Владимир Азов.
Палач
править
В одиночной тюрьме, в подвальной камере, убранной коврами, живет человек, который не считает смерть тайной, потому что он видел смерть в глаза десятки раз. Это палач Фома. Он познакомился со смертью, когда вел жизнь разбойника, ножом и топором добывающего себе пропитание. Но это было сначала поверхностное знакомство, ибо, убивая, он спешил, и только в конце, однажды в ямбургском уезде, вырезав семью, состоявшую из одиннадцати человек, Фома имел со смертью более продолжительное интервью. И он потерял к ней уважение, потому что он понял, что она — подлая и глупая и что она повинуется всякому, кто взял в руки топор или нож. Особенно поразила Фому легкость, с которой ему удалось предать смерти детей. Она даже не протестовала, когда обухом тяжелого топора он мозжил детские головки. Фома плюнул ей в лицо в ту ночь, когда он кончил работу, и она, многоликая, смотрела на него из любого угла залитой кровью избы. И она перенесла это оскорбление, не поморщившись, тупая, бесчувственная, механическая. Когда он вышел из избы, потный, взъерошенный, уставший, сердце, как сильный маятник, стучало в его груди. Но это были нервы, утомление и страх перед урядником. Звезды смотрели на Фому безразлично, как смотрели на мать, пестующую дитя, как смотрели на инока, распростершегося перед иконой, как смотрели на ученого, склонившегося над фолиантом, как смотрели на любовников, молодых и прекрасных, сливших два тела в одно. И Фома плюнул на звезды и захохотал — тихо, внутренне, потому что он опасался урядника. Эту ночь он спал хорошо, и ему снилось, будто он хлещет смерть по щекам, и она целует ему ноги, и будто смерть бегает для него в лавочку за водкой и приводить ему женщин. Днем он занимался тем же, чем занимался во сне: пил водку и ласкал женщин. О смерти он не думал и думал только об уряднике, который уже искал его. Проходя мимо церкви, Фома крестился, чтобы тот, кому зажигают свечи и поют песни, отвел глаза урядника и дал Фоме возможность выпить еще много водки и насладиться еще многими женщинами. Но урядник поймал Фому и передал его следователю, а следователь посадил его в острог, в строгое одиночное заключение.
Фома завыл, как дикий зверь, когда за ним захлопнулась дверь его камеры. Ему представилось, будто в углу стоит смерть, и будто она пришла за ним — паскудная, хитрая рожа.
Фома был убежден, что его повесят. Как же не повесить его, вырезавшего ради грабежа целую семью? И он не мог примириться с этой мыслью, потому что он видел смерть в лицо, и она являлась к нему, к его услугам, голая, бесстыдная, без покрывала тайны.
И этот мистический момент разлуки тела с душою казался ему не священным и не таинственным, а простым и противным, как последнее хрипение или последняя икота. По ночам смерть являлась к нему, столь же лишенная таинственности, сколь лишен был тайны тюремный надзиратель, приносивший ему в обед похлебку. Являлась и становилась в углу, терпеливая и довольная, как кот, который знает, что кухарка пошла уже за печенкой и сейчас принесет. Это было невыносимо, и он выл по ночам, как бык, которого ведут на бойню. И ругался, и богохульствовал так страшно, что даже тюремные надзиратели, видавшие всякие виды, чувствовали себя с ним не по себе. Его били, его сажали в карцер, но это не помогало, потому что и в карцере ему являлась смерть.
И то, что он так боялся смерти, сослужило ему службу. Ему предложили сделаться палачом.
Фома преобразился. Быть палачом! Заниматься делом, в котором он приобрел такой огромный навык! И без всякого риска! И с существенной пользой для себя! Смотреть опять смерти в глаза и плевать ей в глаза! Он перестал богохульствовать, ибо в счастьи, которое выпало на его долю, не мог не усмотреть руки Промысла Божьего, и сделался примерным арестантом. И смерть перестала являться к нему по ночам. Он опять стал пить во сне водку и ласкать женщин. Смерть же стала являться ему наяву, как прежде угодливая, рабски-послушная, подленькая и ничуть не таинственная.
Первою он повесил женщину. Перед казнью он выпил много водки, после казни — тоже. И был улучшенный обед — пирог с капустой и щи из свинины. Путешествие на место казни и обратно, церемония казни развлекли его. Солдаты, и надзиратели смотрели на него с чувством страха, смешанного с суеверным уважением. Он спал очень хорошо, пьяный от водки, от успеха, от жирной свинины. И опять ему снилось, что смерть бегает для него за водкой и махоркой, чиркает и подает спичку и служит ему.
Фома приобрел опыт и уверенность. Петля, завязанная им, не развязывается и скамейка, которой он дает толчок, летит всегда в одном направлении и, падая, издает определенный звук. От жирной сытной пищи и от водки его разнесло, как господского кучера. И стали побаливать почки.
В подвальной камере, убранной коврами, живет Фома, палач, для которого смерть давно перестала быть тайной. Он выходит на прогулку после 7-ми часов вечера, когда заканчиваются прогулки всех заключенных, и гуляет по пустому двору тюрьмы без срока, один. Потом он возвращается в свою камеру, убранную коврами, ест щи и говядину и курит махорку. Ему живется хорошо. На сон грядущий он подсчитывает свои капиталы. Убийцей он и десятой доли того не нажил, что заработал палачом. Он спит спокойно. Ни вздохов, ни стонов, ни сдержанных рыданий, которыми полна ночная тюрьма, не доносится из его камеры. Из камеры палача слышен густой, спокойный храп, похожий на храп господских кучеров.
Фома счастлив. Он разрешил для себя все проклятые вопросы. Он знает, что такое жизнь и что такое смерть…
Отдел «Этюды в лихорадке»
Влад. Азов. Цветные стекла. Сатирические рассказы. Библиотека «Сатирикона». СПб.: Издание М. Г. Корнфельда. Типография журнала «Сатирикон» М. Г. Корнфельда, 1911