Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
В благодарность за те прекрасные часы моей жизни, которые я провел, слушая тебя, я хотел бы попытаться нарисовать твой гениальный образ, великий художник, — для тех, кто тебя не понимает…
Рубинштейн не любил Одессы.
Бывая здесь часто по родственным связям, он отказывался выступать перед одесской публикой.
Этот человек, с Бетховенской головой, в которой было нечто львиное, привык к почестям.
Быть может, он требовал их у толпы не только для себя, но и за десятки гениальных музыкантов, которые жили и умерли, не видя никаких почестей.
Когда он входил и уходил с концерта, молодые девушки, ученицы консерватории, со слезами восторга на глазах, целовали его руки.
В комнате для артистов никогда не раздавалось «Антон Григорьевич». Поклонники и поклонницы едва смели перешептываться, говоря:
— Наш волшебник… наш чародей…
Когда он выходил на эстраду, — после грома аплодисментов, должна была воцаряться благоговейная тишина.
Если кто-нибудь шепотом произносил слово, если шуршала афиша, или падал веер, — Рубинштейн устремлял на виновного один из тех взглядов, от которых хочется провалиться сквозь землю.
Когда на всероссийской выставке в Москве рядом с концертным залом где-то загудел гудок, — Рубинштейн положил палочку и скрестил по-наполеоновски руки, пока насмерть перепуганные распорядители кинулись унимать непочтительный гудок.
На юбилейном представлении «Демона» в московском Большом театре, когда артист что-то не так сделал, Рубинштейн остановил оркестр.
Это было так тяжело, что бедные артисты готовы были уйти в землю.
Рубинштейн не любил одесской публики, и одесская публика платила ему тем же.
«Он горд был, не ужился с нами…»
Но, милостивые государи, было два Рубинштейна, как в «Дворянском гнезде» было два Лемма.
Был Лемм, который «пил свой декокт», и был Лемм, который бросил на Лаврецкого орлиный взор, "повелительно указал ему на стул, отрывисто сказал по-русски: «садитесь и слушить», сел за фортепиано, гордо и строго взглянул кругом и заиграл.
Всякий великий музыкант — это Лемм.
Было два Рубинштейна.
Славный старичок Антон Григорьевич, с добродушной улыбкой на впалых губах, который тихонько уходил из концерта «другим ходом» во избежание всяких оваций.
И был Рубинштейн с Бетховенской головой, орлиным взглядом, сверкавшим из-под бровей, который гордо и строго глядел кругом и касался клавишей рояля, — словно он прикасался к жертвеннику.
Он не был похож на артиста в эти минуты, — это был скорее пророк, говорящий слова божества.
Перед ним вставали тени Бетховена, Гайдна, Шумана, он приходил сам в священный трепет и, взглядывая в толпу, смотрел только, коленопреклоненна ли она.
Да, это был пророк, готовый разбить о камень скрижали при виде суетной толпы, — легкомысленной даже тогда, когда она видит пред собой скрижали, на которых начертано Божественное откровение.
Для одесситов, этих веселых, легкомысленных поклонников «золотого тельца», которые смотрят на искусство только как на развлечение, — такой пророк был слишком суров.
Они пришли в театр поразвлечься. Им говорят, что это богослужение.
Отсюда взаимное отчуждение.
Рубинштейн негодовал. Его «не любили».
Словом:
«Он горд был, не ужился с нами!»
Вернее, его не поняли.
Антон Григорьевич уходил «другим ходом» от всяких выражений восторгов. Рубинштейн требовал преклонения пред искусством.
Он мог совершать свое жертвоприношение только пред коленопреклоненной толпой. Добродушный старичок превращался в сурового старца, когда он надевал свое жреческое одеянье.
Одесситы не отнеслись достаточно почтительно к жрецу, — и вот причина его гнева.
Одесситы виноваты были перед ним, тем больше оснований загладить свой грех пред его памятью.
Рубинштейновский вечер в Городском театре устраивается именно затем, чтобы увековечить память А. Г. Рубинштейна.
Есть несколько способов «увековечить» память.
Самый шаблонный, который сразу приходит всем в голову, — это «поставить бюст» или «укрепить портрет».
Это формальный, казенный способ чествования памяти.
Чаще всего, это лучший способ «отделаться от памяти»:
— «Прикрепили портрет», — кончено. Дело свое сделали!
Есть другой способ чтить память, — создать в честь великого человека живое дело, которое носило бы его имя.
Такой именно проект и создался в Одессе в одну из Рубинштейновских годовщин.
Постановлено было соорудить школу на месте того дома, где родился А. Г. Рубинштейн.
Каждый раз, когда строят новую школу, мир на один шаг становится ближе к свету и счастью.
Прекрасно, если сделать этот шаг нас заставляет память о великом человеке.
Какое прекрасное выражение такого прекрасного чувства.
Если так будут чтить память великих художников, — великие художники все больше и больше будут иметь право воскликнуть:
«Нет, весь я не умру…»
Лучшее, что было в них, стремление к свету, будет жить в этих рассадниках света, которые носят их имя.
В пользу этой школы и устраивается в Городском театре Рубинштейновский вечер.
Театральные очерки В. М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том «Сцена» девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И. Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А. Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве «Петроград» небольшую книжечку «Старая театральная Москва» (Пг. —М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания («Рассказы и очерки», М., «Московский рабочий», 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., «Московский рабочий», 1986; Рассказы и очерки. М., «Современник», 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти «возвраты» вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М. Г. Савиной повторяется «история с полтавским помещиком». Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, «швов» не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: «Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор».
В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран «средний вариант» — сохранен и кугелевский «монтаж», и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
Тем не менее за пределами и «кугелевского» издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник «Старая театральная Москва», целиком включен восьмой том собрания сочинений «Сцена». Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — «Одесского листка», «Петербургской газеты», «России», «Русского слова».
Примечания А. Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, «неправильного» синтаксиса Дорошевича, его знаменитой «короткой строки», разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
Старая театральная Москва. — В. М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А. Р. Кугеля. Пг. —М., «Петроград», 1923.
Литераторы и общественные деятели. — В. М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И. Д. Сытина, 1905.
Сцена. — В. М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И. Д. Сытина, 1907.
ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).
ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
Впервые — «Одесский листок», 1898, 22 декабря, № 305.
Рубинштейн Антон Григорьевич (1829—1894) — русский пианист, композитор, дирижёр, педагог, основатель Русского музыкального общества (1859) и Петербургской консерватории (1862).
Бывая здесь часто по родственным связям, он отказывался выступать перед одесской публикой. — В Одессе жили мать и сестры А. Г. Рубинштейна. Он выступал с концертами в Одессе в марте-апреле 1882 г.
Когда на Всероссийской выставке в Москве… — Первая Всероссийская политехническая выставка в Москве открылась летом 1872 г.
На юбилейном представлении «Демона» в московском Большом театре… — Юбилейный (сотый) спектакль по опере А. Г. Рубинштейна «Демон» состоялся 1 октября 1884 г. в Мариинском театре в Петербурге.
«Он горд был, не ужился с нами…» — цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Пророк» (1841).
…как в «Дворянском гнезде» было два Лемма. Был Лемм, который «пил свой декокт», и был Лемм, который бросил на Лаврецкого орлиный взор, «повелительно указал ему на стул… и заиграл». — Лемм — персонаж романа И. С. Тургенева «Дворянское гнездо», старый учитель музыки, по происхождению немец, талантливый человек, судьба которого сложилась неудачно. Декокт — отвар из лекарственных растений. …"повелительно указал ему на стул… и заиграл" — неточная цитата из романа.
Бетховен Людвиг ван (1770—1827) — немецкий композитор.
Гайдн Йозеф (1732—1809) — австрийский композитор.
Шуман Роберт (1810—1856) — немецкий композитор.
Его «не любили». — В связи со смертью Рубинштейна в ноябре 1894 г. Дорошевич писал:
«На юбилей города Одессы А. Г. Рубинштейн приглашения не получил.
Опереточная примадонна г-жа Боэнс оказалась счастливее Антона Григорьевича Рубинштейна» («Одесский листок», 1894, № 289).
«Нет, весь я не умру…» — цитата из стихотворения A.C. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» (1836).