«Былое»: Неизвестные номера журнала. — Кн. 2.
Л.: Лениздат, 1991. — (Голоса революции).
А. ФРЕЙДЕНБЕРГ
правитьПАМЯТИ ПЕТРА ФИЛИППОВИЧА ЯКУБОВИЧА-МЕЛЬШИНА
правитьДо моего знакомства с Петром Филипповичем Якубовичем и его женой Розой Федоровной, рожденной Франк, я много слышал о них от близкого им лица. Это относилось к началу 80-х годов, к тому времени, когда Петр Филиппович только что окончил историко-филологический факультет Петербургского университета, а Роза Федоровна слушала лекции на женских врачебных курсах. Роза Федоровна Франк проживала тогда на Песках, на одной из Рождественских улиц, недалеко от Николаевского военного госпиталя, где помещались курсы. Она занимала скромную меблированную комнату, а в смежной жила ее однокурсница Мария Федоровна Каган вместе с подругой Рыковской. С М. Ф. Каган Розу Федоровну связывала тесная дружба, они одновременно проходили курсы и проживали вместе до 1884 г., до дня ареста Розы Федоровны. От М. Ф. Каган я и получил многие сведения, касающиеся этого периода их жизни. По ее словам, комнаты молодых курсисток были местом, где собиралась учащаяся молодежь и где часто по вечерам происходили горячие споры на литературные и политические темы. Роза Федоровна обладала и необыкновенно привлекательной наружностью, и большим даром слова, уменьем спорить, глубоко захватывая вопрос, и благодаря всему этому она стала центром кружка молодежи. У нее был горячий темперамент, и вместе с тем речь ее всегда отличалась той глубиной и трезвостью, какие редко встречаются у молодых людей, а Розе Федоровне шел только девятнадцатый год. Не удивительно поэтому, что в числе студентов, находившихся под ее обаянием, вскоре оказался и молодой Якубович, только что окончивший университет со степенью кандидата русской словесности. Несмотря на то что ему было всего только 22 года, он имел уже некоторую известность в литературе и помещал свои стихотворные опыты в «Живописном обозрении» и «Русском богатстве». Последнее тогда почти погибало. Над Петром Филипповичем шутили, что он один заполняет все отделы, а потом разносит книжки подписчикам.
По счастливой случайности у Якубовича был такой же горячий, можно сказать, боевой революционный темперамент, как и у Розы Федоровны, и прошло немного времени с момента их знакомства, как молодые люди сблизились и вскоре стали женихом и невестой.
В письме, полученном мною на днях от Марии Федоровны Каган, она так описывает характер Петра Филипповича:, "Редкой доброты и необыкновенной мягкости характера, окруженный ореолом поэта, он скоро сделался у нас общим любимцем. Стихи свои читал он нам очень охотно, и мы все ими увлекались; но не это одно нас к нему привлекало, — увлекал нас революционный дух, которым он был преисполнен и которому он тогда еще искал приложения. Что удивительного, что они скоро сблизились с Розою Федоровною? Одним аккордом звучали их души, и был только один порыв — жертвовать собою для дела, которое стояло выше всего и было единственной целью жизни. Серьезность задачи и опасность, с нею сопряженная, все-таки не мешала их веселому настроению. Собирались и весело проводили время, но самым веселым был всегда Петр Филиппович, и часто среди беззаботной болтовни он прочитывал какое-нибудь новое стихотворение. Вдохновением горело его лицо, и вдохновение охватывало и наши души. Но надвигались серьезные дни. Не могу сказать, когда Петр Филиппович вступил в партию и когда занялся революционной работой. Кажется, это было еще в 1883 году. Работа захватывала, дело шло, кажется, об издании номера «Народной Воли», настроение становилось все серьезнее; беззаботные веселые вечера улетучивались. Куда-то улетели красивые, мягкие, полные лиризма стихи; встречи наши стали реже. Петр Филиппович по-прежнему часто бывал у Розы Федоровны, у них были длинные, серьезные разговоры и озабоченные лица. К нам Петр Филиппович в то время почти не заходил, очевидно, из опасения
навлечь и на нас внимание полиции. Был зимний вечер, я возвращалась с Розой Федоровной от приятельницы, у которой мы обе обедали; я пошла домой одна, а она дальше, если не ошибаюсь, на Фурштадтскую улицу. Вечер проходил, я успела вздремнуть, а Розы все не было. Мы с Рыковской заволновались, был уже первый час. Вдруг раздался звонок, резкий и бесцеремонный. Сердце дрогнуло, мы поняли, что это неспроста. Хозяйка поспешила открыть дверь; ввалилась целая толпа полицейских и жандармов. В обеих комнатах был сделан обыск, продолжавшийся почти до утра, несмотря на скудость нашего имущества. Мою сожительницу Рыковскую арестовали и увезли с собою, а Роза Федоровна, как оказалось впоследствии, была арестована на улице, сейчас после того, как мы с нею расстались. В тот же день был арестован и Петр Филиппович. Велико было наше горе. Роза Федоровна просидела в Доме предварительного заключения три месяца, затем ее отпустили под залог некоторой суммы денег — кажется, тысячи рублей — и отправили на родину в Каменец-Подольский, откуда через несколько месяцев в Сибирь[1].
В числе частых посетителей курсисток были молодые люди, которые впоследствии оказались в первом ряду деятелей «Народной Воли». Тут перебывали Стародворский4, Шебалин2, Гриневицкий3, Рысаков4 и многие другие. Рысаков провел там часть вечера, предшествовавшего делу 1 марта. Надо удивляться тому, что событие 1 марта, вызвавшее страшные преследования и аресты молодежи, долго не касалось ни Якубовича, ни Розы Федоровны. Несмотря на наступившую черную реакцию и на преследование со стороны администрации всего живого и мыслящего, комнаты наших курсисток по-прежнему служили местом, где собиралась рядовая молодежь, хотя, как оказалось впоследствии, охранная полиция установила наблюдение за Якубовичем и Розой Федоровной. До 1884 г. их не трогали и не мешали им работать: она усердно проходила медицинские курсы и перешла уже на 5-й курс. Он, помимо любимой литературной работы, весь погрузился в революционную деятельность. Якубович отдался этому делу со всей энергией, со всем жаром, свойственным его боевому, горячему темпераменту.
Еще в марте 1883 г. Якубович указывает Шебалину, что «Петербургская организация Народной Воли нуждается в людях, которые могли бы взять на себя содержание конспиративной квартиры или типографии»[2]. Типография Шебалина начинает работать, и связь с ней поддерживается через Якубовича. В январе 1884 г. с шифрами писем, спрятанными в карманных часах, Якубович едет завязывать связи в Киев, к Шебалину.
К 1883 году же относится свидетельство Лопатина5 (некролог Караулова) о составе Исполнительного Комитета, включавшего, по словам Лопатина, бр. Карауловых6, Якубовича, Усову7 и запутывавшего всех, ведшего двойную игру Дегаева8.
Как известно, в 1884 г. Якубович выступает инициатором «Молодой Народной Воли», сначала становящейся в резкую оппозицию к официальному курсу и официальным руководителям старой партии, а затем примиряющейся с нею и возвращающейся вновь в ее лоно.
В июне того же года Якубович организует (и, по словам И. И. Попова9, «великолепно забронировывает») новую тайную типографию в Дерпте, печатает и распространяет № 10 «Народной Воли», затем по подложному паспорту продолжает работать в Петербурге.
15 ноября 1884 г., в один день, арестуют и Петра Филипповича, на Бассейной улице, и Розу Федоровну, на Кирочной.
Роза Федоровна была заключена в Дом предварительного заключения, а через некоторое время выслана на родину впредь до рассмотрения ее дела. Петр Филиппович попал в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Таким образом, мечты молодых людей о браке рассеялись, как дым, не говоря уже о том, что Роза Федоровна лишилась, и притом навсегда, возможности окончить врачебные курсы, а она была уже на 5-м курсе. Через два с половиною года, 1 апреля 1887 г., по высочайшему повелению, Франк была выслана в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции на три года. В Якутске ей пришлось испытать все ужасы, связанные с кровавой трагедией, имевшей место 22 марта 1889 года10.
Последовавшим за кровавой бойней военным судом Роза Федоровна была приговорена к бессрочной каторге, сокращенной судом, во внимание смягчающих обстоятельств, до 15 лет. По конфирмации же приговора командующим войсками Иркутского военного округа Веревкиным срок был сокращен до 4 лет. 4 августа 1889 г. Роза Федоровна попадает в Вилюйскую тюрьму, откуда за 6 лет до того был освобожден Николай Гаврилович Чернышевский, томившийся там 12 лет.
Петр Филиппович Якубович, просидевший 2У2 года в Трубецком бастионе, предстал, наконец, в мае 1887 г. перед Петербургским военно-окружным судом по делу о 21-м государственном преступнике. К этому процессу были привлечены, между прочим, кроме него Герман Лопатин, Стародборский, Конашевич11, Елько12, Салова13, Френкель14 и другие.
Личность Якубовича с необыкновенной яркостью выступила в этом процессе, особенно в сказанном им последнем слове, посвященном, между прочим, памяти покойного Степурина15, народовольца, покончившего с собою в Доме предварительного заключения еще до процесса. Дело в том, что во время серьезных трений между старой и новой организациями шли постоянные перекоры между членами партий, переходившие часто на личную почву. Петр Филиппович в письмах к Шебалину отзывался о Степурине как о человеке бездарном, мерзком, мелочном и лживом, с которым он, Якубович, работать не согласен. Когда же на предварительном следствии поведение Степурина выявило его личность в совершенно другом свете, Петр Филиппович со свойственной ему искренностью публично покаялся в своей ошибке. Он сказал на суде: «Я заявляю теперь, что все, что я писал о покойном Степурине, все приданные ему позорящие его эпитеты, — все это абсолютная ложь, казавшаяся мне истиной лишь в минуты партийного пристрастия. Я не знал близко Степурина как человека. Но я узнал о нем еще в бытность мою на воле, уже после ареста Степурина, от умершего недавно поэта Надсона16, служившего с ним вместе в одном полку и сообщившего мне, что это был человек высокой честности, человек замечательный по своим редким нравственным качествам. Целые 3 года лежал у меня на сердце этот тяжелый камень клеветы на человека, и мне больно, что я не могу уже лично просить прощения у Степурина».
Необыкновенно блестящую характеристику исключительной личности Петра Филипповича дал на суде присяжный поверенный В. Д. Спасович17, и я считаю уместным привести здесь выдержку из его защитительной речи:
«Всех людей нашего, а может быть, и всех веков можно подвести под несколько типов, из коих 2 крайние, а остальные посредствующие. Первый крайний тип — это люди сознательно и цинически беспринципные: у меня в каждом кармане по принципу, какие понадобятся, такие я и вынимаю…
Второй крайний тип — это люди, интересующиеся только одними принципами, а все остальное для них мелочь, шелуха, нечто скучное, о чем не стоит говорить. Я отношу Якубовича к этому именно типу и нахожу, что он сам себя портретировал в заключительных фразах письма к Ивану Ивановичу[3]: „Об организации я не говорю, так как это уже последнее дело“. Писать о политике партии 5 листов и только о принципах, а в конце концов поместить несколько слов об организации, как будто бы она последнее дело, — это характерно и это прямее определяет человека, нежели показания его на дознании и даже на суде, внушенные, конечно, тем присущим Якубовичу критицизмом, который он применял и к себе, но в котором, пожалуй, мог бы кто-нибудь заподозрить и самобичевание тенденциозное с целью самоумаления, во избежание наказания или для уменьшения наказания: „Мой слабый характер, моя неспособность к практической деятельности, моя вечная несговорчивость и наклонность к розни“. Я не могу вполне поверить этим словам Якубовича, я полагаю, что написавший письмо к Ивану Ивановичу заслуживает более высокой оценки. Для дополнения характеристики сделаю еще два замечания. Люди отвлеченных принципов бывают обыкновенно сухие и упрямые. Якубович — ни то, ни другое, — он поэт даже в рассуждениях и принципах. Каждая его фраза тепла. теплотою чувства, колоритна, сильно колоритна, а от упрямства спасала его относительно большая многосторонность его образования, вследствие которой он и развивался в мыслях, а, раз переходя с одной точки зрения на более возвышенную другую, он уже и не стеснялся в признаниях, что его воззрения изменились, расширились…»
20 июля 1887 г. Петр Филиппович отправлен в каторгу, которой заменен ему смертный приговор. По счастливой случайности, следуя в Сибирь с партией каторжан, он встречается дорогою после трехлетней разлуки со своей невестой Розой Франк, отправлявшейся в административную ссылку в Якутскую область. Впрочем, свидание длилось недолго. В Иркутске, откуда Якубович должен был направиться в Карийскую каторжную тюрьму18, им пришлось расстаться. Не стану распространяться о жизни Петра Филипповича там, а затем в Акатуев-ских рудниках. Об этом писали Лев Дейч19, Богучарский и другие. Упомяну лишь о том, что по манифесту 1893 г. Петр Филиппович, в числе других политических каторжан, после трехлетнего пребывания в рудниках попадает, наконец, на относительную свободу, в так называемую «вольную команду», в деревушку Кадаю, Нерчинского округа. Год спустя туда прибыла его невеста Роза Франк, что ей удалось сделать ценою огромных усилий и хлопот. 22 августа того же года они обвенчались в Горном Зерентуе, через 12 лет после их помолвки в Петербурге. Около года прожили они вместе в Кадае, отсюда удалось им впервые завязать переписку с родиной, отсюда же началась литературная связь с новой редакцией «Русского богатства», именно с Н. К. Михайловским20. Благодаря этой связи Петру Филипповичу удалось отправить в Петербург и поместить в «Русском богатстве» всем известные записки «В мире отверженных». Таким образом, годы тяжелых испытаний в Петропавловской крепости, в сибирских этапных тюрьмах, в каторге не сломили крепкого духа Петра Филипповича, не убили его творческого таланта, и кроме названных записок он успел за это время написать целый ряд прекрасных стихотворений. Манифест 1895 г. открывает Якубовичам путь на запад; летом 1895 г. они приезжают в Курган, Тобольской губернии. Здесь, по словам их сына Д. П. Якубовича, они в качестве ссыльнопоселенцев уже пользуются относительно большей свободой, имеют право переписки, живут вместе с М. Р. Гоцем21 и его женой в тесном дружеском кругу, получая журналы и книги, проводя время в горячих спорах (становившихся особенно долгими и бурными между Гоцем и Розой Федоровной — двумя неутомимыми спорщиками), спорах на общественно-политические и литературные темы[4].
Через два года у Якубовичей родился сын Дмитрий, и вслед за его появлением Роза Федоровна тяжело заболевает послеродовой горячкой. Положение оказывается настолько серьезным, что приходится отправить ее для излечения в Петербург. «Памятен будет мне 1897 г., — пишет Петр Филиппович украинскому поэту Грабовскому22 (см.: Русское богатство, 1912, № 5), — не было еще в моей памяти такого сплошь горького ужасного года, говорю это в твердой и полной памяти обо всем пережитом, с самого 1881 года»[5]. В августе 1897 г. Роза Федоровна, поправившись, возвращается к своему мужу в Курган. В эти годы в «Русском богатстве» появляется начало записок «В мире отверженных», они имеют огромный успех среди читающей публики, и имя П. Ф. Якубовича получает широкую известность. Надобно добавить, что записки эти, ввиду цензурных условий, печатались не за подписью автора, а под псевдонимом Л. Мельшина. Фамилия эта заимствована Якубовичем у одного из каторжан. Но, несмотря на псевдоним, настоящее имя автора «записок» вскоре сделалось известным широкому кругу читателей «Русского богатства». Одновременно в том же журнале помещались повести и стихотворения Якубовича. Стихотворения подписывались его инициалами: «П. Я.». Впрочем, первый томик его стихов вышел еще в 1887 г. под псевдонимом М. Рамшева.
В 1899 г. Якубовича поражает тяжелая нервная болезнь, выражающаяся, между прочим, расстройством речи. В 1899 г. в одном из номеров «Русских ведомостей» Петр Филиппович прочел статью, в которой описывался случай смерти одного германского ученого от голода. Этот ученый, страдая раком языка, не мог принимать никакой пищи. У Петра Филипповича в это время на кончике языка была небольшая язвинка, совершенно безвредная, но он под влиянием своего нервного состояния счел это за начало ракового заболевания и впал в сильное нервное возбуждение, грозившее перейти в психоз. Так как курганские врачи оказались бессильными успокоить больного, то Роза Федоровна написала в Петербург Ольге Николаевне Флоровской-Фигнер23, с просьбой выхлопотать разрешение привезти больного в Петербург для лечения. Так как у Флоровской-Фигнер не было связей в высших сферах, то она обратилась за содействием к своей приятельнице Екатерине Павловне Султановой-Летковой24, сотруднице «Русского богатства». Последняя приняла горячее участие в этом деле. Екатерина Павловна нашла доступ к директору департамента полиции Зволянскому25, от которого зависело все дело. Она передала ему письмо Розы Федоровны и просила сделать все необходимое для перевода Якубовича в Петербург. Однако Зволянский сначала отказался перевести Петра Филипповича в Петербург, ссылаясь на то, что это «приведет к бесконечному паломничеству молодежи к популярному поэту», и согласился лишь только на перевод больного в Казань, о чем тотчас же сделал распоряжение по телеграфу. По получении разрешения Якубовичи немедленно выехали в Казань. Вследствие какого-то недоразумения Петра Филипповича поместили, вместо нервной клиники, в психиатрическую. При тогдашнем нервном состоянии Якубовича это могло привести к печальным результатам, и Роза Федоровна поспешила вторично написать Флоровской-Фигнер о случившемся. На этот раз Зволянский оказался уступчивее, и Екатерине Павловне Султановой-Летковой удалось, хотя и не без труда, добиться его согласия на переезд Якубовичей в Петербург. Там он был немедленно помещен в нервную клинику Бехтерева26. Несколько времени спустя Якубович получает разрешение поместиться в Удельной, в городской больнице имени св. Пантелеймона. После недолгого в ней пребывания он устраивается на частной квартире, в которой остается до 1905 г. Постепенно состояние здоровья его улучшается, что дает ему возможность снова приняться за литературную работу. Он скоро становится постоянным сотрудником «Русского богатства», а с 1904 г. является уже одним из редакторов этого журнала и помещает в нем ряд повестей и стихотворений. Однако здоровье его, надорванное каторгой и ссылкой, снова ухудшается, и он неделями и месяцами не встает с постели. Его поддерживает только самоотверженный уход его любящей жены, делящей свое время и заботы между уходом за мужем и слабым ребенком — сыном.
Весною 1900 г. мне, наконец, удалось лично познакомиться с семьей Якубовича. Они жили в то время на даче на станций Удельной, а я проводил лето недалеко от Удельной, в Озерках. Благодаря тому, что Якубовичи еще раньше были предупреждены о моем посещении их старинным другом Марией Федоровной Каган, я был встречен и мужем, и женою чрезвычайно радушно, как старый знакомый. В течение моей долгой жизни я встречался с массой людей, но не запомню, чтобы кто-либо произвел на меня такое сильное впечатление, как Якубович и его жена. Тяжкое прошлое, конечно, наложило на обоих резкий отпечаток. Измученные физически, они тем не менее были бодры и крепки духом. Казалось, что время и тяжкие испытания вовсе не коснулись их. Особенно поразила меня речь Петра Филипповича, полная энергии и огня. От него и Розы Федоровны веяло такой душевной свежестью, их так живо захватывали интересы литературы и политики, что, беседуя с ними, нельзя было поверить, что эти люди провели лучшую часть своей жизни в мертвящей обстановке каторги. Я пробыл у них несколько часов, и мое первое посещение послужило началом нашей многолетней дружбы. В течение лета мы встречались чуть не ежедневно, то у них, то у меня на даче, а начиная с осени я редкую неделю не ездил к ним из Петербурга в Удельную. Якубович, не имевший еще тогда права проживать в столице, лишь изредка бывал в городе, главным образом в те дни, когда происходили собрания в редакции «Русского богатства». Если позволяло время, то Петр Филиппович иногда из редакции заходил на часок-другой ко мне. Время шло, проходили годы, Петр Филиппович упорно работал, но здоровье его, подорванное каторгой, заметно ухудшалось, особенно стал он чувствителен к простуде, которая нередко неделями заставляла его не вставать с постели; но и больной, он не оставлял работы, подготавливал историко-литературную хрестоматию «Русская муза», нес редакционную работу, писал рассказы, составлял библиографические заметки для «Русского богатства», не говоря уже о стихотворениях, из которых, к сожалению, многие в то время по цензурным условиям не могли появиться в печати. Если не ошибаюсь, то около этого времени Петр Филиппович занялся изданием стихотворений Надсона, и эту работу он нес с особенною любовью и заботливостью не только потому, что любил этого поэта, но также потому, что доход с этого издания шел в пользу Литературного фонда, интересами которого он очень дорожил. Наступили январские дни 1905 г. Якубовича, в числе ряда других общественных и литературных деятелей, арестовали снова. Двухнедельное пребывание в «Крестах» губительно подействовало на его здоровье, — обострился старый ревматизм, вынесенный из каторги, и Петр Филиппович вернулся домой совершенно разбитый физически. Легко себе представить, как отразился его арест на Розе Федоровне и сколько забот пришлось ей приложить, ухаживая за больным мужем, возле постели которого пришлось ей провести немало бессонных ночей. В эту пору у него впервые появились сердечные припадки, как результат обострившегося ревматизма.
Между тем революционная волна продолжала все шире и глубже захватывать русскую жизнь и привела, наконец, к всеобщей забастовке. Революционный дух Якубовичей сильно всколыхнулся, и они с жадностью и волнением следили за развивающимися политическими событиями. В это время я чаще прежнего стал бывать у них, и мы много спорили по поводу происходящего. Петр Филиппович смотрел на развертывающиеся явления более оптимистически, чем его жена, которая критически относилась к событиям. Затем появился Манифест 17 октября. Политический подъем увлек и Петра Филипповича, и он чуть не ежедневно приезжал из Удельной в Петербург, где выступал на собраниях, произнося горячие речи. Учащаяся молодежь встречала и провожала его самым восторженным образом; помещения, в которых он появлялся, всегда бывали переполнены; с таким же успехом выступал Якубович и на литературных вечерах; места в аудиториях буквально брались с бою. Однако эти выступления обходились ему недешево, после каждого из них он долго не мог успокоиться, а главное, очень часто выносил из таких собраний простуду, которая снова на время приковывала его к кровати. Тяжело отозвались на Петре Филипповиче кровавые погромы, происходившие во многих городах России и Сибири под покровительством администрации вскоре после манифеста 17 октября. Но оптимистическое настроение окончательно покинуло Якубовича после разгрома I и II Государственных Дум. Затем сильно потрясла диктатура Столыпина с тысячами виселиц в течение 1906 и 1907 годов. Вместе с тяжелым настроением у него шло обострение его болезни, чаще прежнего стала мучить одышка, усилились сердечные припадки, и Петру Филипповичу нередко приходилось работать в постели. Так писал он свои воспоминания, первая часть которых («На ранней зорьке») появилась в 1910 г. в «Русском богатстве». Сравнительно сносно чувствовал он себя в первое время после переселения в Петербург, когда проживал на Нюстадтской улице Выборгской стороны, но с переездом на Петербургскую сторону, на Ижорскую улицу, здоровье его стало внушать всем близким серьезные опасения. Врачи посоветовали ему проводить лето на даче или курорте. Он прожил один сезон в деревне под Лугой, ездил в Одессу ну даже за границу, провел несколько недель в климатической станции Наугейм, но пользы это ему принесло мало. Роза Федоровна, можно сказать, окончательно превратилась в сиделку, так как больной неделями не вставал с постели. В начале марта 1911 г. Петр Филиппович заболел воспалением легких, утомленное жизнью и недугами сердце не выдержало, и 17 марта его не стало. Не стало человека недюжинных литературных способностей, редкой по благородству и нежности души, полного духовной силы и революционного темперамента, не стало на 51-м году жизни.
Горе и скорбь Розы Федоровны, ее престарелой матери и сына были безграничны.
Многочисленные друзья и почитатели Петра Филипповича во все время его болезни, а также после кончины переполняли его скромную квартиру. Посылались, телеграммы с выражением сочувствия от многих редакций, общественных учреждений, частных лиц. Лучшие представители литературы, множество учащейся молодежи сопровождали его останки до Волкова кладбища. Полиция, опасаясь демонстрации, сняла красные ленты с венков и в последний момент переменила ранее объявленный маршрут похоронной процессии, из-за чего массам учащихся и рабочих не удалось примкнуть к шествию. Петр Филиппович нашел вечное успокоение рядом с могилами его товарищей по «Русскому богатству» — Н. К. Михайловского и С. Н. Южакова27.
Через 11 лет, 9 апреля 1922 года, скончалась на руках сына Роза Федоровна и похоронена на православном кладбище Ново-Васильевки, Мелитопольского уезда. Ее предсмертное желание лежать на Волковом кладбище около Петра Филипповича не могло быть выполнено.
К Петру Филипповичу и его героической подруге жизни Розе Федоровне можно применить слова Н. Г. Чернышевского, сказанные им в 1861 г. в некрологе Н. А. Добролюбова: «Людям такого закала и таких стремлений жизнь не дает ничего, кроме жгучей скорби».
ПРИМЕЧАНИЯ
править1. Стародворский Николай Петрович (1863—1948), народоволец, осужден по «процессу 21-го», заключен в Шлиссельбургскую крепость в 1887 г., освобожден в 1905 г. по прошению о помиловании и с этого времени числился секретным агентом столичного Охранного отделения.
2. Шебалин Михаил Петрович (1857—1937), народоволец, перешел в «Молодую партию Народной воли», арестован в 1884 г., осужден по киевскому «процессу 12-ти», содержался в Шлиссельбургской крепости с 1884 по 1896 г.
3. Гриневицкий Игнатий Иоахимович (1856—1881), член партии «Народная воля», 1 марта 1881 г. убил Александра II и при этом смертельно ранил себя.
4. Рысаков Николай Иванович (1861—1881), народоволец, бросил первую бомбу 1 марта 1881 г. в Александра II, после ареста дал предательские показания против товарищей, осужден по процессу первомартовцев, казнен 3 апреля 1881 г.
5. Лопатин Герман Александрович (1845—1918), друг К. Маркса и Ф. Энгельса, переводчик «Капитала», революционер, многократно арестовывался. В 1883—1884 гг. пытался возродить партию «Народная воля», арестован 6 октября 1884 г. и осужден по «процессу 21-го», с 1887 по 1905 г. содержался в Шлиссельбургской крепости.
6. Карауловы: Василий Андреевич (1854—1910), народоволец, осужден по «процессу 12-ти», в 1884—1896 гг. содержался в Шлиссельбургской крепости; Николай Андреевич, народоволец, существенной роли в партии не играл.
7. Усова Софья Ермолаевна, учительница, народоволка, активный работник «Общества помощи политическим ссыльным и заключенным», арестована по доносу Дегаева в начале января 1884 г., в административном порядке сослана в Сибирь.
8. Дегаев Сергей Петрович (1857—1920), народоволец, был завербован инспектором Петербургского охранного отделения Г. П. Судейкиным. Выдал многих революционеров. После разоблачения участвовал в убийстве Судейкина, за что отпущен народовольцами, окончил жизнь в США.
9. Попов Иван Иванович (1862—1942), народоволец, в 1884 г. арестован и сослан в Сибирь.
10. 22 марта 1889 г. произошла перестрелка между политическими ссыльными и охраной, в результате которой погибло шесть человек. Ссыльные протестовали против отправки их к месту ссылки зимой с уменьшенным количеством груза, что считалось равносильным убийству. Три зачинщика перестрелки казнены 8 августа 1889 г.
11. Конашевич Василий Петрович (1860—1915), народоволец, осужден по «процессу 21-го», за участие совместно со Стародворским. и Дегаевым в убийстве Судейкина, заключен в Шлиссельбургскую крепость, где сошел с ума и в 1896 г. переведен в Казанскую психиатрическую лечебницу, из которой не вышел.
12. Елько Петр Андреевич (1861 — после 1892), народоволец, осужден на 4 года по «процессу 21-го», дал предательские показания, за что был помилован.
13. Салова Неонила Михайловна (1860 — после 1934), агент Исполнительного комитета «Народной воли», осуждена по «процессу 21-го», каторгу отбывала на Каре.
14. Френкель Яков Григорьевич (1863—1926), народоволец, по «процессу 21-го» оправдан.
15. Степурин Константин Алексеевич, отставной штабс-капитан, член Исполнительного комитета партии «Народная воля», покончил с собой в 1886 г. в Доме предварительного заключения.
16. Надсон Семен Яковлевич (1862—1887), поэт.
17. Спасович Владимир Дмитриевич (1829—1906), юрист, публицист.
18. Кара — самый страшный район Нерчинской каторги, Читинская область.
19. Дейч Лев Григорьевич (1855—1941), народоволец, один из первых марксистов, меньшевик, после Октябрьской революции занимался историко-литературной работой.
20. Михайловский Николай Константинович (1842—1904), социолог, публицист, идеолог либерального народничества.
21. Гоц Михаил Рафаилович (1866—1906), член московских народнических кружков, арестован в 1887 г., в 1888 г. по высочайшему повелению выслан в Восточную Сибирь, участвовал в якутской драме 22 марта 1889 г., был тяжело ранен и предан военному суду. В 1889—1895 гг. находился в тюрьмах Восточной Сибири, в 1895 г. отправлен на поселение в Курган, в 1899 г. переехал в Одессу, с 1901 г. жил в Париже и Женеве. Один из основателей партии социалистов-революционеров.
22. Грабовский Павел Арсеньевич (1864—1902), украинский поэт, революционер.
23. Фигнер Ольга Николаевна (г. рожд. не уст. —1919), в замужестве Флоровская, родная сестра известной народоволки В. Н. Фигнер, общественная деятельница.
24. Султанова Екатерина Павловна, рожденная Леткова (1856—1937), писательница, член комитета Высших женских курсов.
25. Зволянский Сергей Эрастович, в 1897—1902 гг. директор Департамента полиции.
26. Бехтерев Владимир Михайлович (1857—1927), выдающийся невропатолог и психиатр.
27. Южаков Сергей Николаевич (1849—1910), публицист.