Русская сентиментальная повесть.
М., Издательство Московского университета, 1979
Составление, общая редакция и комментарии П. А. Орлова.
Тени, сердцу моему любезные! Тени, коих нежности ничто теперь не препятствует! Десять крат уже весна посещала высокую могилу, где тела ваши навеки соединились; десять крат произращала она над гробом вашим полынь, и я сколько раз видел, как стебли его друг на друга склонялись, но еще доселе не бросил цветка на прах ваш. Не все делаем, что хочется. Быв под рукою учителя, я тогда мог только дать обет, но исполнить оный должен был оставить времени.
Там, где с одной стороны быстрый Днепр, скача по утесистым порогам с ревом соединяется с тихим Ворсклом; с другой же — длинною цепью простираются горы, засеваемые на их хребтах арбузами и хлебом, там, на низкой, смеющейся равнине, недалеко от берега реки, стоит уединенное местечко. Древняя его крепость, потряхивая дряхлыми плечами, гордится еще тем, что скончала подвиг Великого Петра против великого неприятеля*. Я также горжусь, что тут впервые благодарил творца за мое бытие.
После страшных оных смятений, коих память возобновляют только черепы и кости, вымытые из земли разлитием воды, здесь не помнят других возмущений. Поселянин с своею хозяйкою призывает в шалаш довольство и просит небо благословить оным и детей их. Тут не знают ни зависти, ни насилия. Невинность и любовь сочетались — чернобровый парень полюбит когда-нибудь смуглянку; и редко, редко бывает, что не удалось его намерение. Без холодных предисловий его родители или он сам говорит о новых своих страстных к суженой движениях родителям ее и в скором времени бывает счастлив. Здесь-то было жилище Вареньки и Парамона.
Как мило видеть простосердечную чету вступающею, так сказать, в поле тихого счастия! Но Варенька и Парамон лишь успели в жизни своей к сему приготовиться. Вот черта их злополучия!
Они жили в противных сторонах местечка; росли, не зная друг друга, но об них знали все. Качества невесты соединили голоса всех семейств желать ей честного и стоящего ее жениха, а достоинство и трудолюбие Парамона обратило внимание всех тех, кто благословлен дочерями.
Однажды, по случаю, родители Вареньки засеяли ниву в смежности с нивою, с которой надлежало снимать хлеб Парамонушке. Рожь вызрела. (Я говорю так, как мне рассказывала мать жениха.) Родимые Вареньки выбираются в поле и начинают жатву. Спустя несколько дней выходят также и домашние Парамона. На другой день солнце поднимается выше, выше, и не знающие себя симпатические сердца становятся друг к другу ближе, ближе. Парамон уже нажал несколько снопов.
— Ах какой чернобровчик! — вскричала смуглянка, когда он приподнялся в одной руке с серпом, а в другой — с горстью ржи. — Посмотрите, матушка… — И сердце ее забилось сильнее.
— Да, дитятко, это сын Ивана Пахомыча; отец его добрый хлебосол, да он и сам, видишь ли как рабочий.
Слова матери священны; девушка уже не своя. Парамон, со своей стороны, идет завтракать. Видит на другой ниве молодую жницу, ибо работа не позволяла ему до сего времени видеть ее; видит — она прекрасна, как светлый месяц. Он еще не знает, что сердце ее для него бьется; хочет сделать опыт, на который получил уже право от своей чувствительности, заигрывает — и они стали знакомы. Резвость и ревность в работе умножили их взаимную склонность. Они оставили нивы, дав клятву не забывать друг друга вечно.
Прилетает угрюмая зима. Любовник должен отказать себе в важнейшей части своих удовольствий; он совсем должен забыть ту свободу, с каковою, по данным с обеих сторон условиям, мог бы выходить в поле, где, дождавшись своей милой, между тем как еще лишь начинает стадо спускаться с горы, без свидетелей ожидать оного в приятных лепетаньях и резвостях. Одно осталось ему удовольствие: видеться с Варенькою на вечеринках, сих часто скучных вечеринках. Как бы то ни было, это был довольно благоприятствующий их чувствованиям случай. Здесь-то страсть их созрела, и они решились увенчать ее супружеством; но не прежде объявить о сем родителям, как нашедши пристойное для сего время.
В один день — это было в мае месяце — Парамон, нарвав в огороде васильков и маков, сидя между гряд, заплетал из них венок. Мать его подошла к нему так, что он того не приметил. Увидев ее подле себя, вдруг бросил недоконченный венок и закраснелся. Такое странное его положение произвело в матери подозрение.
— Нет ли у тебя, сынок, зазнобушки? — спросила она его. Он еще более покраснел.
— Экой мошенник! А еще не скажет. Кому ты этот венок готовишь? Признайся.
Парамонушко туда-сюда, наконец, хоть со слезами, но признался.
— Так ты бы, глупенький, давно нам о сем сказал; мы бы горю пособили.
В тот же день мать сказала о сем своему мужу, и дело начато. Старик идет на поговорку к Варенькину отцу, предлагает ему свое намерение. Парамонушке ли кто откажет? Того только и желали, чтоб зачато было со стороны жениха. Ударили по рукам и свадьбу играть отложили, как снимут с поля хлеб.
После сего что еще может препятствовать нашей чете в ее счастии! Она уже наперед восхищается тем удовольствием, которое ее ожидает. Во всем местечке говорят только о свадьбе Парамонушки с Варенькою. Старики, зная их родителей, непрестанно твердят о счастии их и их детей и замечают оное слезою. Невесты впервые чувствуют в себе неравнодушие, смотря на плотного, свежего и чернобрового молодца, который счастлив будет в объятиях другой, и, искося глаза, глядят на подругу свою; женихи же тайно упрекают Парамона в преждевременном выборе круглолицей, румяной, статной смуглянки. В короводах ничего уже не поют, кроме свадебных песен, повторяя имена сосватанных. Все приготовляется к сему веселому празднеству; и нежный Парамонушко то и делает, что в свидание свое с невестою применяет к ее лицу уборы: тут не так должен быть пришпилен на свадьбе цветок, там не должна висеть лента такого-то цвету, а там, чтоб заманить любопытный и пожирающий взор, должно быть небольшое отверстие.
Наконец наступает жатва. «Две недели, не больше, — и я буду счастлив», — сказав сие, Парамон выезжает с домашними своими в поле спокойно. В сие лето ему приятнее было снимать хлеб — с лестною надеждою и с Варенькой… ибо в сие лето нивы их были друг от друга неподалеку. После работы, когда позволительно было отдохнуть, он немедленно летел на другую ниву — к своей невесте — иногда тайком от своих родителей, и они убивали скучное время их надежды вместе.
Не вовся еще жатва была кончена и жнецам оставалось по крайней мере на два-три дня работы, как в один день нахмурила черная туча; немедленно сверкает молния, гремит гром, ливень наводняет нивы, и всяк ищет для себя безопаснейшего убежища. Еще сверкнула молния, и вдали обняло копну огнем… Поднимают крик, забывают грозу, бегут… утешить соседов… соседов! Увы! Самих себя… Парамон и Варенька… у сей копны без дыханья… (он сидел, одною рукою обняв шею своей невесты, а другую положив на ее колено; Вареньки голова лежала на плече Парамонушки, как будто от страха, чтоб не видеть молнии). Их схватили, чтоб не поняло пламя, и нашли в лице жениха чернету, а у Вареньки на междугрудии желтоватое пятно…
Что чувствовали тогда обманутые родители? Ах! От одной памяти о сем сердце мое обливается кровью… Поселяне пришли в ужасное волнение… «Парамон… Варенька… бог их убил… бог их убил!..» — все повторяли, и слезы катились из очей их градом… С каким участием стекались смотреть на сии бедственные жертвы!.. Все местечко провожало их на могилу…
Я также, быв тогда менее способным рассуждать, но довольно чувствовать, составлял число сей горестной свиты… Я несколько раз после того посещал их прах и проливал слезы, как о родных моих.
Бедненькие, они… они, может быть, и тогда занимались приготовлениями к свадьбе, говорили друг другу тысячу нежностей, делали невинные в будущем своем хозяйстве распоряжения. Вот все тут надежды… Небо! Тебе одному известно, для чего нужны таковые жертвы. Есть миллионы бесплодных дерев, бесполезных башен, тысячи пагубных человеческому роду тварей… Но ты — ты нередко караешь невинность, и перун твой скользит по груди злодея… Безбожная мысль! Удались от меня…
В скорости после сей трагедии я сделал несчастным надгробную, которая, разумеется, что не была вырезана по многим причинам; она состояла в следующих стихах:
Их участь райская в сем свете ожидала;
Перун, небес посол, завидуя сему,
Чтоб участь смертных сих других не возмущала,
Пустил калену в них, смертельную стрелу.
Это было содержанием прежней моей надписи; теперь, когда я научился не роптать на провидение и все подобное приписывать своей неосторожности, переменил бы оную так:
Чета несчастная! На гроб кто ваш придет,
Трикратно слезы он над вами пусть прольет:
Что вас на свете нет, что мало вам подобных
И что лишь знает вас по кучкам глыб надгробных.
В настоящем издании представлены русские сентиментальные повести, написанные в период между началом 70-х годов XVIII века и 1812 годом. Выбор повествовательного жанра объясняется тем, что именно в нем в наибольшей степени отразилась специфика русского сентиментализма как литературного направления.
Материал сборника расположен в хронологической последовательности, что дает возможность проследить историю жанра от первых до последних его образцов. В комментариях представлены: биографические сведения об авторе, источник публикации произведения, примечания к тексту и три словаря — именной, мифологических имен и названий и словарь устаревших слов. Издатели XVIII века не всегда называли авторов публикуемых ими произведений, отсюда несколько анонимных повестей и в данном сборнике.
Большая часть произведений печатается по первому и, как правило, единственному их изданию. Немногие отступления от этого принципа специально оговорены в примечаниях.
Парамон и Варенька — повесть напечатана в журнале «Муза», ч. 1. Спб., 1796. Автор неизвестен.
Стр. 172. …против великого неприятеля…-- то есть шведского короля Карла XII, разбитого Петром I в 1709 году под Полтавой.