Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том третий (Статьи, рецензии, заметки 1935—1939 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Паноптикум. править
Пушкинисты, упорно трудящиеся над выяснением самых даже на первый взгляд мелочных вопросов, касающихся жизни Пушкина, текста и датировки его произведений, делают в высшей степени полезное и необходимое дело: без этих предварительных трудов настоящее изучение Пушкина невозможно. Нужно быть круглым невеждою в литературоведении, чтобы отрицать значение и пользу пушкинизма. Нужно быть просто глупцом, чтобы над «пушкинистским гробокопательством» хихикать. Все же, как выше сказано, работа пушкинистов — лишь предварительная.
Изучение биографии, текстов, рукописей — суть дисциплины вспомогательные. Прекрасный, в высшей степени полезный и почтенный пушкинист может очень поверхностно и неудачно судить о смысле и качестве того или иного пушкинского произведения, так же, как о творчестве Пушкина в целом, — ценность его биографических или текстологических работ от того не уменьшается. Нельзя отрицать, что до сих пор большинство пушкинистов, за исключением Гершензона, Брюсова и некоторых других, влеклось к Пушкину скорее инстинктом, нежели умом. Как раз наилучшие пушкинисты, как Лернер, высказывали о его творчестве самые неудачные мысли. Другие, как Модзалевский или Цявловский, от высказываний критического характера воздерживались и воздерживаются.
Есть, однако же, одна область, в которой непонимание и неосведомленность большинства пушкинистов вредит самой работе их. Это — область чистой просодии, стихотворного ремесла. Ошибочные, порой нелепые суждения, высказывания здесь пушкинистами, сплошь и рядом, поистине поразительны. Чтобы не приводить примеров «раздражающих», упомяну о том, что Леонид Майков, сделавший для пушкиноведения очень много, в примечаниях к первому тому Академического издания, который он редактировал, дал совершенно фантастическое определение размера, которым написано стихотворение «Роза». По этому поводу Брюсов вполне справедливо указал на странность редактирования Пушкина человеком, о котором можно повторять пушкинские стихи:
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Другой пример еще более выразителен. В бумагах С. Д. Комовского, товарища Пушкина по Лицею, Я. К. Грот нашел восьмистишие, в котором увидел пропущенную строфу из «19 октября 1825 г.» Поднялся спор, длившийся лет сорок, потому что в рукописях «19 октября» нет ни намека на эту строфу, лестную для Комовского. Комовского упрекали чуть ли не в подлоге. Наконец, выяснилось, что стихи представляют собою отброшенный вариант «Гавриилиады». В споре участвовали — Грот, Ефремов, Гастфрейнд, Морозов, но характерно, что за сорок лет никому в голову не пришло самое простое соображение: все «19 октября» написано строфами определенной структуры, с которыми восьмистишие Комовского не имеет ничего общего, и следовательно оно не могло входить в состав этого стихотворения. Даже Брюсов в примечаниях к этой пьесе ограничивается указанием на то, что в рукописях «19 октября 1825 г.» строфы о Комовском нет. О том, что она и не могла там быть, он не догадался.
Недавно случился новый курьез в той же области. В своем Пушкине (ч. 2, глава 9) Юрий Тынянов рассказывает о впечатлении, произведенном на лицейского профессора Кошанского пушкинским стихотворением «Измены». Слушая «Измены», Кошанский сперва хотел было дать своему ученику несколько советов, сделать замечания, но невольно был покорен прелестью и новизною стихов. «Он хотел было сказать, — говорит Тынянов, — что трехстопный ямб не следовало избирать мерою, потому что он дребезжит, как бубенцы на шее лошадей, загнанных ямщиком, — он давно уже приготовил это сравнение, и вдруг не сказал…» Тынянов очень великодушно отнесся к своему герою, не заставив его сказать насчет трехстопного ямба. Но еще великодушнее было бы, если бы Тынянов не заставлял Кошанского даже и думать такие вещи, потому что все это сущая чепуха. «Измены» никаким трехстопным ямбом не написаны, потому что написаны усеченным двухстопным дактилем, в чем не трудно убедиться из первых же строк пьесы:
«Все миновалось!
Мимо промчалось
Время любви.
Страсти мученья!
В море <мраке> забвенья
Скрылися вы…» — и т. д.
Но это еще не все. По поводу того же стихотворения Тынянов пускается в философию: «Стихи трактовали женские измены… И откуда сей отрок мог знать женские измены?» Если читатель не поленится взять с полки первый том Пушкина в любом издании, то он найдет там «Измены» и тотчас удостоверится, что ни о каких женских изменах в mix нет и речи. Содержание пьесы можно передать в немногих словах. Автор сначала радуется, что он «премены сладость вкусил» и забыл «гордую Елену» для Хлои, Лилы, Темиры, но затем выясняется, что измены его не утешили и что он по-прежнему страдает от любви к Елене. Словом, в стихотворении говорится об изменах самого «отрока», а ни о каких «женских изменах» в нем нет и помину. Прославленный автор романа о Пушкине не сумел разобраться ни в форме, ни в содержании одного из самых простых пушкинских стихотворений.