Когда-то жила встарину молодая
Прелестная дѣва, сердца побѣждая,
Какъ звѣздочка въ небѣ мила.
Что страннаго, если и въ юномъ, и въ старомъ
Любовь загоралась какъ будто пожаромъ
И сердце томительно жгла?
Поэты и люди степенные часто,
Сановники Попеля, можетъ быть, Пяста,
Придворныхъ и витязей рой,
Какъ къ сладкому меду льнутъ мухи порою,
Прелестной нигдѣ не давали покою,
Прельщаясь ея красотой,
И хоромъ кричали: «О, чудная дѣва!
Взгляни ты направо, взгляни ты налѣво:
Рабы мы подъ царствомъ твоимъ!
За ласку твою, изъ-за милаго взгляда
Готовы мы въ воду и въ полымя ада!…
Порадуй хоть словомъ однимъ!
А если же ты (хоть и всѣ мы пылаемъ)
Любви упоительной дѣвственнымъ раемъ
Кого-нибудь взыщешь изъ насъ, —
Блаженство счастливцу, что избранъ тобою,
Другіе-жь несчастной, покорной толпою
Утопятся въ Вислѣ сейчасъ!…»
Точь-въ-точь сумасшедшіе: плачутъ, вздыхаютъ
У дѣвы возлюбленной жизнь отравляютъ,
И вотъ, внѣ себя, смущена,
Кляня всю безумную эту дружину,
Отцу со слезами взмолилась и Сыну,
И Духу Святому она.
Послала ей помощь молитва святая,
На блѣдномъ лицѣ, красотою блистая,
Зардѣлось дыханье огня.
Позвавши поклонниковъ ручкою бѣлой,
Она къ нимъ возвысила голосъ несмѣлый:
«Прошу васъ послушать меня!
Какъ мнѣ не любить васъ? Подумайте сами!
Вы молите всѣ о любви со слезами…
Ужель отказать вамъ? О, нѣтъ!
Вы такъ благородны, пригожи и статны,
Такъ добры и нѣжны, учтивы, пріятны…
Вы рыцарства гордость и цвѣтъ…
Но какъ же любить васъ, паны дорогіе?
Теперь, вамъ извѣстно, татары лихіе
Въ отчизну съ огнемъ и мечомъ
Врываются дикой, ужасной ордою,
И кровь неповинная льется рѣкою…
Рѣзня и пожары кругомъ…
А вы, въ эти дни злополучной годины,
Защитники края роднаго, мужчины,
Заботитесь лишь о пирахъ…
Не мучаясь вовсе народнымъ бездольемъ,
Въ роскошномъ атласѣ и мѣхѣ собольемъ,
Валяетесь въ женскихъ ногахъ…
Любви вамъ? Но кто же любить васъ рѣшится?
Бездушная женщина только прельститься
Способна такимъ женихомъ…
Дать руку и сердце? Что-жь будетъ съ женою?
Вдругъ на домъ татары нахлынутъ толпою,
А мужъ не владѣетъ мечомъ!…
Кто любитъ меня и отвѣта желаетъ,
Пусть мантію сброситъ, коня осѣдлаетъ
И въ битву помчится стрѣлой!
Моихъ жениховъ для побѣды достанетъ,
Пусть на полѣ бранномъ ихъ полчище грянетъ
И доблестно ринется въ бой!
Чѣмъ больше зазубринъ на шлемѣ героя,
Кто въ шрамахъ глубокихъ воротится съ боя,
Хотя изувѣчатъ всего, —
Побѣду бы только стяжалъ надъ врагами, —
Я Богомъ клянусь и клянусь небесами
Любить до могилы его!…»
Хорошенькой ножкою топнула панна.
Восторженнымъ пламенемъ ярко, нежданно
Заискрились очи у ней.
То пламя у всѣхъ отразилось во взорахъ,
Сердца обожателей, вспыхнувъ какъ порохъ,
Забились быстрѣй и быстрѣй.
Ихъ клики раздались и вправо, и влѣво:
«И честь, и хвала тебѣ, чудная дѣва!
Завѣтъ да исполнится твой!»
Всѣ мигомъ ретивыхъ коней осѣдлали,
Накинули брони, оружіе взяли
И въ битву помчались стрѣлой.
Хоть меньше въ нихъ было и силы, и мочи,
Все-жь храбрые бились три дня и три ночи
И тридцать избили полковъ.
Но дорого слава досталась героямъ:
Отъ нихъ на землѣ, окровавленной боемъ,
Остался лишь рядъ мертвецовъ.
Одинъ изо всѣхъ уцѣлѣлъ отъ сраженья;
За павшихъ товарищей, въ ярости мщенья,
Онъ много враговъ поразилъ.
Ихъ полчища трупами въ полѣ упали,
Несмѣтныя рати въ пустыню бѣжали,
А многихъ онъ въ плѣнъ захватилъ,
И плѣнниковъ замокъ построить заставилъ,
Трофеями бранными залу уставилъ,
Которые въ битвѣ забралъ.
Когда же былъ замокъ украшенъ по-пански,
Вина закупилъ два боченка онъ въ Гданскѣ
И меду двѣ бочки досталъ.
Приводитъ онъ сватовъ къ красавицѣ милой:
«Давай же награду! Отвагой и силой
Враговъ истребилъ я дотла!…»
Красавица радостью вся просіяла
И руку героя съ любовью пожала,
А вскорѣ и свадьба была.
Тьма-тьмущая тамъ пировала народа.
И я былъ, — попробовалъ сладкаго меда,
Но мнѣ неудача подчасъ:
И медъ, и вино, что играли въ бокалѣ,
Текли по усамъ, только въ ротъ не попали…
На томъ я и кончу разсказъ.
Л. Пальминъ.