.

Мой безграмотный противникъ былъ уже на мѣстѣ. Онъ ходилъ крупными шагами по полянкѣ (не помню по Лермонтову-ли или по кому другому).

Я опустился на камень и подъ впечатлѣніемъ обстановки тихонько запѣлъ:

— Куда, куда, куда вы удалились… Господи! Я не боюсь, но помоги мнѣ, Господи, быть естественнымъ.

Я всталъ и подошелъ къ шептавшимся секундантамъ.

— Ну, чего же мы ждемъ, господа?

Защитники интересовъ моего противника развели руками.

— Ужасная непріятность! Всего одинъ только пистолетъ!.. Другого никакъ не могли розыскать. Нельзя же стрѣляться однимъ пистолетомъ?

Необычайно долговязый студентъ, цѣль появленія котораго была мнѣ не совсѣмъ ясна, примирительно сказалъ:

— Отчего же — нельзя? Пусть по жребію — они выстрѣлятъ въ нихъ, или они въ нихъ, a затѣмъ передадутъ пистолетъ противной сторонѣ.

— Я ничего не имѣю противъ, — согласился я. — Очень пріятно познакомиться. Вы тоже секундантъ?

— Нѣтъ, — сказалъ этотъ долговязый гигантъ, наклоняясь ко мнѣ. — Я приглашенъ для отмѣриванія шаговъ.

Я взглянулъ на его ноги. Идея пригласить этого человѣка была не глупа. Ноги его могли обезвредить самаго лучшаго стрѣлка. Вѣроятно, подумалъ я, когда этотъ человѣкъ наклоняется къ ботинку, чтобы развязать зубами затянувшійся узломъ шнурокъ — его голова обрушивается внизъ съ головокружительной высоты.

— На нѣтъ и суда нѣтъ, — замѣтилъ мой противникъ, когда ему сказали, что пистолетъ только одинъ. — Обойдемся. Я предпочелъ бы, впрочемъ, какъ оскорбленный, стрѣлять первымъ.

— По жребію, по жребію! — донесся съ высоты голосъ отмѣривателя шаговъ. — Тяните жребій, a я отмѣрю шаги. Тридцать шаговъ.

Онъ провелъ носкомъ ноги черту на землѣ и, затѣмъ, сдѣлавъ колоссальный прыжокъ, понесся на своихъ страшныхъ ходуляхъ въ туманную даль.

— …Одиннадцать, двѣнадцать… Двадцать четыре, двадцать семь…

И затѣмъ издалека донесся его заглушенный разстояніемъ голосъ:

— …адцать …евять …идцать!…

— Ау-у-у! — крикнули секунданты.

— Ау-у-у!

Тянули жребій. Вышло, что первымъ стрѣлять будетъ мой противникъ. Онъ засверкалъ глазами, ляскнулъ зубами, и сказалъ:

— Ага-а… Вотъ теперь мы посмотримъ, чья возьметъ,

Насъ поставили на мѣста.

— Начинаемъ! Разъ… два…

Далеко, далеко отъ меня (хвала Господу, создавшему такія ноги) виднѣлась фигура человѣчка. Человѣчекъ поднялъ пистолетъ, прицѣлился и послѣ команды «три», выстрѣлилъ.

Не будучи увѣренъ — раненъ я или нѣтъ — я заблагоразсудилъ не падать до выясненія истины.

Это было очень осторожное рѣшеніе, потому что по освидѣтельствованіи, я оказался цѣлехонькимъ.

— Ваша очередь стрѣлять, — сказалъ запыхавшійся секундантъ (онъ только что сбѣгалъ къ моему противнику за револьверомъ).

— Куда вы! — закричалъ онъ, оглядываясь. — Стойте на мѣстѣ! Въ васъ же сейчасъ будутъ стрѣлять.

Противникъ мой, очевидно, былъ не такой дуракъ, какъ я о немъ думалъ.

Вмѣсто того, чтобы стоять на мѣстѣ въ ожиданіи пули, онъ приблизился къ нашей группѣ и сказалъ:

— Господа! Развѣ вы не знаете, что дуэль запрещена закономъ?

Объ этомъ нужно было думать раньше, — закричали секунданты. — Вы первый его вызвали, вы первый въ него стрѣляли… теперь его очередь!

Дуэлянтъ кротко улыбнулся.

— Я, господа, вѣроятно, забылъ предупредить васъ, что я принципіальный противникъ дуэлей. Да и въ самомъ дѣлѣ: развѣ не безсмыслица разрѣшать принципіальные споры шальной пулей. Прямо-таки стыдно! Я думаю всякій благомыслящей человѣкъ согласится со мною. До свиданья!

Онъ сдѣлалъ намъ рукой привѣтственный жестъ, повернулся и ушелъ торопливой походкой человѣка, вспомнившаго, что онъ, уходя изъ дому, забылъ погасить раззорительное для экономнаго хозяина электричество.