И. Н. БОРОЗДИН править
Памяти В. О. Ключевского
(Умер 12 мая 1911 года)
править
В. О. Ключевский: pro et contra, антология
СПб., НП «Апостольский город — Невская перспектива», 2013.
Еще новая тяжкая утрата русской науки и русской культуры… Не стало Василия Осиповича Ключевского, не стало этого замечательного и единственного в своем роде историка, великого летописца-художника родной старины. И горе нежданной утраты раздвоить с Москвой и родным университетом Ключевского вся Россия; нет ведь ни одного уголка, где бы не знали и не чтили высоко гениального историка, нашу национальную гордость и славу.
Теперь, под первым впечатлением происшедшего, трудно дать какую-либо исчерпывающую характеристику научного и культурного значения почившего учителя; хочется лишь отметить главнейшее, вызвать в воспоминании его дорогой образ…
Великие заслуги Ключевского-ученого давно признаны всеми и вся; без преувеличения можно сказать, что почти все новейшее течение русской историографии находилось «под знаком Ключевского». И его собственные труды и труды его учеников — его славной «московской школы» — и труды ученых, так или иначе находящихся под его мощным влиянием, создали целую эпоху в науке русской истории.
На смену прежней прагматики или сухим формально-правовым построениям теперь появилась история народа, история общества; в трудах Ключевского и его школы русская история впервые предстала в широком социологическом охвате. Сам глубокий ученый-аналитик, нисходящий в недра первоисточников и от них исходящий, Ключевский в то же время был великим синтетиком, мастером широких и образных построений. Ничто не ускользало от пристального взгляда исследователя, каждая мельчайшая деталь, до конца использованная, занимала свое определенное место — фундамент ставился прочный и неприступный; и на этом фундаменте гениальной рукой первоклассного художника возводилось грациозное архитектурное здание, где строгая пропорциональность форм и стильная выдержанность самых причудливых узоров соответствовали красоте всего замысла. Ключевский оставил нам недосягаемые образцы и строго-специальных, скрупулезных штудий, и широких всеобъемлющих концепций. Но как работы первого рода имели в конечном счете ту или иную детали общего построения, так и работы второго рода исходили от тонкой, инкрустационной, порой незаметной, но пристальной и глубокой работы. У Ключевского никогда нет книжной схемы, отвлеченной голой абстракции; у него все живет, все одухотворено, все красочно. Берется ли история учреждения, она трактуется не с внешней формальной стороны, но в тесной связи с историей общества, с общей социальной структурой; рисуется ли яркая бытовая картина помещичьего уклада или убогого крестьянского житья, не надо забывать за яркостью и сочностью красок бесконечного цифрового и статистического материала хозяйственной истории. Никто как Ключевский не сумел слить так в стройное и гармоническое целое и экономическую, и социальную, и политическую, и культурную стороны исторического процесса. Все эти отличительные особенности ученого и художественного таланта Ключевского сказываются и в его специальных исследованиях, и в его знаменитом общем курсе русской истории. Если его магистерская диссертация о житиях святых как историческом источнике представляет образец и «Quellenforschungen»1, то его классическая «Боярская дума» и известные статьи о земских соборах дают мастерское изображение историй учреждений на общем социальном фоне; статьи о хозяйственной деятельности Соловецкого монастыря и о прикреплении крестьян трактуют о сложных и важных проблемах социально-экономической истории, а публичные речи о Сергии Радонежском, Екатерине II, «Капитанской дочке» Пушкина, «Евгении Онегине» и «Недоросле»2 ярко свидетельствуют об исключительном художественном даровании автора, бесподобного мастера стиля и формы.
Но кульминационного пункта гениальное дарование Ключевского достигает, в его ставшем уже классическим «Курсе русской истории». В этом замечательном курс все ценно — и главы, посвященные сложным и спорным вопросами социальной и экономической истории, и отделы, отведенные общим характеристикам эпох и исторических деятелей и духовно-нравственной эволюции русского общества. Говорит ли Ключевский о начале русского государства, давая своеобразную картину Днепровской Руси, или о заселении Суздальцами, мастерски воспроизводя быт русских по пословицам, повествует ли о грозных временах опричнины, разбирается ли в бурных событиях Смутного времени, пристально следя за резко определившимися классовыми противоречиями, или систематизирует неукротимо-скачущую и неутомимую реформационную работу Петра Великого — всюду и везде одинаково силен историк-художник, своему знанию и таланту подчинившей и отдаленные времена, и истекшие события. А знаменитая портретная галерея деятелей русского прошлого, воспроизведенная на страницах курса, разве забудется хоть один из портретов, разве поблекнут когда-нибудь волшебно-оживляющие краски! Вот северный князь-залешанин Андрей Боголюбский, который и «не величав был на ратный чин, но ждал похвалы лишь от Бога», вот шумливый и причудливый «грозный царь», вот ранний вольнодумец князь Хворостинин, который «в вере пошатался и православную веру хулил», вот привлекательный образ «тишайшего» царя, ставшего на перепутье от старого к новому, вот «тучная и некрасивая полудевица» царевна Софья, которая «властолюбию пожертвовала совестью, а темпераменту стыдом», вот царь-реформатор, царь-работник, вот добрая и своенравная русская барыня, императрица Елизавета — незабываемый образ, начертанный антитезами, вот беспощадный портрет Петра III. И много, много таких счастливых и образных характеристик можно встретить на протяжении курса.
Но если велико наслаждение читать и перечитывать этот курс, то ни с чем несравнимо наслаждение имевшего счастье слушать его непосредственно из уст самого лектора. Для историка-москвича самые светлые и радостные воспоминания студенческих лет связаны с именем Ключевского, с его «историческими» лекциями…
Чтения Ключевского — это был праздник, это было высшее умственное и эстетическое наслаждение. Так и вспоминается большая словесная еще не перестроенного нового здания; аудитория набита битком, собрались студенты всех факультетов и различных курсов (напрасны были попытки целой заставы «субов» и педелей пропускать только филологов), все горят нетерпением, ждут Ключевского. Вот все стихло, показался Ключевский и медленно взошел на кафедру; слегка поблескивая сквозь очки на аудиторию, согнувшись над кафедрой и все время стоя, начинает чтение Ключевский. И сразу, с первых же слов охватывает какое-то чарованье, восторг и преклонение перед дивным чародеем-лектором, так умело воскрешающим седую старину, так ярко рисующим причудливые образы минувшего… Аудитория вся во власти лектора, вся живет с ним, она по его слову содрогается, горюет или весело смеется. Все современное как-то исчезает, мы все в прошлом; оно не умерло, нет, оно живо — и мы в нем, оно в нас. Прозвонил резкий, отрывочный звонок, лекция окончена, дивная сказка рассказана… Но нет, до следующей недели, до следующего раза. И как был радостен этот день…
КОММЕНТАРИИ править
Печатается по: Современный мир. 1911. № 5. С. 309—312.
Бороздин Илья Николаевич (1883—1959) — историк и литературный критик. Закончил историко-филологический факультет Московского университета. Преподавал в Ашхабаде, профессор Воронежского университета (1948—1959).
1 Quellenforschungen — исследование источников (нем.).
2 И. Н. Бороздин имеет в виду следующие работы В. О. Ключевского: «Древнерусские жития святых» (М., 1871); «Боярская дума древней Руси» (М., 1882); «Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае» (Московские университетские известия. 1867—1868. № 7); «Происхождение крепостного права в России» (Русская мысль. 1885. № 8, 10) «Значение Преподобного Сергия для русского народа и государства» (Богословский вестник. 1892. № 11); «Императрица Екатерина II (1729—1796)» (Русская мысль. 1896. Кн. 11); «Евгений Онегин и его предки» (Русская мысль. 1887. Кн. 2); «Недоросль Фонвизина (Опыт исторического объяснения учебной пьесы)» (Искусство и наука. 1896. № 1).