В сем институте с ноября месяца начинается преподавание публичных лекций. Для тех, которые не слыхали о нем, или забыли, упоминаем, что назад тому двадцать лет многие отличные мужи согласились учредить близ Пале-Рояль среди самого города независимое заведение, в котором для занятия праздных людей находились бы комнаты для чтения и для беседы, кабинеты: физический и химический, и преподавались бы публичные лекции. Особое здание нарочно для сего было назначено, и все принадлежности расположены в таком порядке, который ручается за полезность обширных намерений, занимавших людей благомыслящих прежде и во время революции. В самом деле кабинеты физический и химический отличаются своим великолепием, хотя присмотр за ними бывает не всегда рачительный; библиотека не обширна, но наполнена избранными сочинениями. Управление Атенеем возлагается на выбираемых членов, безденежно исполняющих свои должности; несмотря на то ежегодные издержки простираются до 40,000 ливров. Каждый член платит по подписке в год от 4-х до 5 луидоров. Сумма употребляется на освещение и отопление дома, на журналы, на услугу, а особенно на почетную плату славнейшим парижским профессорам, в числе которых, как известно, находился покойный Лагарп. Институт бывает открыт от девяти часов поутру до одиннадцати пополудни; лекции преподаются по два раза ежедневно. В передней комнате продают новости и книги. Во время, остающееся от слушания лекций, люди всех званий, а особливо не слишком достаточные собираются в комнате для беседы (где, скажем мимоходом, нет недостатка в термометрах, барометрах, ветроуказателях и проч.) и проводят часы в невинных разговорах о погоде и политике, с приятною уверенностью в душе своей, что несколько ротозеев восхищаются их рассуждениями. Нельзя не заметить, что сие заведение устояло во время свирепствования революционной бури. В публичном заседании нынешнего года читано было дурное похвальное слово Лагарпу, слепленное из одних защищений и напоминавшее только одни заблуждения Лагарповы. Теперь место его занимает Виже, не имеющий ни вкуса, ни дарований своего предместника; Виже не мог, подобно ему, наблюдать ход и успехи литературы. Его история словесности не имеет никакого плана, его декламация несколько принужденная, которая приличествовала ему в молодые лета, особливо нравится женщинам; он выбирает хорошие стихи для своих лекций, и это привлекает к нему слушателей. Сикар изредка читает о предметах философской грамматики, но в его лекциях нет ни приятности, ни глубокомыслия; редкое появление на кафедре и опыты над глухими и немыми делают его занимательным. Робертс изъясняет английских, а Болдони итальянских трудных авторов. В другом отделении, многоученый Гассенфрац толкует технологию, Кокебер Монбре — физическую географию, Мирбель, молодой искусный ботаник — физиологию растений, остроумный Виот — физику, Фуркруа, а в отсутствие его Тенар химию, и Кювье — натуральную историю. Фуркруа и Кувье, после Виже более всех имеют слушателей. Виже, по примеру Лагарпа, читает из тетради, хотя не так просто, но с такою приятною выразительностью, что заставляет слушать себя с удовольствием. Фуркруа говорит красноречиво, не приготовясь; он всегда обилен материей, а особливо словами и выражениями; слушатели восхищаются его умом, богатым и блестящим даже в то время, когда он ничего нового не объясняет. Лекции г-на Кювье глубокомысленны; он говорит медленно и обдумывает, так что слушатель имеет время совершенно понимать каждое слово в собственном, или дальнейшем его знаменовании. Если б в лекциях г-на Кювье не было того, что называют мыслями, то его толкование было бы утомительно; но красоты, ученость, выбор слов и основательность возбуждают внимание в слушателях; если б он говорил скорее, то нельзя было бы успевать за ним следовать. Г-н Фуркруа напротив того можно сказать, что медленность в произношении сделала бы скучным его изъяснение, и что, стараясь быть глубокомысленным, он казался бы принуждаемым; французы вообще довольны его красноречием. Фуркруа одним быстрым взглядом обозревает предмет свой, Кювье рассматривает его медленно и с размышлением. Виже имеет только дарование, так точно, как и Женген, которого лекции об истории словесности наделали было много шума; оба они, по-видимому знают некоторые подробности своего дела, но не могут обнять его в целом, и кажется, недавно начали упражняться, несмотря на то, что в последнем видно более знаний и дарования. Изящная словесность, критика ее и история дозволяют профессору украшать лекции свои блеском остроумия; но в других науках требуется более истины, нежели блеска; Фуркруа и Кюве оба сии способа употребляют в вою пользу. — Не упоминая о прочих менее известных преподавателях, почитаю нужным сказать, что Атеней Парижский по многим причинам заслуживает внимание путешественников, и что в нем нетрудно познакомиться с лучшими учеными и видеть предметы любопытства, занимающие просвещеннейших жителей столицы.
Парижский Афеней, прежде бывший лицей республиканский: (Из нем. журн.) / [Пер. М. Т. Каченовского] // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 20, N 6. — С. 103—108.