Памяти И. А. Бѣлоголоваго.
править
Скончавшійся 6-го сентября 1895 года въ Москвѣ, докторъ медицины, Николай Андреевичъ Бѣлоголовый, принадлежалъ къ числу тѣхъ рѣдкихъ людей, которые, не гоняясь за шумливой славой и блескомъ имени, приносятъ такую огромную пользу культурѣ своего отечества, какая иногда не выдается даже на долю иной знаменитости. Это былъ сильный характеръ, твердый въ своихъ принципахъ, строгій въ ихъ выполненіи, за всю жизнь, начиная отъ школьной скамьи и свѣтлой молодости, до послѣднихъ минутъ, когда уже угасающій, въ тяжелой борьбѣ духа и тѣла, онъ привлекалъ въ свою скромную квартиру наиболѣе выдающихся людей московской интеллигенціи. Своими взглядами, своей примѣрной жизнью и отношеніемъ къ людямъ, онъ постоянно вносилъ благое вліяніе во все, что его окружало, и тутъ сила его дѣятельности проявилась обильными результатами.
Сынъ богатаго сибирскаго купца и золотопромышленника, Бѣлоголовый родился въ Иркутскѣ (5-го октября 1834 г.). Первое воспитаніе даровитаго мальчика совершилось при довольно счастливыхъ данныхъ: въ Иркутскѣ проживали нѣкоторые изъ декабристовъ, люди развитые и образованные, они были учителями Бѣлоголоваго, отъ нихъ онъ воспринялъ зачатки своихъ любвеобильныхъ человѣчныхъ воззрѣній, — и всю жизнь съ иными изъ этихъ учителей сохранялъ пріязненныя отношенія. Въ 1846 году, двѣнадцатилѣтнимъ ребенкомъ, Бѣлоголовый былъ привезенъ въ Москву и помѣщенъ въ частный пансіонъ Энеса, въ одинъ классъ съ Сергѣемъ Петровичемъ Боткинымъ. Эти дѣтскіе годы связали ихъ неразрывной дружбой навсегда. У Боткина, кромѣ нѣсколькихъ родныхъ, не было человѣка болѣе близкаго, чѣмъ Бѣлоголовый. Вмѣстѣ поступили они въ университетъ, на тотъ же медицинскій факультетъ, и оба случайно, потому что въ тотъ годъ на другіе факультеты, наиболѣе ихъ интересовавшіе, пріема не было; вмѣстѣ готовились къ экзаменамъ, вмѣстѣ кончили курсъ и вступили въ общественную жизнь. Бѣлоголовый былъ одинъ изъ тѣхъ немногихъ русскихъ, которые присутствовали при бракосочетаніи молодого 29-тилѣтняго Боткина въ Вѣнѣ; школьный товарищъ сдѣлалъ цѣлое путешествіе, чтобъ быть свидѣтелемъ этого важнаго шага въ жизни друга. Наконецъ Бѣлоголовый пріѣхалъ и въ Ментону къ умирающему Боткину, слѣдилъ за его болѣзнью, былъ при немъ до самой его кончины; друзья остались друзьями въ прямомъ смыслѣ до гроба. По своимъ дарованіямъ и знаніямъ Бѣлоголовый несомнѣнно могъ бы готовиться къ профессурѣ, но у него было извѣстнаго рода тяготѣніе къ странѣ, гдѣ онъ родился и выросъ, къ его милой Сибири, и онъ считалъ себя какъ бы обязаннымъ посвятить ей свой первый трудъ. Тотчасъ по окончаніи курса, въ 1855 г., онъ уѣхалъ въ Иркутскъ городовымъ врачемъ. Черезъ три года, однако, сознавая неполноту своихъ знаній, Николай Андреевичъ снова отправился въ Москву и еще четыре года оставался вдали отъ родины, постоянно работая и совершенствуясь въ избранномъ имъ дѣлѣ. Защитивъ диссертацію («о всасываніи солей кожею»), онъ съ званіемъ доктора вернулся опять въ Иркутскъ. Работа Бѣлоголоваго, его талантъ и знаніе уже были хорошо знакомы и оцѣнены въ городѣ и потому на сей разъ его уже прямо пригласили на должность старшаго городового врача. Бѣлоголовый сразу поднялъ медицинскую часть въ городѣ; онъ основалъ медицинское общество, гдѣ собиралъ всѣхъ мѣстныхъ врачей для обсужденія научныхъ вопросовъ, какъ появлявшихся въ медицинской литературѣ, такъ и наблюдаемыхъ въ мѣстной практикѣ. Это сближеніе медицинскаго персонала между собой отзывалось и пріобрѣтеніемъ новыхъ знаній врачами, и также общимъ подъемомъ ихъ дѣятельности. Иркутскіе старожилы должны помнить это время и полезную благотворную работу выдающагося медика, являвшагося всюду на помощь, не только какъ искусный врачъ, но и какъ человѣкъ въ высшей степени симпатичный, гуманный, откликавшійся на всякія злобы дня, утѣшавшій, ободрявшій однихъ, нападавшій на несправедливость другихъ, защитникъ и помощникъ слабыхъ и угнетенныхъ, прямой и рѣзкій судья всего невѣжественнаго и грубаго. Врачу особенно удобно выказать эти хорошія стороны души; ко врачу всякій, самый сухой человѣкъ, самый закоренѣлый злодѣй, относится всегда мягче и добрѣе, отъ врача выслушаетъ то, чего не потерпитъ отъ другого, и уступитъ, и подчинится. Ни кто, какъ врачъ, въ обществѣ не можетъ такъ возбудить надежды, окрылить слабаго; никто, какъ врачъ, не можетъ быть такимъ укротителемъ сильнаго. Невольно, только благодаря своему прямому честному характеру, Бѣлоголовый широко пользовался этимъ выгоднымъ положеніемъ врача. По отзывчивости своей натуры, онъ не могъ оставаться безучастнымъ, видя зло, не могъ быть однимъ изъ этихъ добродушныхъ свидѣтелей зла, которые, пожалуй, за угломъ и возмущаются имъ и жалѣютъ несчастнаго ближняго, но остаются бездѣятельными, оправдываясь невозможностью что либо сдѣлать. Бѣлоголовый не могъ скрыть, когда его что нибудь возмущало или что нибудь радовало, не могъ не показать прямо и ясно, кому и чему онъ сочувствуетъ, что презираетъ, что ненавидитъ, противъ чего борется… И люди чувствовали его силу, какъ всѣмъ нужнаго полезнаго врача, и, скрѣпя сердце должны были скрывать отъ него свою разнузданность, смиряться, отказываться отъ многаго дурного. Особенно это благодѣтельное вліяніе Николая Андреевича сказывалось относительно ссыльныхъ и каторжныхъ. Какъ старшій городовой врачъ, онъ много вліялъ на улучшеніе быта этихъ несчастныхъ и часто даже прямо спасалъ иныхъ отъ тяжкаго тѣлеснаго наказанія. Это было тѣмъ болѣе возможно, что тогда медицинское выслушиваніе и постукиваніе были вновѣ; Бѣлоголовому принадлежалъ починъ въ Иркутскѣ этой системы распознаванія грудныхъ и сердечныхъ болѣзней. Старые врачи, если бы и хотѣли спорить, должны были соглашаться съ тѣмъ, что онъ простукалъ или прослушалъ, чтобъ не показаться невѣждами. Это иногда вызывало случаи поистинѣ трагикомическіе. Однажды свидѣтельствовали какого-то молодого преступника, присужденнаго къ плетямъ. Нѣкоторые изъ старыхъ врачей народили, что наказаніе не вызоветъ дурныхъ послѣдствій въ здоровьи присужденнаго. Тогда Бѣлоголовый вступился за него, заявляя, что у преступника слабое сердце, и онъ можетъ умереть подъ плетьми. Между врачами возникъ споръ, но Бѣлоголовый далъ другимъ стетоскопъ, приглашая ихъ прослушать спорное сердце. Врачи стали слушать и принуждены были уступить, въ сущности не сознавая ясно, правъ ихъ коллега, или нѣтъ. Рѣшено было, что сердце слабое, и преступникъ былъ освобожденъ отъ плетей, Это рѣшеніе, однако, удручающимъ образомъ подѣйствовало на больного; улучивъ минуту, чтобъ подбѣжать къ Бѣлоголовому, онъ шепнулъ ему: «докторъ, такъ въ самомъ дѣлѣ у меня такое больное сердце, что я долго не проживу», — но Бѣлоголовый сумѣлъ однимъ ободряющимъ взглядомъ и шутливымъ словомъ сразу успокоить несчастнаго. Одинъ медикъ, которому я прочиталъ эти строки, попрекнулъ меня, зачѣмъ я разсказываю этотъ фактъ, могущій будто бы подать поводъ къ ложному толкованію про врача, какъ бы допустившаго нѣкоторую неправду, хотя бы и съ доброй цѣлью. Относительно Бѣлоголоваго такого рода щепетильность совсѣмъ неумѣстна: каждый поступокъ его до того строго отвѣчалъ его прекраснымъ нравственнымъ принципамъ, что если и приходилось ему что нибудь, по обстоятельствамъ, скрывать при жизни, то посмертный его біографъ можетъ смѣло говорить обо всемъ; ни въ одномъ фактѣ жизни этого человѣка не встрѣтишь разлада съ его честными взглядами или уступки и потачки чему нибудь дурному. Такъ до глубины души возмущала его эта кровавая расправа плетьми, что тутъ высшей правдой для него было не истязать человѣка, хоть бы оттого и не послѣдовала смерть тотчасъ послѣ наказанія. Наконецъ, въ такомъ тяжеломъ вопросѣ Бѣлоголовый и какъ медикъ былъ правъ: во всякомъ случаѣ, плети калѣчатъ человѣка, укорачиваютъ его жизнь, и гдѣ медикъ обязанъ говорить въ пользу жизни, онъ долженъ былъ говорить противъ этого преддверія убійства, противъ этой частицы смертной казни.
Среди такой жизни, полной борьбы и дѣла, провелъ Бѣлоголовый въ званіи старшаго врача города Иркутска три года. Не мало фактовъ обличенія негодяевъ и заступничества за угнетенныхъ отмѣтили дѣятельность Николая Андреевича за это время. Новое повѣтріе жизни общественной и только-что народившійся въ Женевѣ журналъ Герцена «Колоколъ» много тому способствовали. Бѣлоголовый вошелъ въ сношеніе съ Герценомъ, настоялъ на выясненіи возмутительныхъ дѣяній чиновника особыхъ порученій Молчанова, заставилъ родственниковъ одного изъ декабристовъ вернуть ему его состояніе, чего они не хотѣли сдѣлать, когда съ осужденнаго было снято наказаніе и проч. Въ концѣ своего пребыванія въ Иркутскѣ, горячо отдаваясь заботамъ о больныхъ, Бѣлоголовый заразился сильной тифозной горячкой, которая чуть не свела его въ могилу. Болѣзнь дорогого доктора была тяжелымъ горемъ для всего Иркутска; къ квартирѣ больного безпрестанно со всѣхъ сторонъ прибѣгали за справками, всѣ доктора города считали за честь дежурить поочередно у его постели. Заботы и уходъ сдѣлали свое дѣло, Бѣлоголовый оправился, но болѣзнь оставила неизгладимые слѣды въ его до тѣхъ поръ крѣпкомъ организмѣ. Пришлось отказаться отъ непосильнаго труда въ Иркутскѣ: Бѣлоголовый поѣхалъ за границу сперва лѣчиться, отдохнуть, набраться силъ, потомъ увлекся работой по разнымъ германскимъ университетамъ. Вернулся онъ уже не въ Иркутскъ, а въ Петербургъ, гдѣ остался просто вольнопрактикующимъ врачемъ, который самъ можетъ чередить свою работу внѣ зависимости отъ возникающихъ обстоятельствъ и отъ малаго количества докторовъ. Дарованіе и умѣніе заботливо относиться къ больному скоро и въ Петербургѣ создали Бѣлоголовому большую практику, такъ что ему даже приходилось отказываться отъ иныхъ визитовъ и передавать ихъ товарищамъ. Только ненадолго связалъ онъ себя нѣкоторымъ подобіемъ службы и то по настоятельной просьбѣ его друга С. П. Боткина; именно: Бѣлоголовый совершилъ путешествіе на Уралъ, въ качествѣ врача, съ герцогомъ Николаемъ Максимиліановичемъ Лейхтенбергскимъ, извѣстнымъ своей страстью къ естественнымъ наукамъ, по-преимуществу къ минералогіи. Такимъ образомъ съ конца шестидесятыхъ годовъ Бѣлоголовый надолго сдѣлался постояннымъ жителемъ Петербурга, уѣзжая ежегодно на лѣто за границу. Кружокъ, среди котораго по-преимуществу любилъ жить Бѣлоголовый, былъ литературный. Его всегда интересовала литература, и онъ несомнѣнно отдался бы всецѣло этой дѣятельности, еслибъ случайно не попалъ въ медики. По его воззрѣніямъ наиболѣе симпатичной для него была редакція «Отечественныхъ Записокъ», съ Некрасовымъ, Салтыковымъ и Елисѣевымъ во главѣ. Бѣлоголовый вскорѣ сталъ близкимъ человѣкомъ и докторомъ всей редакціи. Извѣстно, что Некрасовъ умеръ на его рукахъ; съ Салтыковымъ, Елисѣевымъ, Герценомъ, Огаревымъ и другими выдающимися писателями Бѣлоголовый находился въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ. Въ Парижѣ Бѣлоголовый былъ врачемъ Тургенева и впослѣдствіи описалъ его болѣзнь. Вообще по своимъ симпатіямъ Бѣлоголовый былъ человѣкъ времени возрожденія шестидесятыхъ годовъ, хотя не сочувствовалъ многому изъ тѣхъ крайностей, которыми отличались тогда бурливыя общественныя проявленія, и тѣмъ болѣе тому, къ чему они впослѣдствіи привели. Онъ часто въ шутку называлъ себя постепеновцемъ; но онъ былъ постепеновецъ въ лучшемъ смыслѣ этого слова, какъ человѣкъ, твердо вѣрующій въ прогрессъ, завоевывающій его упорно, шагъ за шагомъ, безъ компромиссовъ кому бы то ни было: ни разлагавшимся дряхлымъ отживавшимъ нравамъ прошлаго, ни модному разгулу вновь народившихся увлеченій. Всегда во всемъ аккуратный, честный до утонченности, онъ не отступалъ отъ разъ выработанныхъ принциповъ, у него на все было свое «правило», — его любимое словечко, которое онъ выговаривалъ, какъ-то растягивая его и съ усмѣшкой. Съ этого правила его невозможно было столкнуть и, горько печалясь о томъ, что передъ его глазами лучшія начинанія отцвѣтали, не успѣвши расцвѣсть, онъ находилъ причину этому въ отсутствіи упорства, выдержки, неутомимой постепенности, — правила. Правда, люди, которыхъ Бѣлоголовый приближалъ къ себѣ, далеко не всегда отвѣчали его «правилу», но онъ былъ слишкомъ человѣкъ жизни и дѣятельности, и потому, разумѣется въ этомъ отношеніи не былъ придирчивымъ пуристомъ. Тѣмъ не менѣе онъ не закрывалъ глаза на дурныя стороны кого бы то ни было, всегда взвѣшивалъ дурное и хорошее, и сближался только тамъ, гдѣ хорошее перевѣшивало. Если при этомъ иной разъ ему и случалось обманываться, то только потому, что онъ никогда не осуждалъ никого по однимъ слухамъ и сплетнямъ, не имѣя ясныхъ доказательствъ, не убѣдившись вполнѣ.
Отецъ Бѣлоголоваго скончался еще въ ученическіе годы Николая Андреевича, оставивъ дѣла въ запутанномъ состояніи; докторъ отказался отъ всякаго наслѣдства въ пользу братьевъ и жилъ своими трудами всю жизнь. Основавшись въ Петербургѣ, Бѣлоголовый женился (свадьба состоялась въ Италіи). Дѣтей у него не было, и когда впослѣдствіи скоропостижно умеръ его братъ, послѣ котораго осталась большая семья и еще болѣе, чѣмъ у отца, запутанныя дѣла, Николай Андреевичъ взялъ себѣ на воспитаніе двоихъ изъ его сыновей. Такъ Бѣлоголовый всегда дѣлился скромными средствами своего заработка и не только съ родными. По-преимуществу же дѣла образованія и воспитанія вызывали его главное сочувствіе и помощь. У Бѣлоголоваго было нѣсколько стипендіатовъ въ Петербургскомъ университетѣ, которыхъ онъ содержалъ на свой счетъ, выбирая ихъ непремѣнно изъ уроженцевъ Сибири. За это время у профессора Боткина еженедѣльно по субботамъ собирались профессора Академіи, медики и другіе близкіе люди. Одинъ разъ въ году они отплачивали ему это гостепріимство обѣдомъ въ складчину. На такомъ обѣдѣ, по иниціативѣ Бѣлоголоваго, возникла мысль почтить всѣ эти собранія ежегоднымъ пожертвованіемъ каждаго въ размѣрѣ 12 рублей. Долженствующій образоваться отъ того капиталъ предполагалось употребить на благотворительную воспитательную цѣль. Бѣлоголоваго попросили быть казначеемъ случайно составившагося общества, и онъ упорно съ педантическою точностью во все время пребыванія въ Петербургѣ исполнялъ это дѣло. Между участниками складчины были, конечно, и люди нѣсколько неряшливые, запаздывавшіе взносами, но, при аккуратности Бѣлоголоваго, постоянно напоминавшаго и тому и другому, не пропала ни одна обѣщанная копейка. Этотъ сборъ составилъ основу того капитала, который впослѣдствіи разросся и далъ возможность выстроить превосходную двухъэтажную школу (на Васильевскомъ островѣ) имени Сергѣя Петровича Боткина. Созданіе этой школы многимъ обязано Бѣлоголовому.
Въ 1881 году Бѣлоголовый надолго переѣхалъ за границу; сперва велъ тамъ скитальческую жизнь, въ Парижѣ, въ Италіи, потомъ основался на болѣе продолжительное время въ Швейцаріи, въ Веве, въ Лозаннѣ, — и наконецъ въ Ниццѣ. Причиною этого отъѣзда было главнымъ образомъ слабое здоровье его и его супруги, требовавшее теплаго климата; но также и нервамъ Николая Андреевича это удаленіе изъ родины было нужно. Онъ уѣхалъ съ какимъ-то безотраднымъ чувствомъ неудовлетворенности, обманутыхъ надеждъ, во всемъ, что привелось видѣть въ общественной жизни. Торжество Каткова и ему подобныхъ, отчаянныя выходки нигилистовъ, все это шло въ разрѣзъ съ его вѣрой въ постепенное, разумное и неуклонное стремленіе впередъ къ лучшей цѣли развитія и культуры. Въ Петербургѣ онъ былъ слишкомъ рядомъ около этихъ глупыхъ общественныхъ колебаній изъ крайности въ крайность, среди воюющихъ антиподовъ, среди равнодушной массы. Въ Петербургѣ онъ скорѣе бы измаялся и сгорѣлъ; слабость здоровья, временно изгнавшая его изъ отечества, была для него спасительна. Бѣлоголовый прожилъ за границей двѣнадцать лѣтъ, но и тамъ всецѣло отдавался тому, что совершалось въ Россіи. Онъ подробно перечитывалъ русскіе журналы и газеты, велъ обширную переписку и изъ года въ годъ жадно дожидался лѣта, когда къ нему наѣзжали соотечественники, живые свидѣтели того, что онъ зналъ изъ прочитаннаго. И гдѣ онъ только могъ, онъ всегда являлся не просто наблюдателемъ, а дѣятелемъ. Во многомъ написанномъ и напечатанномъ за эти годы онъ невидимо участвовалъ. Когда въ Россіи оказался голодъ, Бѣлоголовый не только собралъ хорошее вспомоществованіе въ средѣ русскихъ, проживавшихъ въ Ниццѣ, но пожертвовалъ на голодающихъ весь гонораръ, полученный имъ за сочиненіе біографіи Боткина, изданной отдѣльной книжкой издателемъ Павленковымъ.
Чувствуя, что силы его гаснутъ, Бѣлоголовый не хотѣлъ болѣе оставаться за границей. Онъ зналъ, что, живя на югѣ, онъ можетъ быть, протянулъ бы жизнь свою на нѣсколько мѣсяцевъ дольше, можетъ быть, и не только мѣсяцевъ, но мысль умереть на чужбинѣ, вдали отъ близкихъ людей, тяготила его, и онъ рѣшился переѣхать въ Москву. Онъ устроился тамъ очень хорошо. Братъ его покойнаго друга, П. П. Боткинъ, сдалъ ему небольшую квартирку въ своемъ домѣ и все время выказывалъ и ему и его семьѣ родственную заботливость. Русская зима окончательно сломила остатокъ здоровья Николая Андреевича. Его хозяинъ Петръ Боткинъ пригласилъ его лѣтомъ къ себѣ въ деревню, и пребываніе тамъ, и теплое лѣто, нѣсколько подняли Бѣлоголоваго; но съ наступленіемъ осени онъ снова захворалъ и уже болѣе не оправился. Старшій сынъ его покойнаго друга, врачъ Сергѣй Сергѣевичъ Боткинъ, пріѣхалъ въ Москву къ послѣднимъ днямъ жизни Бѣлоголоваго и слѣдилъ за его болѣзнью, какъ онъ самъ слѣдилъ за предсмертной болѣзнью отца Сергѣя Сергѣевича. Такъ до самой смерти Бѣлоголоваго сопровождала семья Боткиныхъ
Бѣлоголовый былъ мужчина высокаго роста, какъ большинство сибиряковъ, красивый, съ какимъ-то выраженіемъ симпатичнаго юмора въ постоянно присущей ему легкой улыбкѣ. Не смотря на свой строгій, твердый характеръ, онъ, какъ истинно русскій человѣкъ, любилъ безобидную шутку, но и въ шуткѣ онъ всегда былъ вѣренъ своимъ задушевнымъ принципамъ. Я помню, въ дни нашей юности, когда покойный профессоръ С. П. Боткинъ только-что поселился въ Петербургѣ (едва тридцати лѣтъ отъ роду), среди вечеринокъ, устраиваемыхъ у него, однажды на Рождествѣ состоялся домашній маскарадъ. Каждый изъ друзей дома придумалъ себѣ какой нибудь характерный или остроумный костюмъ. Бѣлоголовый явился наряженный трубочистомъ и за ужиномъ, среди общаго восторга, прочиталъ стихотвореніе своего сочиненія, въ которомъ призывалъ вспомнить о темной братіи, о грязныхъ труженикахъ, и проч., и тутъ же всѣ раскошелились, и собрана была небольшая сумма на какое-то благотвореніе. Такъ въ забавѣ и шуткѣ, на прогулкѣ и въ веселой бесѣдѣ, въ серьезномъ дѣлѣ, въ тяжеломъ трудѣ, въ горячемъ сочувствіи къ униженнымъ и оскорбленнымъ, — словомъ въ каждомъ шагѣ жизни Бѣлоголовый постоянно проявлялъ свои въ высшей степени человѣчные свѣтлые взгляды. Оттого понятно, что близость къ нему была всегда благотворна всякому, и много его душевной дѣятельности перешло въ общественную жизнь чрезъ другихъ. Теперь, конечно, услѣдить это и указать мудрено, но пройдутъ годы, и рано или поздно, въ какой нибудь перепискѣ, въ какихъ нибудь воспоминаніяхъ, несомнѣнно выплыветъ наружу то благое значеніе, которое имѣлъ для своего отечества Николай Андреевичъ Бѣлоголовый.