Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/III/ДО
Самъ Красавинъ почти ничего не пилъ, кромѣ содовой воды, подкрашенной какимъ-то мудренымъ виномъ. Это былъ плечистый мужчина съ окладистой русой бородой, того неопредѣленнаго возраста, который Сахановъ называлъ "петербургскимъ". Широкая крѣпкая шея съ краснымъ наливомъ, широкое лицо съ тугимъ румянцемъ, каріе глаза съ поволокой, слегка вьющіеся русые волосы безъ малѣйшихъ слѣдовъ сѣдины — все, кажется, говорило о завидномъ богатырскомъ здоровьѣ, а между тѣмъ этотъ богатырь въ глазахъ свѣтилъ медицинской науки былъ обреченнымъ человѣкомъ, дни котораго сочтены. Красавинъ, вообще, являлся таинственнымъ человѣкомъ, который всплылъ на бурную поверхность столичной жизни изъ неизвѣстныхъ глубинъ и котораго одни считали милліонеромъ, а другіе — нищимъ.
— Все это сплетни, — рѣшилъ разъ и навсегда Сахановъ. — Вѣрно одно, что Антипъ Ильичъ аккуратно уплачиваетъ по всѣмъ рестораннымъ счетамъ…
Конечно, это было передано Красавину, но онъ ничего не отвѣтилъ, какъ и вообще не любилъ терять напрасно слова. Онъ гдѣ-то и что-то такое дѣлалъ, устраивалъ, хлопоталъ и проводилъ, какъ всѣ дѣльцы, а отдыхалъ въ смѣшанномъ обществѣ артистовъ, художниковъ и особаго сорта интеллигенціи, которая охотно собирается на даровую кормежку. Изъ собравшихся въ номерѣ гостей едва-ли кто нибудь могъ опредѣленно сказать, что такое Красавинъ, да мало этимъ и интересовались. Извѣстно было только, что онъ изъ заволжскихъ раскольниковъ и имѣетъ громадныя связи въ средѣ московскихъ старообрядцевъ-милліонеровъ. Ходили слухи, что раньше онъ пилъ запоемъ, а сейчасъ, когда на него накатывалась запойная тоска, ограничивался тѣмъ, что собиралъ около себя пьющую "братію". Какъ у всѣхъ богачей, у Красавина былъ другъ, такой-же таинственный человѣкъ, котораго всѣ называли Алешей. Онъ сейчасъ сидѣлъ около хорошенькой натурщицы Шуры и слѣдилъ за каждымъ движеніемъ патрона, какъ лягавая собака.
Эта Шура была послѣднимъ номеромъ изъ тѣхъ сомнительныхъ дамъ, которыя какъ-то неожиданно появлялись среди красавинской "братіи" и такъ-же неожиданно исчезали. Дѣвушка равнодушно смотрѣла на всѣхъ своими дѣтскими глазами и улыбалась при малѣйшемъ удобномъ случаѣ, что ее портило. Красивое дѣвичье лицо, обрамленное шелковыми прядями мягкихъ, слегка вившихся русыхъ волосъ, точно было нарисовано какимъ-то капризнымъ художникомъ, который вложилъ въ это лицо неуловимую молодую прелесть. Всего красивѣе у Шуры былъ ротъ, очерченный съ изумительной граціей. Но главное достоинство было не въ лицѣ, а въ тѣлѣ, какъ это всѣ знали по эскизамъ Бургардта. Въ своей компаніи она была извѣстна подъ кличкой "Ню". Шура была сложена, какъ статуя, и ее портили только руки, маленькія и нѣжныя, но съ слишкомъ короткими пальцами…
— У нея точно чужія руки, — говорила Ольга Спиридоновна, не выносившая женскаго превосходства.
Вернувшись въ номеръ, Бургардтъ нашелъ свое мѣсто занятымъ, — на его стулѣ сидѣлъ актеръ Бахтеревъ, котораго Ольга Спиридоновна нарочно подозвала, чтобы "отшить" Бургардта. Въ минуты раздраженія она не стѣснялась выраженіями и любила пустить вульгарное словечко. Бургардтъ подсѣлъ къ Шурѣ и молча взялъ ее за руку, отчего дѣвушка засмѣялась, какъ смѣются отъ щекотки.
— Вамъ весело, Шурочка?
— Такъ себѣ, Егоръ Захаровичъ… Я не умѣю плакать.
— Это отлично…
Бургардтъ любилъ свою натурщицу и относился къ ней, какъ къ избалованному ребенку. Онъ не ухаживалъ за ней, но чувствовалъ себя въ ея присутствіи какъ-то легче, какъ и другіе, точно она заражала всѣхъ своей цвѣтущей молодостью. Шура знала, что Бургардтъ любитъ портеръ, и незамѣтно подала ему полный стаканъ. Она видѣла, какъ слѣдитъ за нимъ Марина Игнатьевна, и дѣлала на зло ей изъ дѣтской шаловливости. Бургардтъ собственно не хотѣлъ больше пить, но изъ духа противорѣчія, чтобы подразнить "сестру милосердія", выпилъ свой стаканъ залпомъ. Шура опять смѣялась, незамѣтно наливая второй стаканъ.
— Я боюсь Марины Игнатьевны, — шепнула она Бургардту. — Она такими злыми глазами смотритъ на меня…
— Страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ…
Публику занималъ одинъ Сахановъ, разсказывавшій самый послѣдній анекдотъ о какой-то актрисѣ, которая по близорукости приняла чужого мужа за своего, "со всѣми послѣдствіями" такой опасной близорукости.
Красавинъ слушалъ равнодушно и все посматривалъ на дверь, какъ по его примѣру инстинктивно дѣлали и другіе, даже Ольга Спиридоновна, начинавшая что-то подозрѣвать. А Шура продолжала подливать Бургардту его стаканъ и незамѣтно перемѣнила свой стаканъ съ шампанскимъ. Бургардтъ поймалъ ее въ подлогѣ и на зло ей залпомъ выпилъ шампанское. Эта смѣсь быстро произвела свое дѣйствіе, и онъ необыкновенно быстро захмелѣлъ.
— Не пейте больше, ради Бога… — проговорила ему на ухо Марина Игнатьевна.
Но Бургардтъ уже былъ въ такомъ настроеніи, что не могъ слушать совѣтовъ, и отвѣтилъ какой-то грубостью. Шура кусала губы отъ смѣха, когда "сестра милосердія" отъѣхала ни съ чѣмъ.
Дальнѣйшія событія для Бургардта точно заволокло туманомъ, и онъ потерялъ нить въ поступательномъ ихъ движеніи. Ему почему-то не нравилось, что Алеша слишкомъ близко сидитъ около Шуры и даже фамильярно положилъ свою руку на спинку ея стула.
— Вы, господинъ хорошій, такъ нельзя… — грубо замѣтилъ ему Бургардтъ.
Алеша что-то ему отвѣтилъ, и Бургардтъ готовъ былъ разсердиться, если-бы не вмѣшалась Шура и прошептала:
— Миленькій, не стоитъ, бросьте.
Дальнѣйшія событія уже окончательно заволоклись туманомѣ. Какъ сквозь сонъ Бургардтъ видѣлъ, какъ появился Васяткинъ, юркій господинъ въ пенснэ, и какъ всѣ разомъ поднялись съ своихъ мѣстъ. Марина Игнатьевна опять подошла къ Бургардту и шепнула:
— Проводите меня, Егорушка…
— Вы домой? Нѣтъ… нне желаю… да… Вы меня будете отпаивать чаемъ, а я не хочу…
Въ номерѣ появились услужающіе татары и смотрѣли на Красавина какими-то жадными глазами. Шура была огорчена, что Красавинъ не подалъ ей руки, а повелъ Ольгу Спиридоновну. Ей пришлось довольствоваться обществомъ Алеши.
— Пойдемте и мы, Егоръ Захаровичъ, — говорилъ Бахтеревъ, подхватывая Бургардта подъ руку. — Пора…
— Куда и зачѣмъ?
— Пароходъ ждетъ…
— А…
Въ корридорѣ ихъ обгоняли цыганки, подталкивая другъ друга, какъ выпущенныя изъ класса школьницы.
— Гм… Антонъ Ильичъ не забылъ о провизіи, — соображалъ Бахтеревъ вслухъ, обнимая свободной рукой смуглую и костлявую цыганку. — Куда, фараоны?
— А мы съ вами на пароходъ…
Проходя садомъ, Бургардтъ вспомнилъ, какъ давеча обидѣлъ его господинъ въ котелкѣ, и началъ ругаться въ пространство, показывая кулаки.
— О, я ему покажу… да…
— Пренебрегите, Егоръ Захаровичъ, — уговаривалъ Бахтеревъ.
Когда они подходили уже къ пристани, Бургардтъ остановился и заявилъ, что не пойдетъ на пароходъ, потому что Красавинъ его не приглашалъ.
— Всѣхъ приглашалъ, значитъ и насъ… Главное: на тони поѣдемъ. Я страстный рыболовъ и лѣтомъ цѣлые дни просиживаю гдѣ-нибудь съ удочкой. А сейчасъ должны идти лососки… Понимаете, будемъ варить уху на свѣжемъ воздухѣ…
Послѣднее убѣдило Бургардта. Вѣдь и онъ тоже въ юности былъ страстнымъ рыбакомъ и проводилъ на Невѣ цѣлые дни. Милая, родная рѣка… Что можетъ быть красивѣе Невы? А петербуржцы, какъ оглашенные, бѣгутъ на какія-то дачи.
— Знаешь что, Бахтеревъ? — заговорилъ Бургардтъ, останавливая артиста. — Наплюемъ на этихъ дурацкихъ цыганъ и на тоню, а возьмемъ лодку, уѣдемъ куда-нибудь на Лахту, разведемъ костеръ… Боже мой, что лучше, какъ провести цѣлую ночь въ лѣсу у огонька? Голубчикъ, милый, поѣдемъ…
Этотъ планъ Бахтеревымъ не былъ принятъ, и онъ потащилъ Бургардта на пароходъ.
— Что-же это такое… Опять пьянство… — шепталъ Бургардтъ, теряя способность къ сопротивленію.