Георгий Чулков. Парадиз
----------------------------------------------------------------------------
Оригинал здесь: Серебряного века силуэт...
Дополнительная правка: В. Есаулов, июль 2004 г.
---------------------------------------------------------------------------
'''''Александру Блоку'''''
I
В тот, памятный для Наташи, вечер шла она от всенощной из церкви
Успения. И нельзя было понять, радость или печаль на сердце. Хотелось
тишины, и любви.
В сердце еще пел хор: "Се бо Эммануил грехи наши на кресте
пригвозди..." А потом слова как-то уплывали из памяти, звучал лишь напев,
но на углу Большого проспекта опять вспомнилось: "И живот даяй, смерть
умертви, Адама воскресивый..." {1}
Смерть умертви!.. Хорошо", - думала Наташа, чуть не плача.
- Премудрость, прости, - шептала Наташа с умилением и даже не
старалась понять, что это значит. Пусть. Все равно.
Наташа твердо знает, что, когда дьякон скажет торжественные слова, хор
полетит, точно на крыльях ангельских, и прозрачные голоса запоют неземную
песнь.
И в тот вечер пелась эта песня. Наташа стояла на коленях, забыв обо
всем: у нее кружилась голова от счастья. Когда она пришла домой, матери и
братишки не было, и за столом сидел вотчим: и по тому, как он неловко
уперся локтем на стол, Наташа догадалась, что вотчим пьян.
- А здрасьте, Клеопатра {2} наша! - сказал вотчим. Здрасьте, царица
египетская... Важность - фу-ты, ну-ты. А позвольте спросить, откуда спесь.
Я ли тебе не как отец родной?
Наташа ничего не ответила и пошла к себе за перегородку.
- Наташка! Чего ломаешься! Тебе говорят: поди сюда. - И не дожидаясь
ответа, вотчим сам полез к ней за перегородку.
- Прочь подите. Матушке скажу, - бормотала Наташа, отбиваясь от пьяных
и похотливых рук, которые валили ее на постель.
От вотчима горько пахло пивом, и было противно и трудно бороться с
этим большим, пьяным, волосатым человеком.
Наконец, Наташа, неловко ударив вотчима по лицу локтем, вывернулась
из-под него и без накидки, в одном платке, побежала к тетке.
Весенняя белая ночь пахнула на Наташу теплою влагой, и пока Наташа
торопливо шла к дому тетки, ей все казалось, что в небе кто-то поет "Свете
тихий" высоким ладом, как мальчики-певчие.
А в доме тетки уже все спали, только сама тетка стояла у комода, в
ночной кофте, простоволосая, считала дневную выручку. Наташу расспрашивать
не стала. Догадалась, в чем дело. Молча указала на сундук и дала подушку.
Рано утром, перед тем как идти в табачную лавочку, тетка Серафима
говорила Наташе нараспев:
- И там, милая, люди счастье себе находят. Дарья Ивановна, слава Тебе
Господи, живет теперь барыней, а была такой же девчонкой, как ты, бегала по
лужам босоногая. Ужо сведу тебя к ней, небось, возьмет: она мне тем боль
кума.
Наташа осунулась и побледнела за эту ночь, глаза У нее были печальные
и строгие, и жалко было смотреть на ее тоненькую фигурку в нескладном
черном платьице. Наташа едва слушала тетку и тихо бормотала:
- Мне все равно, тетушка. Все равно.
Когда после обеда пришли к Дарье Ивановне, у нее сидел гость - молодой
человек, белокурый, завитой, в модной паре.
- Значит, мы на вас надеемся, - говорил он, покручивая усики, - заедем
за Катюшей на автомобиле в одиннадцать.
Молодой человек простился и ушел, и было слышно, как в коридоре он
стучит толстыми "американскими" подошвами.
- Позднякова, заводчика, сынок, - пояснила Дарья Ивановна.
- Я к вам с племянницей, - говорила тетка Серафима, подсаживаясь к
столу и принимая из рук Дарьи Ивановны рюмочку померанцевой.
Наташа осмотрелась.
По стенам висели бумажные веера и олеографии с голыми женщинами, на
тумбе стоял гипсовый амур, пахло чем-то приторным и сладким.
- Она у вас миленькая, - сказала Дарья Ивановна и притянула к себе
Наташу, - худа только, щупленькая. Мы ее, как индюшечку, откормим.
- А это трудно - петь? - спросила Наташа, с недоверием посматривая на
Дарью Ивановну.
- Пустяковина. Сегодня попробуем. Вы у меня уж и оставайтесь,
пообедаем вместе.
К обеду пришла Катюша, совсем молоденькая, с припухшими губами и
утомленными влажными глазами.
"Как же она живет? - думала Наташа. - Как?"
- Это от симпатии моей, - сказала Катюша и поставила на стол букетик
из ландышей.
- Ах, уж эти симпатии, - сказала Дарья Ивановна, - одна канитель.
- Помалкивайте лучше, - огрызнулась Катя, - вам бы только запрячь
девушку - и больше никаких.
- Ну, ну, - сказала Дарья Ивановна, - девка. Вот в одиннадцать
Поздняков на автомобиле заедет. Принарядись.
Когда пришли в сад, на сцене шла репетиция: горбун и горбунья пели
шансонетку.
В оркестре сидел один пианист, рыжий человек, с равнодушными глазами.
- Вот, хозяин, новенькая, - сказала Дарья Ивановна, подвигая Наташу к
большому усатому господину в цилиндре.
На столах, без скатертей, торчали стулья ножками вверх; какая-то баба
в пестрой юбке протирала стекла на веранде.
За кулисами пахло сыростью, масляной краской и шипело электричество.
- Познакомьтесь, - сказала Дарья Ивановна и толкнула Наташу в
маленькую уборную. Там сидели три девицы.
- А я никогда не поверю, что мужчины от женщин заражаются, - говорила
маленькая брюнетка Аглая, - никогда не поверю. Другой налижется, как сукин
сын, а потом - небось - женщина виновата.
- А если со мной случится что, я утоплюсь, - сказала Лидочка,
тоненькая девушка лет семнадцати, с японскими глазами и движениями зверька,
попавшего в клетку.
На Наташу не обращали внимания. Аглая и Лидочка были одеты мальчиками,
а третья девушка, Соня, была в розовом коротком платье, какое делают
маленьким детям, в розовых чулках и туфлях, а в руках держала куклу. От
черных полос под веками блестели глаза. Кто-то крикнул:
- Пожалуйте репетировать.
Дарья Ивановна поставила Наташу перед рампою рядом с Соней.
Рыжий пианист забарабанил по клавишам, и Соня запела, поднимая розовое
платье и неестественно пристукивая каблуками:
Однажды вечерком
Мы вышли погулять.
Хотелось нам тайком
На воле поиграть.
Соня делала глазки воображаемым зрителям, прижимала куклу к обнаженной
груди и пела:
Мы миленькие детки,
Мы любим пирожки
И все мы однолетки -
Подруги и дружки.
Дарья Ивановна заставила Наташу приподнять юбку. И Соня опять запела:
И много уж секретов
Хранится от мамаш,
Порой мы без корсетов
Играем в ералаш.
Наташе казалось, что это сон, что это не по-настоящему, что вот сейчас
кто-нибудь засмеется и скажет: "Довольно", - и рыжий пианист, улыбаясь,
перестанет барабанить по клавишам, и Соня сотрет румяна и наденет скромное
платье. Но сон продолжался.
Пили, стоя у буфета, чай. Потом пошли за кулисы. Пришел венгерец с
контрабасом и что-то говорил Соне на непонятном языке и обнимал ее. И
контрабас чуть-чуть загудел, когда венгерец неосторожно поставил его в
угол.
Вчерашний день казался Наташе далеким прошлым. И темный тяжелый
вотчим, и золотая всенощная с ладаном и с таинственным пением - все отошло
куда-то в синеватую даль. И голоса оттуда едва долетали, как из другого
мира.
II
Жить стала Наташа, как во сне. Тяжело засыпала под утро. Часто
просыпалась, вскакивала с постели и, босая, бежала к умывальнику; обливаясь
водой, пила воду жадными глотками прямо из графина и потом опять клала свою
угарную голову на подушку, чтобы все забыть и уснуть.
Вставала часа в три, лениво одевалась, прихлебывая кофе, который
варила ей Акулина, и ехала с Петербургской стороны на Звенигородскую
завтракать у Дарьи Ивановны. Там был и допрос:
- С кем была и сколько выручила?
Теперь уж Дарья Ивановна говорила Наташе "ты", и Наташа почему-то была
в долгу у Дарьи Ивановны. А считать не хотелось: махнула на все рукой.
Катюша приносила к завтраку водку, сливали ее в графинчик с
апельсинными корками и выпивали. Аглая приговаривала непонятное:
- Выпьешь по первой, будешь стервой, - выпьешь по второй, будешь с
головой, - выпьешь по третьей, будешь без смерти, выпьешь по четвертой, -
будешь первосортной, - пятой - богатой...
- Нескладно что-то, - говорила Наташа, сурово хмурясь.
- Для нас и это ладно, - отвечала Аглая, не смущаясь.
Дарья Ивановна отнимала графинчик, и все опять укладывались спать кто
куда. А в семь часов ехали в сад.
Когда Наташа входила в сад в своей черной шляпе с большим страусовым
пером, подбирая пышное черное платье и открывая ботинки на высоких
каблуках, ей казалось, что она уже на сцене и вокруг тоже актрисы. Сад с
электрическими фонариками, бутафорскими воротами, с этой загримированной
Аглаей и другими дамами - это все игра. И если не верить, что все это
только так, что все это пока, а потом начнется настоящая жизнь, если в это
не верить - тогда смерть.
Вот идет Наташа между столиков и сама чувствует, что походка ее здесь
иная, не такая, как была раньше.
- Ха-ха-ха! - неестественно смеется Наташа. - Здравствуйте, прекрасный
мой кавалер. Ха-ха-ха! Не угостите ли меня, кавалер, мадерой?
В глаза теперь Наташа никому не смотрит: она смотрит всегда куда-то
вверх, повыше головы того, с кем говорит. И кажется, что-то видит.
- Милочка, поди сюда, - говорит Наташа, подзывая продавщицу роз, - вот
я, господин офицер, розы очень люблю. Не купите ли вы мне розу?
Наташе не нравится, когда оркестр перестает играть: тогда кажется, что
и вино не пьянит и все похоже на трезвую правду, и становится страшно. Нет,
уж пусть играет музыка, и на сцене пусть пляшут.
Теперь редко вспоминает Наташа о золотой Всенощной и о сладостном
напеве "Свете тихий..."
Один раз, когда она была с Поздняковым, сыном заводчика, в номерах на
Казанской, ей показалось, что пахнет ладаном, и она вспомнила о своей
недавней молодости и о своих предчувствиях любви, которой не суждено было
прийти.
- Ну, чего лезешь? Подожди, - сказала она неожиданно грубо этому
завитому белокурому человеку, совсем чужому, успевшему протрезвиться за
время, пока ехали из сада в номера.
- Вот так Клеопатра! - сказал молодой заводчик, ухмыляясь. - Царица
Египетская. Важность - фу-ты, ну-ты. Что за немилость. Я ли тебя шампанским
не поил?
- Погоди. Погоди, - сказала Наташа, усмехаясь, - как ты сказал?
Клеопатра? Будто уж кто-то мне говорил так. Ага! Помню.
- Все равно, - сказал Поздняков - ты, хотя и блудница, но вроде
царицы. Хочешь, я на тебе женюсь?
- Ступай ты к лешему, - сказала Наташа равнодушно, - ты, дурак, лучше
ботинки мне расстегни. Видишь, я пьяна, мне трудно.
И все было, как нелепый и тяжелый сон.
Одно любила Наташа - смотреть, как небо странно синеет, когда сидишь
на веранде в электрических огнях: такое небо можно увидеть только из
"Парадиза": кажется, что здесь сказка, а там в небе - непонятная и
великолепная жизнь.
В четвертом часу, когда публика разъезжается из сада и у отдельных
столиков остаются запоздавшие посетители за рюмками ликера, Наташа, если
была свободна, бродила по саду и подолгу стояла около журчащего фонтана,
прислушиваясь.
Как будто кто-то рассказывал сказку про прекрасную царицу. И царица
эта - она, Наташа.
Если кто-нибудь случайно подходил к ней, она отвечала высокомерно или
совсем не отвечала, уходила молча.
И в этой стройной и надменной проститутке в черном платье нельзя было
узнать той Наташи, которая бегала когда-то в скромном платьице в школу и
церковь.
В школе Наташа читала про царственную красавицу, у ног которой вожди
слагали венцы свои.
Наташе мерещится желтый Нил, сфинксы, не те, что стоят на Неве, а
иные, огромные, высеченные из цельной скалы с непонятными человеческими
лицами.
И мерещится Наташе пустыня, и среди пустыни оазис, там ее дворец. И
вот приходит полководец, закованный в латы.
- Это я, - говорит он, переступая порог, и почтительно целует сандалии
Наташи. - У меня много солдат, и большие корабли плавают у берегов моей
страны. Но я все это оставил и пришел к тебе в "Парадиз", моя прекраснейшая
Наташа.
- Что мне твои корабли и царство? - говорит сурово Наташа. - Видишь: я
правлю миром. Звезды поют в честь меня, и когда встает солнце, оно делается
красным, как кровь, от любви ко мне. Вон идет хозяйка звать меня в
отдельный кабинет, но я не пойду туда, и уже целую неделю я не пою на сцене
и больше не буду надевать это глупое розовое платье. Я не хочу петь среди
других. Я буду петь одна. Для меня построят высокую эстраду. И я буду петь
одна. И пение мое будет так прекрасно, что все станут безгрешными, слушая
меня.
В это время подходит к Наташе инженер.
- Позвольте, мамзель, вас ангажировать на сегодняшнее утро. И поедемте
с нами, мамзель, на острова.
- Только в автомобиль шампанское захвати, слышишь? - говорит Наташа, -
не расплескается. Я из бутылки пить буду.
Когда автомобиль мчится по Каменоостровскому проспекту, Наташе
кажется, что все встречные кланяются ей, как царице. И она отвечает им на
поклон и милостиво машет платочком. Пусть эти пьяницы и рабочие, и
мастеровые знают, что не все царицы жестокосердны. Одна из них, Наташа,
великодушна и добра.
- Что же вы, дьяволы, молчите? - говорит Наташа инженеру и его
товарищам, - пойте что-нибудь. Сашку Позднякова знаете? Сын заводчика. Он
меня Клеопатрой Египетской зовет. Жениться на мне хотел. Эй, инженер!
Угости шофера шампанским! Пусть из моей бутылки. Я не побрезгую. Не брезгую
же я с вами в одной постели валандаться.
Миновали мосты.
Подымалось солнце над серебряной рекой. Как был прозрачен воздух! И
какой легкий ветер веял над безумным городом. Тонкие стволы берез
девственно белели, и острова были закутаны дымчатой вуалью.
Солнце пылало алым заревом. Как будто зажгли великолепный пир на
утреннем небе. И бессонно томилось сердце по любви невозможной.
III
В "Парадиз" приехали два писателя: Александр Герт и Сергей Гребнев
{3}. Они приехали из ресторана после затянувшегося обеда - теперь
утомленные и уже нетрезвые - скучали за бутылкой кьянти.
На эстраде негр танцевал с рыжей англичанкой матчиш {4}, и звуки
сумасшедшей пляски тревожили сердце.
Александр Герт, молодой человек лет двадцати восьми, небезызвестный
поэт, с бритым лицом и вьющимися белокурыми волосами, курил папиросу за
папиросой, и бледными холодными глазами следил за кольцами дыма.
- Мы с вами погибли, Сергей Андреевич, - говорил он равнодушно и
внятно, очевидно, на тему, не раз обсуждавшуюся ими, - погибли. Наша судьба
на дне стакана.
- Мы не первые и не последние, - отвечал Гребнев с насмешливой,
неприятной улыбкой.
- Но все же, Сергей Андреевич, я лучше, чем вы думаете. Вам кажется,
что у меня нет ничего за душой, что я только лирик {5}. Но у меня есть
что-то, уверяю вас. Вы вообще меня выдумали, и я, когда бываю с вами,
невольно говорю и даже поступаю в лад с вашей выдумкой. Но я не таков.
- Вы говорите: что-то есть. Но тем хуже для вас, Александр
Александрович. Если есть, тогда ответственность.
- Может быть. Но что с нас взять: мы, поэты - как и проститутки -
самое дорогое и самое тайное отдаем далям. Вот спросите у нее, и она вам то
же скажет.
И он взял за руку и привлек к столу даму в черном.
- Как вас зовут, госпожа моя? - спросил Гребнев, подвигая стул, и
серьезно, уже без насмешливой улыбки, рассматривая даму.
- Клеопатра, - ответила Наташа, окинув презрительным взглядом обоих
писателей.
- Вот и она презирает всех, как и мы, - процедил сквозь зубы Герт.
- Госпожа Клеопатра, разрешите наш спор, - сказал Гребнев и налил ей
стакан кьянти. - Вот он уверяет, что мы погибли. А по-моему...
- Ах! Это все равно. Не знаю, о чем вы там толкуете. Скучно все.
- А ведь она гордая, - сказал Герт. - Как это хорошо. Как хорошо.
Подошла Аглая и увела куда-то Наташу.
- И откуда эта гордость? Откуда?
- Да разве вы не видите, она - сумасшедшая, - сказал Герт серьезно.
Сумасшедшая, как и мы. И все, кто не спит в эти белые ночи, сходят с ума.
Скажите вон тому лакею или вот этому генералу, что сейчас начнется
светопреставление, и они поверят в это просто и охотно и, быть может, не
испугаются: сумасшедшие боятся только обыкновенного, обыденного.
- Пожалуй, что так, - согласился Гребнев. - У этой проститутки есть
какая-то идея не нашего порядка.
- Какая проститутка? Какая идея? - сказала актриса Герардова, подходя
к их столику вместе с художником Ломовым и его женой, певицей из
Мариинского театра.
- Вот с нами сидела египетская царица Клеопатра, - сказал, улыбаясь,
Гребнев. - Герт в нее влюбился.
- Ах! Как это хорошо, - сказала Герардова, всплескивая руками. -
Познакомьте меня с ней: я никогда не разговаривала с этими дамами. А мне
так хочется. Так...
- Пожалуй. А вы ничего не имеете? - обратился Гребнев к жене Ломова,
высокой полной блондинке с крупными мужскими чертами лица.
- Очень хочу. Мне, впрочем, не в первый раз с ними знакомиться.
Недавно были мы с ним в "Буффе" {6}, - сказала она, указывая на мужа. - Так
за наш столик несколько девиц село; все не верили, что я мужняя жена.
Все засмеялись.
Потом пригласили Наташу и пошли в отдельный кабинет пить шампанское.
Ломов ухаживал за Герардовой, Гребнев - за Ломовой, а Герт стал на
колени перед Наташей и говорил:
- Вот на вас строгое черное платье, и я схожу с ума от счастья, потому
что вы, божественная, позволяете мне стоять на коленях около вас и касаться
вашей руки. Вы настоящая женщина, и каждое движение ваше царственно, и
глаза ваши прекрасны и безумны. Что за вздор, что женщину можно купить.
Женщину купить нельзя. И если бы я мог усыпать золотом всю дорогу от
"Парадиза" до твоего дома, божественная Клеопатра, то и тогда бы ты не
подарила мне своей любви.
- Вот это правда, - сказала Наташа, - но все-таки ты мне нравишься,
кудрявенький.
И она провела своей рукой по волосам Герта.
- Герт влюбился, - хлопала в ладоши Герардова, - Герт влюблен!
Потом она наклонилась к Ломову и шепотом спросила:
- А это не опасно, что мы так вместе: у этой Клеопатры нет сифилиса?
- Тише, тише, - испугался Ломов. - Замолчите, Бога ради.
- Эй, барыня, - сказала Наташа, - выпьем за твое здоровье!
Герардова покраснела и протянула свой стакан, чтобы чокнуться.
- Иди сюда... ко мне на диван, - сказала Наташа, - я тебя поцелую.
Герардова пересела на диван, и они обнялись с Наташей.
Наташе понравилась хрупкая барышня, и она целовала ее в губы долгим
поцелуем. И Герардова, по-видимому, не думала уже о том, больна или не
больна эта проститутка, и, прижавшись грудью к ее груди, целовалась нежно и
сладостно.
Все были пьяны. И Ломов, бледный от вина, что-то серьезно рассказывал
Гребневу о Чимабуэ и Дуччи {7}.
Ломова напевала вполголоса из "Садко" {8}.
Уже ничто не казалось странным Наташе: она твердо верила, что все
вокруг нее так как надо, что она сама прекрасна и кто-то венчал ее когда-то
на царство. Кудрявенький - это принц, ее жених, а все другие - ее
придворные.
Говорила она повелительно и милостиво, как настоящая царица.
- Пусть еще шампанского принесут, а потом поедем куда-нибудь: здесь
душно, не могу я больше.
Ломов стал произносить тост в честь дам, и хотя был пьян, говорил по
привычке складно и любезно, но никто уже не мог понять, о чем он говорит.
Тогда он снял с ноги Герардовой башмачок и, поставив в него бокал, выпил из
него шампанское.
Гребнев распахнул окно, и утренний ясный ветер обвеял ему голову; и он
неожиданно для себя протрезвился и сталь злым, каким он всегда бывал, когда
в голове не шумело вино.
- Все притворяются, - сказал он сердито, - и вы, Герт, больше всего.
Сухой вы и бессердечный человек. Надо еще цикл стихов написать, вот вы и
выдумываете себе любовь. Одна из вас говорит и чувствует по-настоящему, это
- Клеопатра. Но ведь ей хорошо: она - сумасшедшая.
- Молчите вы, несносный человек, - сказала Ломова с отчаянием в
голосе.
Потом все поехали в "Ниццу".
Герт ехал вместе с Наташей, говорил ей, что влюблен в нее, и они
целовались всю дорогу.
В "Ницце", в отдельном номере, где за перегородкой был альков и
зеркало было изрезано именами пьяных любовников, все окончательно потеряли
голову, и даже Гребнев стал рассказывать Герардовой по-французски
нескромный анекдот.
Герт стоял на коленях перед Наташей и упрашивал ее раздеться.
- Древняя царица не стыдилась своих рабов, - говорил Герт
заплетающимся языком, - а мы твои рабы.
- Я тебя, принц, люблю, - говорила Наташа и смотрела на Герта
странными верующими глазами. Я тебя люблю. Раздеться, говоришь. Ну, хорошо.
Мне все равно.
IV
С этой ночи не могла Наташа забыть своего кудрявого принца. Все ждала
его возвращения. Но он не приезжал к ней.
Это было очень странно, что он не приезжал к ней. Она бродила среди
столиков на веранде "Парадиза", искала его, но вокруг все были чужие,
равнодушные, пьяные лица, а его не было.
И Дарья Ивановна, и Аглая, и Катюша, и даже усатый хозяин в цилиндре
стали замечать, что с Наташей творится что-то неладное. Кто-то сказал:
- Клеопатра сошла с ума.
И все сразу поверили в это, но никто не знал, что надо делать теперь,
да и думать об этом никому не хотелось: в "Парадизе" можно быть, и
сумасшедшей. Все равно.
Уже все привыкли к ее надменным жестам и гордым глазам, и уже все
называли ее то "царицей", то "королевой".
- Пожалуйте за тот столик: вас господин просит, - сказал однажды
лакей.
И Наташа уже хотела пройти мимо не отвечая, как вдруг заметила, что за
столиком сидит Гребнев: она узнала его.
- Где же мой принц? - спросила она, подходя к Гребневу.
- Ваш принц? - сказал Гребнев. - Но зачем вам принц?
- Он мои ноги целовал, - сказала Наташа и нахмурила брови.
- Постой, постой, - сказал Гребнев, - он сейчас в меланхолии и сидит
дома. Поедем к нему.
И они поехали.
Когда Гребнев с Наташей приехали к Герту, он не удивился, увидев их.
- Что с вами, принц? - сказала Наташа, нежно касаясь его руки.
- Благодарю покорно. Я здоров, - сказал Герт, рассеянно улыбаясь.
- Вот вы подарили мне кольцо, - сказала Наташа, - я хочу вам вернуть
его.
- Ах, нет, нет. Я ничего вам не дарил.
- Но вы позабыли, принц, - сказала Наташа, чуть не плача. - Вы
подарили мне кольцо и сказали, что любите меня.
Герт засмеялся и сказал:
- Да! Ведь ты гордая царица - Клеопатра.
- Принц...
- И красивая.
- Но так нельзя, - сказал Гребнев, - так нельзя.
- Это почему? - в свою очередь, разозлился Герт. - Это что - дружеский
совет?
- Дело не в этом, - сказал Гребнев, усмехаясь. - Так нельзя, потому
что это плагиат из "Гамлета".
- Ах, все равно. Я не виноват, что судьба бросает меня в объятия
шекспировских женщин.
- Но что вы хотите сказать, принц? - пробормотала Наташа, чувствуя,
что голова у нее кружится и она сейчас упадет.
- Что я хочу сказать? Ха-ха-ха. "Если ты честная и хорошенькая
девушка, так не заставляй красоты своей торговаться с добродетелью... {9}"
Я любил тебя прежде...
- Я верила, принц.
Герт странно смеялся, и глаза его сделались влажными от слез.
- Напрасно, - сказал Герт, задыхаясь от смеха, - напрасно, прошедшего
нет более, я не люблю тебя.
Гребнев окончательно разозлился.
- У вас истерика. Пойдемте отсюда, Клеопатра. Это не светлейший принц,
а бедный неврастеник.
- Уведите меня отсюда, - прошептала Наташа Гребневу, смутно понимая,
что ее оскорбляет принц, в которого она верила, как в Бога.
На другой день она уже не помнила ни улицы, ни дома, где жил ее принц,
и имени его она не знала, и найти его она уже не могла.
О свидании этом она скоро забыла, и по-прежнему стала мечтать о своем
белокуром принце, который стоял перед ней на коленях и говорил ей о своей
любви...
И она искала его повсюду.
Она заходила в рестораны и кофейни, бродила по Летнему саду, но нигде
не могла его встретить.
Часто Наташа сидела в кофейной под Пассажем и следила жадными
лихорадочными глазами за всеми, кто проходил мимо ее столика. Однажды она
ошиблась: ей показалось, что это он, ее возлюбленный, но это был какой-то
актер. Она в ужасе отшатнулась от чужого лица.
- Милая моя, вы мне нравитесь, - сказал актер.
- Поди прочь. Ты - раб, - сказала Наташа гордо и отвернулась.
V
Наступили осенние дни, и город поплыл в золотом тумане, Бог знает
куда.
В золотом вихре носились порой листья по Островам, а когда ветер не
веял, непонятная прелесть увядания томилась над землей. И деревья шептали о
любви предсмертной.
Однажды Наташа ехала из Крестовского сада домой - одна на извозчике -
и повстречала Позднякова. Он мчался на автомобиле с компанией крикливых
купчиков. Поздняков заорал шоферу:
- Стой, назад!
И компания догнала Наташу.
- Пожалуйте к нам, Клеопатра великолепная! - кричал Поздняков пьяным
голосом.
- А ты не знаешь, где мой принц? - сказала Наташа фразу, которую она
произносила теперь машинально, едва понимая ее смысл.
- Я - твой принц! - говорил Поздняков со смехом и бил себя в грудь.
- Шут гороховый, - снисходительно улыбнулась Наташа. - Ты сверчок,
знай свой шесток. Ну, ладно, поедем.
Шофер был пьян и гнал автомобиль во всю мочь.
У Наташи захватило дух. Она привстала, держась за чье-то плечо. Волосы
у нее распустились, шляпа слетала. Не стали останавливать автомобиль из-за
шляпы, мчались дальше; кто-то прицепил к волосам Наташи увядшие розы.
- Надо гонцов на автомобиле послать, чтобы они его отыскали, - кричала
Наташа, обращаясь ко всем не то с угрозой, не то с просьбой. - Пусть они
его привезут ко мне. Один пусть в Рязань поедет, другой - в Москву, а
третий - в Париж.
- А ты, Сашка, - неожиданно обратилась Наташа к Позднякову, - отрубил
голову вотчиму или нет? Ты ему, Сашка, отруби. Я тебе позволяю. Пусть он
подлецом не будет: негодный он человек.
- Ладно, - кричал неистово Поздняков, - ладно. Ты уж на меня надейся.
Кому хошь отрублю.
- Се бо Эммануил грехи наши на кресте пригвозди, - запела Наташа,
поднимая руки кверху. Но нельзя было разобрать, что поет Наташа: так шумела
пьяная компания и гремел автомобиль.
- Я тебя на свадьбу позову, - кричала Наташа Позднякову, - будем,
Сашка, с тобой пировать.
- Ну, ври еще. Какая там свадьба, - сказал мрачно какой-то молодой
человек с пьяными и злыми глазами.
- А я тебя в темницу велю бросить, - сказала Наташа, - ты лучше молчи:
сказала "свадьба", значит, свадьба.
Но молодой человек не унимался.
- Не ври. Не люблю. Не нравится мне, когда девки врут.
- Я девка? - неистово закричала Наташа. - Я? Ах ты хам треклятый. Да я
тебя. Да я тебя...
И Наташа с размаху ударила молодого человека по щеке.
Молодой человек, покачнувшись от удара, вскочил на ноги и схватил
Наташу за волосы.
- Стой, - закричал он шоферу, - мы ее в часть сейчас. Стой.
- Оставьте ее. Оставьте, - упрашивал Поздняков, заступаясь за Наташу.
Но компания была на стороне молодого человека.
Кто-то пронзительно кричал:
- Господин городовой! Пожалуйте сюда. Не угодно ли вам препроводить
блудницу сию в участок.
Наташу пересадили на извозчика и повезли.
И там в участке, когда ее тяжело и мрачно били городовые, Наташа
думала, что это самозванцы пришли отнимать у нее престол.
На другой день она уже называла себя Девой Марией, и ей казалось, что
на ней струится голубая облачная одежда, как на Богоматери в церкви
Успения.
... Вот она идет по кущам райским, и золотые птицы кивают ей,
приветствуя. И мир ей подвластен - и звезды, и море.
-Цветы мои райские, - говорит Наташа, - цветы мои...
1909
Комментарии
1. Слова Воскресной всенощной молитвы благочестивого Патриарха
Царьградского Анатолия.
2. Клеопатра (69-30 до н.э.) - последняя царица Египта, с 51 г. была
любовницей Юлия Цезаря, после - Марка Антония. После поражения в войне с
Римом покончила жизнь самоубийством. В рассказе имя Клеопатры призвано
подчеркнуть и гордость героини, и ее будущую "профессию" блудницы.
3. Образ Сергея Гребнева во многом автобиографичен.
4. Матчиш - модный в начале XX в. танец.
5. Герт развивает здесь основные идеи статьи А. Блока "О лирике"
(1907).
6. "Буфф" - название театра-кабаре или театра-варьете.
7. Чимабуэ (наст, имя Ченни ди Пепо, ок. 1240-1302) - представитель
течения, ориентированного на византийские традиции в искусстве
Проторенессанса. Дуччо ди Буонинсенъя (ок. 1255-1319) - итальянский
живописец. Основоположник сиенской школы живописи XIV в. Лирические по
духу, изысканные по ритму и колориту, его произведения остаются в рамках
средневековой традиции.
8. "Садко" - опера Н.А. Римского-Корсакова (1844- 1908), написанная в
1896 г. по мотивам новгородской былины.
9. В. Шекспир. Гамлет. Акт 3. Явл. 1.
