Царь Владиміръ въ именины,
Передъ столованьемъ,
Деньщика послалъ къ Перуну
Съ лестнымъ приказаньемъ:
«Нынѣ царскій день не будемъ
Праздновать пальбою:
Жаль напрасно тратить порохъ —
Пригодится къ бою;
Замѣни же просто громомъ
Нашу канонаду,
И потомъ приди, и выпьемъ
Вмѣстѣ шоколаду.»
Въ мигъ посыльный съ сообщеньемъ
Высочайшей воли
Вопрошалъ служанку бога:
«Дядя дома что-ли?»
— Дома онъ! не дѣлалъ шагу
Нынче онъ изъ хаты:
На бѣльѣ прорѣхи чинитъ
И кладетъ заплаты . . .
«Царь привѣтствуетъ васъ, дядя,
И велитъ за пиромъ
Нынче, въ свой великій праздникъ,
Прогремѣть надъ міромъ!»
Тутъ Перунъ спрыгнулъ съ лежанки
(Гдѣ бѣлье онъ штопалъ),
Лобъ наморщилъ, сдвинулъ брови. . .
Хлопъ работой о полъ!
— «Лучше быть въ плохой деревнѣ
Даже гусопаской,
Чѣмъ считаться только богомъ
Здѣсь на службѣ царской!
За гроши царю мы служимъ
И мозолимъ руки!
Да продѣлывай ему же
Въ именины штуки!
— Безъ того, на дняхъ, устроивъ
Грозу, вдругъ съ почину
Я прожегъ себѣ случайно
Цѣлую штанину.
— Плата малая, доходовъ
Тоже маловато:
Не хватаетъ и на масло
Даже для салата.
— Мясо вижу только въ праздникъ,
А вина — ни духу . . .
И себя корми, какъ знаешь,
И свою старуху.
— Только физика и кормитъ:
Юные студенты
Еще платятъ за уроки
И эксперименты.
— Да не будь отъ бабъ приносовъ
Въ этомъ околоткѣ,
Не пришлось бы даже въ праздникъ
И понюхать водки.
— На Владиміра работать
Даромъ, лишь изъ чести?! . . .
Ну его . . . . со всѣмъ парадомъ,
Съ шоколадомъ вмѣстѣ! . . .
— Славить праздники и будни
Слишкомъ будетъ часто . . .
Не хочу гремѣть, не буду . . .
Наплевать — и баста!»
Тутъ испуганныя посыльный,
Съеживъ въ страхѣ плечи,
Проворчалъ: «извольте помнить,
Дядя, эти рѣчи.
Вѣдь и я на царской службѣ,
И служу я вѣрно:
Ну, какъ васъ царю я выдамъ?!
Дѣло выйдетъ скверно!» . . .
И Перунъ, вконецъ взбѣшенный
Той угрозой новой,
Ужъ полѣзъ, было, подъ лавку
За стрѣлой громовой;
Но деньщикъ, почуявъ грозу,
Мигомъ маршъ изъ хаты;
Какъ иахлыстаиный, бѣжитъ онъ
Въ царскія палаты
И Владиміру доноситъ
Съ дрожью: «Честь имѣю
Доложить, что словъ Перуна
Повторить не смѣю.
И меня онъ встрѣтилъ бранью
И сболтнулъ — на диво —
Объ особѣ вашей царской
Слишкомъ неучтиво.
Шоколадъ — де въ одиночку
Царь пущай смакуетъ;
И на царскую — де службу
Онъ, Перунъ, наплюетъ;
Царскій праздникъ или будни
Славить слишкомъ часто
Онъ не хочетъ; на царя — де
Мнѣ плевать . . . и баста!»
Плюнулъ царь! ругать Перуна
Началъ, какъ скотину;
Хоръ придворныхъ всеконечно
Вторилъ властелину.
За Перуномъ полицейскихъ
Шлетъ онъ въ путь-дорогу:
«Приведите грубіяна
Къ царскому порогу.»
Лишь пошли они, Владиміръ
Имъ кричитъ въ окошко:
«Стой! Надъ нами вѣдь не каплетъ!. .
Подождемъ немножко . . . .
Наше празднество не будемъ
Портить всякой дрянью:
Воротитесь! завтра будетъ
Время наказанью.
О громахъ просить Перуна
Мы уже не станемъ;
Вѣдь у пасъ довольно пушекъ —
Мы и сами грянемъ!»
Шлетъ онъ тотчасъ же за парой
Баттарей съ приказомъ —
При столѣ, за каждымъ тостомъ
Залпы дѣлать разомъ.
Веселились, пили, ѣли
Чуть не до растяжки;
Гости тайно отпускали
Въ узкихъ брюкахъ пряжки;
И вино, и пиво пили,
Ҍли дичь, паштеты,
Такъ, что лопались на многіхъ
Шитые жилеты.
Всѣ галдятъ, хохочутъ, пляшутъ;
Слышенъ рядъ хлопушекъ
Отъ раскупорки бутылокъ,
Отъ пальбы изъ пушекъ.
И квартиръ, конечно, гости
Не нашли бы сами:
Ихъ прислуга разносила
Съ царскими дарами.
Рядомъ съ царственной вершиной
Виденъ холмъ отлогій;
Рядомъ пышные хоромы
Съ хижиной убогой . . . .
Въ тѣ часы, какъ пиръ вершился
Въ царственномъ чертогѣ,
Желчь Перуна изливалась
Въ длинномъ монологѣ:
«Кто Перуномъ грознымъ не былъ,
Для того загадка —
Почему живется богу
Далеко не сладко.
Встанешь рано: первымъ дѣломъ
Міръ росою кропишь,
Запираешь мѣсяцъ на день,
Въ солнцѣ печку топишь;
Всѣхъ чертей, ночныхъ кикиморъ
Въ торбу запихаешь,
Звѣзды, словно куръ, приманишь —
Въ птичникъ запираешь;
Отъ пичужки до букашки.
Отъ слона до мошки —
Всѣмъ готовишь спозаранку
Пишу для кормежки;
А когда проснутся люди,
Загалдятъ всѣ разомъ —
У меня, глядишь, отъ гаму
Помутится разумъ.
Только тотъ, вь чье ухо ночью
Заползла букашка,
И пойметъ, какъ въ часъ пріема
Для Перуна тяжко.
Сколько слезъ, моленій, жалобъ!
Ежедневно тоже!
Тотъ поетъ, другой вздыхаетъ,
Каждый шепчетъ: ««Боже!»
Ужь за чѣмъ ко мнѣ не лѣзутъ!
Ужь какія просьбы!!
Еслибъ это все припомнить —
Ошалѣть пришлось бы!
Кто здоровья, кто потомства
Требуетъ отъ бога;
Кустари кричатъ, что Фабрикъ
Слишкомъ уже много.
Тотъ съ молитвой, чтобы гуще
Выросла пшеница;
Тотъ — чтобъ я его буренкѣ
Помогалъ телиться.
Одному нужна поливка,
Дождь — для огорода:
А другому — къ сѣнокосу —
Ясная погода.
Этимъ холоду, тѣмъ жару
Надобно на смѣну;
Тѣмъ — понизить цѣну хлѣба,
Тѣмъ — повысить цѣну.
Всѣхъ посноснѣе старухи —
Вѣчно съ разнымъ вздоромъ!
Если такъ пойдетъ и дальше —
Вымету ихъ съ соромъ,
Въ нихъ пушу мои перуны!
Если не по многу
Ей коза доитъ, ужь съ плачемъ
Лѣзетъ прямо къ богу.
Не хотятъ работать люди,
И бѣгутъ молиться,
Словио богъ затѣмъ и созданъ
Чтобъ за нихъ трудиться.
Нуженъ богъ для всякой дряни
Каждому въ подмогу;
Самъ, пострѣлъ, здоровье сгубитъ,
А лѣчиться — къ богу.
Та у бога мужа проситъ
Съ упованьемъ, съ вѣрой;
Тотъ желаетъ, чтобъ супругу
Унесло холерой.
Тѣ на счастье въ лоттереѣ
Жертвы мнѣ приносятъ,
Страхователи зачѣмъ-то
О пожарахъ просятъ . . .
Ахъ, бездѣльники! Не будь я
Слишкомъ добрымъ, чивымъ —
Въ пастилу бы всѣхъ ихъ скомкалъ,
Какъ гнилыя сливы ! . . .
И, нюхнувши изъ тавлинки,
Онъ чихнулъ исправно;
Громъ пронесся надъ вселенной,
Дождь пошелъ нежданно.
Да, не шутка, не находка
Называться богомъ:
Самый Бриксенъ — вздоръ, игрушка,
При сравненьи строгомъ!
Въ ночь, какъ все храпѣло крѣпко
Въ замкѣ и въ лачугѣ —
Богъ рѣшилъ побаловаться
Трубкой на досугѣ.
Онъ за трубку . . . а супруга
Входитъ — руки въ боки —
И давай читать Перуну
Старые уроки.
«Мнѣ въ дверную щелку было
Слышно все, до слова,
Что въ бесѣдѣ съ царскимъ служкой
Ты напуталъ снова.
Уступай царю — попомни,
Говорю я толкомъ:
Съ оппозиціей подобной
Послѣ взвоешь волкомъ.
Всѣмъ въ глаза ты рѣжешь правду,
Если что не ладно!
Наживешь враговъ; тебѣ же
Будетъ жить накладно!»
Если день деньской супруга
И пилитъ, и гложетъ,
То не только человѣка —
Бога въ лоскъ уложитъ.
Ихъ, Перунъ, бѣдняга! Жалко
Мнѣ тебя до боли:
Предстоитъ тебѣ прогулка
Завтра противъ воли.
И куда-ты лѣзъ, несчастный!
Что надѣлалъ? Страсти!
На проломъ идти безстрашно
Противъ царской власти! . . .
И къ чему ты вызвалъ бурю
Такъ неосторожно ?!
Утекай . . . у насъ и съ богомъ
Справятся безбожно.
Полицейскимъ быть не дурно!
Онъ не знаетъ спуску:
Захотѣлъ, сцарапалъ мигомъ —
И сейчасъ въ кутузку!
Каждый бутаря съ поклономъ
Долженъ сторониться:
Кто полицію задѣнетъ —
Въ ней же насидится.
Изъ поэмы сей увидятъ
(Горькая насмѣшка!),
Что предъ властью полицейской
Даже богъ — то пѣшка.
Вотъ ведутъ его, связавши,
Улицей въ парадѣ:
Двое подъ руки волочатъ,
Третій бутаръ — сзади.
«Хоть задами повели бы:
Глуше тамъ дорога!
Отъ публичнаго скандала
Хоть увольте бога.»
А Перуниха сынишкѣ
На задахъ въ долочкѣ
Въ ту минуту замывала .
Что-то на сорочкѣ;
И, узрѣвъ въ бѣдѣ супруга,
Въ изступленьи дикомъ,
Опрокинулась на стражу
Съ мокрой тряпкой, съ крикомъ.
А Перунъ — добрякъ супругѣ
Говоритъ смиренно:
«Спрячь свой мечъ въ ножны; ударилъ,
Видно, часъ мой, жено!»
И пока съ супругой бога
Стражи шумно вздорятъ.
Во дворцѣ на счетъ Перуна
Ужь юристы спорятъ.
А Перунъ въ острогѣ, въ узахъ,
Ждетъ судьбы грозящей;
Но въ законахъ нѣтъ статейки.
Къ дѣлу подходящей.
Маху далъ законодатель
По сему предмету,
Не смекнувъ, что царь и бога
Можетъ звать къ отвѣту.
И юристы, ранымъ рано
Будучи у трона,
Изрекли, что противъ бога
Не нашли закона.
Царь ихъ всѣхъ ослами назвалъ,
И, подъ тѣмъ предлогомъ,
Онъ назначилъ судъ военный
Надъ преступнымъ богомъ.
Быстръ военный судъ, не знаетъ
Онъ ни въ чемъ препоны:
У него вѣдь въ патронташѣ
Всякіе законы;
Смотритъ онъ на судъ цивильный
Свысока; безъ преній,
Безъ уставовъ онъ рѣшаетъ —
Въ силу »усмотрѣній.«
У него здоровъ желудокъ,
Какъ у щуки жадной;
И невинныхъ, и виновныхъ
Онъ варитъ нещадно.
Изъ ничтожества и быстро,
Какъ творецъ вселенной,
Мѣткій приговоръ состряпалъ
Скорый судъ военный:
«Въ силу вышедшихъ по войску
Циркуляровъ мѣстныхъ
И законовъ уголовныхъ,
Каждому извѣстныхъ:
За поруху царской честя,
Бунтъ, строптивость нрава,
Судъ рѣшилъ повѣсить бога,
Разсуждая здраво;
Но монаршимъ милосердьемъ
Приговоръ отвергнутъ,
И виновный лишь въ Днѣпровскій
Омутъ будетъ ввергнутъ;
А въ примѣръ для непокорныхъ,
Пусть къ хвосту кобылы
Онъ привязанный промчится
До сырой могилы.»
Той порой одинъ газетчикъ
Засѣдалъ въ острогѣ:
Рѣзко онъ писалъ о вѣрѣ
И о самомъ богѣ;
Судъ рѣшилъ писаку бросить
Вмѣстѣ съ богомъ въ воду,
Безпристрастно осуждая
Вспышки за свободу.
Сообщу разсказъ печальный
Людямъ богомольнымъ,
Какъ славянскій богъ разстался
Съ нашимъ свѣтомъ вольнымъ.
Слабонервнымъ отъ разсказа
Лучше уклониться
И усердно объ усопшемъ
Богѣ помолиться.
Вотъ къ хвосту кобылы крѣпко
Онъ привязанъ, мчится
По камнямъ, по грязнымъ лужамъ —
Гдѣ и какъ случится.
И писакой за Перуномъ
Тотъ же путь измѣренъ:
И его промчалъ столицей,
Въ томъ же видѣ, меринъ.
Какъ жестоко ихъ терзали! . . . .
Не придумать хуже!
Словно ими пожелали
Вышлифовать лужи.
И протащенныхъ по лужамъ,
По камнямъ и пыли,
Какъ слѣпыхъ щенятъ, бѣдняжекъ
Вмѣстѣ утопили.
Такъ безъ исповѣди сгибли,
Словно лютеране,
Лишь »помазаиные« грязью
Въ черноземной ваннѣ.
Самъ я не былъ тугъ, но знаю
Сказъ о томъ подробный,
Что оставилъ для потомства
Несторъ преподобный.
«Такъ превратно все на свѣтѣ!
Нынче богомъ-спасомъ
Всѣ зовутъ тебя, а завтра,
Смотришь, свинопасомъ.
Боги бѣдные! Сегодня
Жгутъ вамъ ѳиміамы;
Завтра, смотришь, не избѣгнуть
Вамъ помойной ямы.
Смотришь — часто по капризу
Новый богъ творится,
А казнеиному сейчасъ же
Побѣгутъ молиться.
Міръ, съ небеснымъ царствомъ вмѣстѣ,
Суета суетствій:
Все пройдетъ и все исчезнетъ
Втуне, безъ послѣдствій.
Монархизмъ одинъ съ царизмомъ,
Съ причтомъ безконечнымъ,
Какъ сапогъ изъ русской юфти,
Будетъ прочнымъ, вѣчнымъ.»
Такъ мечталъ Перунъ злосчастный,
Ожидая смерти . . . .
Продаю, за что купилъ я,
Слышалъ это — вѣрьте.
Не прибавилъ я, хоть могъ бы.
Ни единой іоты:
У меня попасться въ крѣпость
Вовсе нѣтъ охоты.
А въ Шпильберги и Куфштейны
Входъ для всѣхъ свободный;
Соловьи — и тѣ тамъ смѣло
Тянутъ «гимнъ народный.»
Все сидящее на тронѣ
Чти, мой сынъ, смиренно:
Духъ смиренія царями
Цѣнится отмѣнно.
Чтущій тронъ пойдетъ далеко
Въ семъ подлунномъ мірѣ,
А нечтущій — на казенной
Поживетъ квартирѣ.
Вѣдь пустякъ, а задалъ много
И хлопотъ, и дѣла:
Русскій людъ лишился бога,
Церковь овдовѣли.
Вотъ у насъ подобный случай
Не имѣлъ бы мѣста:
Каждый патеръ можетъ дѣлать
Намъ боговъ изъ тѣста.
На Руси объ этихъ кунштахъ
Не было въ поминѣ,
И безбожниками стали
Всѣ по сей причинѣ.
Всѣ ужаснѣйшихъ послѣдствій
Трусили немало:
Ничего вѣдь въ этомъ родѣ
Прежде не бывало!
Впрочемъ, свѣтъ одинъ и тотъ же,
Іоты не измѣнишь:
Хоть сто разъ ты плюнешь въ море —
Все его не вспѣнишь.
И въ Россіи безъ Перуна
Тихо и невалко
Шла житейская машина,
Словно самопрялка.
Старцы тихо умирали,
Дѣти нарождались,
Люди трезвые трудились,
Пьяницы валялись.
Сливы въ осень дозрѣвали,
Раньше зрѣли груши:
Послѣ ливней наступали
Дни великой суши.
Въ ночь луна свѣтила, солнце
Днемъ сіяло ярко;
Самому царю въ іюлѣ
Становилось жарко.
Хлѣбъ безъ сѣва не родился,
Травы шли и сами;
Баринъ сильно ртомъ работалъ,
А мужикъ — руками.
Аккуратныя взносъ аренды
Баричи любили;
Голодающіе ѣли,
Жаждущіе пили.
Всюду рѣки были влажны,
А каменья тверды;
Бѣдняки вездѣ твердили,
Что невѣсты горды.
Дворянинъ старинный свято
Чтилъ свою породу;
Шинкари, какъ прежде, въ пиво
Подливали воду.
Молодежь впередъ спѣшила,
Старцы отставали;
На щепоть веселья каждый
Чаялъ горсть печали.
Всюду множество піявокъ
Бѣдный людъ сосало;
Всюду мало было умныхъ,
Дураковъ — не мало.
Тотъ, кто жульничала, при богѣ,
Жуликомъ остался;
Честный труженикъ, какъ прежде,
Всюду обдирался.
Свѣтъ всегда одинъ и тотъ же,
Свѣтъ не перемѣнишь:.
Хоть сто разъ ты плюнешь въ море —
Все его не вспѣнишь.
И въ Россіи безъ Перуна
Тихо и невалко
Шла житейская машина,
Словно самопрялка.
Но церковная машинка
Стала . . . . ну, хоть тресни!
Духовенство затянуло
Жалобныя пѣсни.
Вѣдь крестьянинъ, хитрый малый,
Послѣ страшной пытки
Упраздненнаго Перуна,
Вышелъ не въ убыткѣ,—
Пересталъ платить на церковь,
Будучи увѣренъ,
Что излишни десятины,
Если богъ похѣренъ.
Пусто было въ храмахъ: требы
Совершались глухо . . . .
У духовныхъ разжирѣвшихъ
Подводило брюхо.
Чудеса свершались: кровью
Плакали иконы,
И рождались отъ юницы
Скверные драконы.
Бабы — страшно ихъ смущала
Каждая примѣта —
Торопились сбыть обноски
До кончины свѣта . . . .
Были знаменія свыше
Тамъ и сямъ старухамъ.
«Чу! вода шумитъ! . . . къ потопу
Быть бѣдѣ, по слухамъ!
Чудеса: дитя родилось
Послѣ свадьбы вскорѣ! . . . .
Запасайтесь пузырями!
Быть потопу! . . . . горе! . . . .»
Царь сидѣлъ уже на тронѣ . . . .
Экстреннаго рода
Аудіенція сегодня
Будетъ для народа.
Дворъ, сановники, министры,
Дамы, кавалеры —
Всѣ на вытяжку стояли,
Какъ изъ грушъ шпалеры.
Дальше, сгорбившись порядкомъ,
Словно на морозѣ,
И дьяки стояли въ залѣ,
Въ сокрушенной позѣ.
Все при нихъ: чернила въ склянкахъ,
Перья за ушами,
И мѣшки . . . для разныхъ актовъ,
Поданныхъ истцами.
И жандармы въ томъ же залѣ,
На послѣднемъ планѣ,
Приготовили на случаѣ
Лавку . . . словно въ банѣ.
А предъ трономъ государя,
Съ сокрушеннымъ духомъ,
Вѣрноподданная церковь
Внизъ лежала брюхомъ.
Все въ пріемѣ отличалось
Необычнымъ тономъ:
Духовенство всей Россіи
Было передъ трономъ:
И епископы съ попами,
Дьяконы съ дьячками,
Звонари, просвирни, даже
Служки съ сторожами
Съ ними были музыканты,
Масса пѣвчихъ въ хорѣ,
Были старосты при храмахъ —
Церковь въ полномъ сборѣ.
Вскорѣ дробью барабанной,
Всей толпѣ въ угоду,
Поданъ знакъ, чго царь внимаетъ
Вѣрному народу.
Тутъ-то члены павшей церкви
Громогласно взвыли.
И, какъ старыя цыганки,
Причитали, ныли;
Разомъ взвыли протопопы,
Дьяконы съ дьячками,
Звонари, просвирни, даже
Служки съ сторожами
Не отстали музыканты,
Пѣвчіе — и хоромъ
Всѣ завыли вмѣстѣ, разомъ,
Громко, всѣмъ соборомъ
«Что же нужно вамъ?» раздался
Царскій голосъ внятно,
А они въ отвѣтъ: «мы гибнемъ!
Гибнемъ безвозвратно! . . . .»
Депутація къ престолу
Подошла съ поклономъ
И одинъ изъ депутатовъ
Рѣчь держалъ предъ трономъ:
«Государь! свята, велика
Власть твоя — нѣтъ слова;
Ты, отъявъ у Руси бога,
Властенъ дать иного.
Нуженъ богъ, къ какой бы ни былъ
Онъ приписалъ сектѣ:
Только имъ вѣдь мы и держимъ
Мужиковъ въ решпектѣ.
Скоро всяческій порядокъ
Прахомъ разлетится:
Мужичье кому же будетъ
За царя молиться?!
Кто нибудъ стращать ихъ долженъ
Громомъ, вихремъ, ливнемъ . . .
Не изжить намъ вѣкъ безъ бога,
Всѣ безъ бога сгибнемъ! . . .»
Аргументъ такой могучій
(Хоть не по приказу)
Отыскалъ въ монаршемъ сердцѣ
Нѣжный отзывъ сразу.
Это сердце было мягко,
Словно у теленка:
Царь не могъ собственноручно
Заколоть цыпленка.
— «Благу подданныхъ, конечно,
Мы не будемъ чужды! . . . .
До свиданья! . . . Мы обсудимъ
Зрѣло ваши нужды . . . .»
Тайно вечеромъ министры
Собрались въ тревогѣ:
Имъ впервые доводилось
Разсуждать о богѣ.
Всѣ согласны были въ главномъ:
Вѣровали свято,
Что безъ бога съ русскимъ людомъ
Ладить трудновато.
Но зато дошли въ деталяхъ
Скоро до разлада;
Какъ и всюду — проявилось
Два различныхъ взгляда:
Школа новая носилась
Все съ своей арендой;
Старой школѣ все хотѣлось
Службы съ крупной рентой.
Управлявшій министерствомъ
Внутреннихъ дѣлишекъ
Видѣлъ «въ конкурсѣ спасенье
Отъ народныхъ вспышекъ;
Претендентамъ открывалась
Торная дорога,
А изъ нихъ ужь царь съумѣлъ бы
Сдѣлать выборъ бога.»
А министру иностранныхъ
Дѣлъ казалось — «кстати
Сообщить и заграничнымъ
Органамъ печати
О замѣнѣ бога Руси
Новымъ, иностраннымъ,
Такъ какъ думать о туземцѣ
Находилъ онъ страннымъ;
Лишь бы выскочкой онъ не былъ.
Вылѣзшимъ изъ щели:
Руси нуженъ старый практикъ,
Искушенный въ дѣлѣ.
И казны щадить не надо
Вровень съ этикетомъ,
Если только иностранцамъ
Знать дадутъ объ этомъ.»
А за нимъ министръ финансовъ
(Милая персона)
Предлагалъ «мѣстечко бога
Сдать съ аукціона:
Кто за меньшую приплату
Богомъ быть возьмется,
Пусть тому лишь должность бога
Тотчасъ и сдается;
Но прибавилъ, что изъ храмовъ
И сребро, и злато,
При нуждѣ, на дворъ монетный
Можетъ быть изъято;
Что обязанъ богъ al pari
Курсъ дерзать бумажный . . .
Это главное! . . . другіе
Пункты маловажны!»
А министръ работъ публичныхъ
Внесъ, безъ колебаній,
Свой проектъ насчетъ безплодныхъ
Монастырскихъ зданій:
«Обративши ихъ въ казармы —
Говорилъ онъ — можно
Поддержать казну, покуда
Русь живетъ безбожно.»
У юстиціи — иное
Въ головѣ созрѣло:
«Черезъ органы печати
Такъ оФормить дѣло,
Чтобы съ бога взять подписцу —
Безъ того ни шагу. —
Поражать ударомъ грома
Лживую присягу;
Всѣ прохвосты-де по царски
Нынче жить стремятся —
Лгать, присягу въ грошъ не ставить,
Надъ судомъ смѣяться. . .»
У министра просвѣщенья
Былъ простъ игривый:
Онъ давалъ вдовѣ Перуна
Всѣ прерогативы
Службы мужа; ей въ подспорье
Позволялъ открыто
Завести себѣ дервиша
Или іезуита.
«Такъ дешевле, лучше выйдетъ»,
Увѣрялъ при этомъ,
Обѣщая имъ въ началѣ
Помогать совѣтомъ.
Изъ духовныхъ былъ онъ родомъ,
И предпринялъ мѣры ;
Подобрать къ рукамъ лукаво
Даже областъ вѣры.
А министръ военный буркнулъ:
«Каждый, въ смыслѣ строгомъ,
Генералъ все можетъ сдѣлать,
Что вершится богомъ.
Онъ слугою царскимъ будетъ,
Помня дисциплину;
И въ доходъ казны уступитъ
Пенсію по чину;
А для письменной работы
Ловкій literatus —
Борзописецъ — пусть при богѣ
Состоитъ ad latus;
Духовенство съ войскомъ будетъ
Подъ одной командой,
И дѣла пойдутъ по стрункѣ
Съ этой новой бандой. . . . .»
Тутъ министромъ полицейскимъ
Непричастнымъ спору,
Поданъ былъ царю какой-то
Votum въ ту же пору.
Полицейскіе, что кошки,
Любятъ сумракъ ночи,
И ходить при свѣтѣ солнца
Что-то неохочи.
И хоть votum за печатью
Поданъ былъ въ пакетѣ —
Угадаю смыслъ секретный
Въ поданномъ совѣтѣ:
Вѣрно — исповѣдь, латинство
Постъ по всякой части,
Славный орденъ іезуитовъ
И покорность власти.
Какъ вездѣ, и въ русскомъ царствѣ
Меньше было силы
У министровъ, взятыхъ гуртомъ,
Чѣмъ у камариллы.
Лексякографъ же Шумавскій,
Памятный въ народѣ,
Говорилъ, что камарилла
Всюду въ женскомъ родѣ.
У Владиміра къ тому же
Былъ престранный норовъ:
Левъ — съ придворнымъ кавалерством,
Съ женщинами боровъ.
Намъ изъ женъ его извѣстны:
Болгарка, гречанка,
Двѣ хорошенькія чешки,
И еще норманнка.
И матресокъ было мною,
Если счесть ихъ вмѣстѣ:
Триста въ Бѣлгородѣ было,
Въ Берестовѣ дрѣстѣ,
Триста въ Вышгородѣ было;
Да въ глуши посадовъ
Тоже были филіалки,
Кромѣ главныхъ складовъ.
Еслибъ къ нимъ еще прибавить
Маменекъ и тетокъ
Вмѣстѣ съ ихъ духовниками —
Цѣлый хоръ трешотокъ —
Камарилла та была бы .
Ростомъ съ Чимборасо!
Необъятнѣйшая толща,
Какъ на бойнѣ мясо.
Сколько жь было кандидатовъ ?!
Всяческихъ протекцій ?!
Царь наслушался о вѣрѣ
Всевозможныхъ лекцій.
Всѣ царю надоѣдали,
Всѣ касались дѣла;
Голова его въ ту пору
Чуть не посѣдѣла.
Какъ пришелъ къ царю Матвѣичъ,
Чтобъ помочь раздѣться,
Царь сказалъ, что отъ напастей
Некуда и дѣться!
А Матвѣичъ, камердинеръ,
Былъ въ ту пору силой:
Онъ приказывалъ министрамъ,
Правилъ камариллой.
«Ахъ, любезнѣйшій Матвѣичъ!
Помоги мнѣ въ горѣ:
Сколько дней съ бабьемъ вожусь я
Въ постоянномъ спорѣ!»
Лишь улегся царь, Матвѣичъ
Съ сапогами, въ ночь-то
Маршъ въ редакцію газеты
»Сѣверная Почта.«
Тамъ, съ ботфортами подъ мышкой,
Диктовалъ онъ съ ражемъ . . .
«Чтобы завтра было въ «Почтѣ»,
А не то ни смажемъ! . . . »
И на утро поразила
Кіевлянъ газета
Передачей крупнымъ шрифтомъ
Царскаго декрета:
«Именнымъ Указомъ Царскимъ
На давно свободный
Постъ Перуна впредь назначенъ
Конкурсъ всенародный.
Въ Полицейскомъ Министерствѣ
Департаментъ вѣры
Выдастъ справки пожелавшимъ
Божеской карьеры.»
Телеграфы, подхвативши
Мигомъ новость эту,
Электрическою искрой
Разнесли но свѣту.
Черезъ день, какъ рой пчелиный,
Разлетись вселенной,
Зажужжали телеграммы
Въ прессѣ ежедневной.
Въ вѣчномъ Римѣ кардиналы
Часто ходятъ «къ Раку»,
Незадолго передъ миссой,
На стаканъ араку.
Тамъ почтенный Шамшулини,
Лишь окинулъ глазомъ
Аугсбургскую газету,
Вспрянулъ съ мѣста разомъ,
Попросилъ lacrimae Christi
Въ жбанѣ — не въ стаканѣ,
Духомъ выпилъ, маршъ — и скоро
Былъ ужь въ Ватиканѣ;
Тамъ вломился въ спальню Папы,
Не потюкавъ въ двери,
И сразилъ его газетной
Новостью по вѣрѣ.
Папа, вставъ въ одной сорочкѣ,
Гордо поднялъ выю,
И велѣлъ, чтобъ іезуиты
Двинулись въ Россію;
Имъ велѣлъ онъ подковаться
Острыми шипами
И идти подъ маршъ особый
Твердыми стопами.
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
Вѣетъ вѣтеръ съ Черноморья,
Лѣзутъ изувѣры
Въ стольный Кіевъ съ предложеньемъ
Самой лучшей вѣры.
Вотъ и съ запада подуло —
Вихрь во градѣ Кія.
Каждой фирмѣ очень лестно
Подорвать другія.
Вотъ съ печатью въ ростъ тарелки
Папой шлется булла:
Пишетъ онъ: «за вѣру грековъ
Я бы не далъ пула.
Есть единственная церковь,
Сыне вожделѣнный:
Церковь Римская церквѣе
Всѣхъ церквей вселенной».
Патріархъ же Цареградскій
(Ужь печать-то съ блюдо!)
Пишетъ въ Кіевъ: «Лжетъ антихристъ!
Вѣрить Риму — худо!
Есть единственная церковь,
Сыне вожделѣнный:
Церковь эллиновъ церквѣе
Всѣхъ церквей вселенной».
И синедріонъ раввинскій,
Похваляясь вѣрой,
Учитъ: «Брось и Римъ, и грековъ —
Въ Моисея вѣруй!
Есть единственная церковь,
Сыне вожделѣнный:
Вѣрь — еврейская церквѣе
Всѣхъ церквей вселенной».
И великій муфтій тоже
Тянетъ нотку эту:
«Прогони собакъ невѣрныхъ —
Ввѣрься Магомету.
Есть единственная церковь,
Сыне вожделѣнный:
Мусульманская церквѣе
Всѣхъ церквей вселенной . . . .»
Такъ за кость собаки грызлись
Передъ царскимъ окомъ . . .
И другіе конкуренты
Къ нимъ пролѣзли бокомъ:
Всѣхъ не вспомнишь! А ругаться
Какъ ужь были ловки!
И отъ нихъ понаучились
Многому торговки.
Маклерамъ жилось привольно
Въ томъ разгарѣ страсти:
Пили все одну наливку,
Ҍли только сласти;
Ничего не проморгали
Зоркими очами,
И прослыли съ той эпохи
Божьими бичами . . . .
Примечания
править- ↑ Гавличек К. Падение Перуна : Легенда из русской истории [в стихах] : Перевод с чеш. [М. П. Петровского] / К. Гавличек. - Прага : О. Иванов, 1900. - 55 с.
- ↑ Гавличек К. Падение Перуна : Легенда из рус. истории [в стихах] : Пер. с чеш. / К. Гавличек. - Женева : М. Elpidine, 1903 (Укр. тип.). - 39 с.; 14.
- ↑ Гавличек К. Падение Перуна : Легенда из русской истории / К. Гавличек; Пер. с чеш. проф. М. П. Петровского. - Казань : М. А. Голубев, 1917. - 32 с.; 18. - (Библиотека гражданина новой России; № 8).
- ↑ Крещение Святого Владимира. (Легенда из русской истории). = Křest svatého Vladimira. Legenda z historie ruské. Перевод с чешского Д. Самойлова. в сборнике: Чешская сатира и юмор : Стихи. Рассказы. Фельетоны. Очерки : [Переводы] / [Сост. и примеч. В. Савицкого]. - Москва : Гослитиздат, 1962. - 407 с. : ил.; 21 см.