Одоевский В. Ф. Записки для моего праправнука. Повести. Статьи. Письма. Критика и воспоминания современников. Московские адреса / Сост., вступ. ст. и примеч. В. И. Сахарова. — М., Русскiй мiръ, 2006. С. 369—371.
Я обещал передать Вам на бумаге все, что мне виделось и дума-лось более двадцати пяти лет о предмете, который и теоретически, и практически занимает меня. Принимаясь за перо, вижу, что это из-ложение для меня гораздо труднее, нежели как казалось.
Думая про себя, — мы города берем; множество вопросов проскользают в нашем мышлении в качестве легких и маловажных. Лишь с пером в руке мы замечаем, сколько пробелов еще остается в нашей массе наблюдений, наведений и других продуктов нашего мышле-ния.
Мы похожи на того героя северных саг, которому предлагают под-нять небольшой камень. Кажется, ничего нет легче, но — этот ка-мень тяжелеет с каждой минутой поднятия; и не мудрено — этот ка-мень — вся земля. Предлагают герою выпить ковш воды, но — этот ковш делается бесконечным; он — все море.
Таковы все метафизические задачи, и особенно той части мета-физики, которая называется педагогией.
Простолюдин, обманутый физическою слабостию и мнимою неразумностию ребенка, считает за ничто приняться учить его. Не луч-ше этого простолюдина и многие, весьма многие, педагоги, коих не называю. Они смотрят на свое дело с высоты некоторых заветных метафизико-нравственных сентенций и на них основывают прекрас-нейшие теории воспитания, в которых лишь один недостаток — если их привести к одному знаменателю, то выговорится следующая пус-топорожняя фраза: «Делай хорошо, а не худо, и будет хорошо».
Этими господами забываются лишь два незначительных словца: что и как.
К счастию, в педагогии, как в медицине, если не существует совершенно удовлетворительной теории, то существуют весьма удов-летворительные практики. Это странное явление объясняется, по крайней мере, в отношении к педагогии, тем, что умного, добросо-вестного Воспитателя — учит сам ученик. Воспитатель забывает о своих теориях, побежденный находящимся пред ним фактом.
К сожалению, таких фактов еще собрано мало. Их берегут про себя. Но вышла ли бы физика и химия из схоластических пеленок, если бы эти науки не окрепли в живительной атмосфере фактов не-поддельных, неподкупных?
Факты же педагогические несравненно сложнее явлений чисто физических или химических.
В вопросы педагогические входят все науки: и психология во всех ее видах и степенях; и история со всеми ее недоумениями; и физиоло-гия со всеми ее еще не разгаданными задачами, и теория обществен-ного устройства со всеми ее недомолвками. Не говорю о науках чисто технических, где также есть пробелы своего рода. А между тем, не-смотря на всю шаткость этих подпорок, педагогия еще не вышла из того периода чванства, чрез который прошли все науки.
Было время, когда метафизика бралась разрешать все вопросы без исключения; медицина верила в универсальное лекарство; астро-номия — в символическое значение звезд; химия — в квинтэссенцию. Так <и> педагогия — даже в новейшее время <она> берется за обя-занность: почти сотворить человека.
Это совсем не шутка; вы найдете эту претензию в большей части иезуитских книг о воспитании, где говорится о необходимости и воз-можности внушать то и другое детям, образовать из них по рецепту: сочинителя, музыканта, живописца и прочего тому подобного доб-родетельного гражданина; где человек сравнивается с нежным дере-вом, которое можно обрезывать, привязывать и прочее тому подоб-ное. Все эти pia desideria [благие намерения (лат.).] были бы прекрасны, как, например, же-лание, чтобы все люди походили на Аполлона Бельведерского, но, к сожалению, <они> также не исполнимы.
Теоретики этого рода или должны изумляться при виде, напри-мер, странного явления, известного под названием: «ученый дурак»; или при виде человека, получившего так называемое прекраснейшее воспитание и сделавшегося отъявленным негодяем; человека, кото-рому внушены были с малолетства чистейшие правила нравственнос-ти и из которого образовался человек самый коварный и лукавый, и годный только на зло; или они должны изумляться, каким образом Вольтер вышел из езуитской школы, Ломоносов — из рыбачьей лод-ки, Уатс — из плена семейного круга, где его считали ни на что не годным.
Этого рода факты, которых скрыть нельзя, да и не следует, и которых педагогия по сю пору объяснить не может, были приняты с восторгом ее врагами. Отсюда — толки о вреде просвещения вооб-ще, об опасности для общественного блага от распространения школ; о беде от физических занятий, как утверждал знаменитый граф Иосиф де Местр; о беде от университетов, как утверждал господин Стурдза. Наконец, даже толки о вреде грамотности, чего печальные примеры мы видели недавно и у нас, и еще со стороны людей, от которых всего меньше было <можно> ожидать подобной — извините — дребе-дени.
Дело, кажется, в том, что не пора ли педагогии сделаться поскромнее, не возлагать на чужие знамена того, чего она сама снести не может; и с схоластической высоты спуститься на ту дорогу, на ко-торой математика вообще, астрономия, физика и химия — словом, вся семья положительных знаний, эта зиждительница градов и ве-сей, достигла результатов, действительно изменивших весь мир че-ловеческий. Словом, идти путем наблюдений, навстречу фактам, не презирая и не отрицая <ни> одного, но подвергая каждый иссле-дованию как порознь, так и в совокупности; не спешить составлени-ем рецептов и — во имя истины — не пугаться ни одного из них, хотя бы он ниспровергал самые так называемые драгоценные наши убеждения, желания, стремления. И главное — не увлекаться ни-каким празднословием или фантасмагориями, которыми так тешит-ся лень человека.
Теории Птолемеевой тверди, Сталевского флогистона, Бровнова возбуждения были так увлекательно ясны, так сподручны, так утешительны; но они пали одна за другою пред необоримою силою науки, завещав ей лишь несколько положительных наблюдений, уце-левших после упорной битвы.
Так и педагогия должна, наконец, подобно своим старшим сест-рам, иметь довольно бодрости, чтобы иногда выговорить великое, спасительное слово: «еще не знаю»…
Примечания
Пед<агогические> письма (Бар. Ф. А. К.)
Впервые напечатано: Река времен. Книга истории и культуры. М., 1995. Кн. III. Возможный адресат — барон Федор Андреевич Корф (1808—1839).
Уатс — Уатт Джеймс (1736—1819) — английский инженер, изобретатель паровой машины.
Местр Жозеф Мари (1753—1821) — французский философ, посол сар-динского короля в России. Блестящий публицист, сторонник иезуитов, в молодости масон, Местр оказал большое влияние на духовную жизнь Алек-сандровской эпохи просвещенного мистицизма. Одоевский именовал об-разованность посла поверхностной, а оригинальные идеи его — парадокса-ми и софизмами, порой безнравственными. Наряду с Мальтусом и Гоббсом, он считал Местра пророком мирового пессимизма.
Стурдза Александр Скарлатович (1791—1854) — дипломат, консерва-тивный публицист.
…со стороны людей… — имеются в виду О. И. Сенковский и другие журналисты.
Сталь Георг (1660—1734) — немецкий врач и химик, автор химической теории, объясняющей реакцию окисления наличием опреде-ленной субстанции — флогистона и впоследствии признанной неверной.
Броун Джон (1735—1788) — английский врач, считавший, что жизнь — следствие возбудимости организма.