К ПИСАТЕЛЯМ ЗАПАДА.
правитьПАНАИТ ИСТРАТИ И СОВЕТСКИЙ СОЮЗ.
правитьМы считаем необходимым обратиться с этим письмом к западным писателям, потому что существуют явления, мимо которых пройти нельзя, хотя бы они и рядились в формы художественного творчества. Мы говорим о сегодняшней фазе литературной деятельности Панаита Истрати.
Западные писатели, дружеские, враждебные и нейтральные, много раз были гостями советской страны, и каждый увозил с собой то, что сумел разглядеть в огромном опыте переустройства человеческой жизни, которую выполняет наша революция. Нас, советских писателей, радостно волновали понимания и сочувствий одних, вызывали на внутренний отпор нападки и отрицания других, заставляли настороженно задумываться сомнения и колебания третьих. Недоверчивая выжидательность Уэльса, твердая дружественность Дрейзера, Дос-Пассоса, Дюамеля, Цвейга, Вильдрака, Дюртена, братское товарищество Барбюса, Голичера, Бехера, Толлера, Ренна, принципиальная враждебность Фабр-Люса и его единомышленников, — при всем диапазоне своих высказываний и оценок побуждали нас считаться с собой, как с внутренне-прочувствованной, серьезно-продуманной, и прежде всего честной литературой, понимающей, к чему обязывает ее самое мировое явление, как советская революция.
Но в этой группе писателей оказался один человек с большим именем, которое отныне звучит позорно: — Панаит Истрати. Он прибыл к нам завершенный апологетом Октябрьской революции. Мы приняли это, как дело его веры. Оглядевшись, исколесив страну, сошедшись с людьми, он выступил с красноречивыми заявлениями, что Советский Союз — вождь человечества. Мы увидели в этом результат его ознакомления. Наконец, он подарил нас заверениями, что избирает СССР своей приемной родиной и остается жить и работать среди нас навсегда. Мы сочли это выводом из его убеждений.
Он широко использовал все преимущества своего положения, которые были ему охотно и щедро предоставлены. За все время его пребывания мы ни единожды не слышали от него о его сомнениях и разочарованиях. Он считал даже возможным, при случае, поучать иных из нас за невыдержанность, за маловерие, за недостаток энтузиазма. Он держал себя революционером, — и оказался (мы, к несчастью, вынуждены произнести это горькое слово) проходимцем.
Он показал пример того, как меняются его убеждения в соответствии с границами страны, в которой он пребывал. Получив все, что мог получить, он бросил «приемную родину» с такой же легкостью, с какой, видимо, раньше бросил «гнилой Запад», а теперь вернулся туда. Уезжая, он счел уместным прислать с границы братский привет трудящимся, и уже через несколько дней стал поносить СССР с пафосом, с каким только что поносил Запад, то, что он пишет сейчас о нашей стране, вызывает у нас чувство возмущения не потому, что это клевета вообще (трудно ли прибавить лишний ком к горе злобы?) а потому, что это --клевета Истрати.
Мы ни разу не выступали перед западным писательством с заявлениями подобного рода. Нас мало задевают озлобленные выходки случайных людей пера: мы обошли равнодушным молчанием злословие какого нибудь Анри Беро, измыслившего то, «чего он не видел в Москве»; мы не считали заслуживающим простой оглядки хамелеонство журналистов типа Жео Лондона, менявшего свои описания о СССР, как того требовала злоба дня. Но дело Панаита Истрати выходит за все границы терпимости и равнодушия к нравам ли тьратурной среды. Мы уверены, что писатели Запада поймут, что заставило нас выступить, и дадут должную оценку печальному герою нашего письма.
Всеволод Иванов, Н. Огнев, Леонид Леонов, Вл. Лидин, Юрий Олеша, В. Маяковский, Валентин Катаев, И. Сельвинский, Александр Яковлев, Абрам Эфрос, Вера Инбер, Пантелеймон Романов, П. С. Коган, Сергей Буданцев, К. Зелинский, Э. Багрицкий, Е. Зозуля.
1 ноября 1929 г.
Москва.
