Пьютъ, курятъ, ѣдятъ, веселятся:
Не пиръ — разливанное море!
Чуть стѣны корчмы не валятся…
«Ай жги да гуляй, мое горе!»
Пашой подбоченясь, Твардовской
Въ корчмѣ за столомъ засѣдаетъ,
Гарцуетъ и чарой бѣсовской
Тумана въ глаза напускаетъ.
Какъ саблею свистнетъ надъ ухомъ
Солдату, который храбрился
Да спорилъ со всѣми — такъ духомъ
Въ зайченка храбрецъ обратился.
Подсудку, что молча съ ѣдою
Возился въ кострюлѣ ль, на блюдѣ ль,
Слегка потрезвонилъ кисою —
Глядитъ — а подсудокъ ужь пудель.
Твардовской опятъ за продѣлки:
Сапожнику ко лбу приставилъ
Воронку — да чмокъ! — и горѣлки
Три полныя кварты доправилъ.
Пока кубокъ съ водкой онъ двигалъ
Поближе къ себѣ — что за чудо?
Запѣнился кубокъ, запрыгалъ…
Глядь на́ дно: «ты, братецъ, откуда?»
Самъ бѣсъ на днѣ кубка возился…
Весь нѣмцемъ — кургузою штучкой —
Учтиво гостямъ поклонился,
Снялъ шапку и сдѣлалъ имъ ручкой.
Изъ кубка на скатерть, какъ кошка,
Спрыгнулъ и подросъ на два локтя:
Носъ крюкомъ, куриная ножка,
На лапахъ совиные когти.
«Здорово, Твардовской! Сердечно
Я радъ повидаться здѣсь съ другомъ:
Хоть я Мефистофель, но вѣчно
Готовъ къ твоимъ панскимъ услугамъ.
А помнишь ли, панъ, какъ условье
На Лысой горѣ мы съ тобою
Писали на шкурѣ воловьей,
И бѣсы клялися толпою,
Что я свой контрактъ не нарушу;
И ты поклялся передъ ними,
Что долженъ намъ панскую душу
Отдать черезъ два года въ Римѣ?
Вотъ семь уже лѣтъ миновало,
А ты только пекло морочишь,
Да чарой мутишь и нимало
Сбираться въ дорогу не хочешь.
Съ лѣнивымъ такимъ пилигримомъ,
Сыграли мы шутку другую! —
Корчма называется Римомъ:
Я милость твою арестую».
Твардовской охотно бы скрылся
Отъ этого dictum acerbum[1],
Да бѣсъ за кунтушъ уцѣпился:
«А гдѣ же, панъ, nobile verbum[2]?»
Что дѣлать? Ума не хватило,
Такъ плачешь, а надо платиться.
Твардовской задумался было,
Да скоро успѣлъ ухитриться…
«Ну что же? контрактъ нашъ контрактомъ;
Своей не теряетъ онъ силы…
Но справься-ка съ подлиннымъ актомъ —
Тамъ сказано вотъ что, мой милый:
Имѣю я право три раза
Задать тебѣ всякой работы.
А ты долженъ слушать приказа
И все мнѣ исполнить до йоты.
Вонъ конь на холстѣ намалеванъ:
Чтобъ мигомъ тотъ конь оживился,
Былъ взнузданъ, осѣдланъ, подкованъ,
А я бы на немъ прокатился!
Дай свой ты мнѣ хлыстъ изъ песочку
Для справы съ лошадкой лихою,
Да, видишь, вонъ въ этомъ лѣсочку
Построй-ка мнѣ домъ для постою.
Домъ выстрой изъ ядеръ орѣха,
Высокій, съ вершину Креньпака…
Изъ пейсовъ жидовскихъ застреха…
Усыпь ее сѣменемъ мака,
И въ каждое сѣмечко мѣрно
Натыкай гвоздочковъ по тройкѣ,
А гвозди чтобъ были примѣрно
Въ три пяди, какъ надо для стройки».
Сказалъ, а ужь бѣсъ за работу:
Коня накормилъ и охолилъ,
Вьетъ хлыстикъ, ну, словомъ, до поту
Трудится — и все изготовилъ.
Твардовской въ сѣдло, и пытаетъ,
Какъ выѣзженъ конь и спокоенъ;
Взялъ рысью, въ галопъ поднимаетъ;
Глядитъ — анъ и домъ ужь достроенъ.
«Ну, кончено съ службой одною!
Осталася служба другая:
Влѣзай-ка вонъ въ миску съ водою —
А въ мискѣ водица святая».
Затрясся мой бѣсъ какъ осина,
Весь скорчился, съежился, сжался;
Но… — слушай слуга господина —
И въ мискѣ бѣднякъ искупался…
Потомъ, словно пращъ, изъ посуды
Онъ выскочилъ, фыркнувъ: «Ну, страсти!
Не вѣдалъ я хуже причуды,
Зато ужь и ты въ моей власти»… —
«Изволь еще службу исправить,
И съ мрачностью вашей бѣсовской
Мы квиты… Позволь-ка представить
Тебя моей женкѣ, Твардовской?
Чу, слышишь, кричитъ за дверями?..
Пока за тебя Асмодею
Я буду работать со чертями.
А ты поживи-ка вотъ съ нею.
Ты пани во всемъ подчинишься…
Люби ее, будь ей послушенъ…
А ежели въ чемъ провинишься,
Ну… весь договоръ нашъ нарушенъ!»
Бѣсъ слушаетъ, самъ понемногу
Все на дверь, да на дверь косится,
А крики все ближе къ порогу…
Твардовской на бѣса грозится,
И требуетъ кончить раздѣлку,
И въ дверь, и въ окно не пускаетъ,
А бѣсъ… шмыгъ въ замочную щелку
Да такъ и теперь пропадаетъ.
