В. Г. Белинский
правитьПавел Степанович Мочалов
(Некролог)
править
16 числа прошлого месяца скончался в Москве знаменитый русский трагический актер Павел Степанович Мочалов. Сценическое искусство понесло в нем горькую утрату. Это был человек с необыкновенным, огромным талантом, какие являются редко. Самая противоречивость и преувеличенность суждений о таланте Мочалова доказывают, что он действительно стоял далеко за чертою обыкновенного. Одни видели в нем высшую степень совершенства, до какого только может доходить трагический талант; другие видели в нем совершенно бездарного актера; как ни преувеличенно первое мнение, однако в нем в тысячу раз больше истины, нежели в последнем, но и последнее существует не без основания; сам Мочалов вызвал его; дело в том, что, получивши от природы огромный талант и богатые средства для представления трагических ролей, Мочалов с молодых лет имел несчастие пренебречь развитием своего таланта и обработкою своих средств, ничего не сделал вовремя, чтоб овладеть ими. Одаренный в высшей степени страстною натурою, он владел при этом голосом, который способен был выражать все оттенки страстей и чувств: в нем слышны были и громовый рокот отчаяния, и порывистые крики бешенства и мщения, и тихий шепот сосредоточившегося в себе негодования, — шепот, который раздавался, бывало, по всему театру, и каждое слово доходило до слуха и сердца зрителя; и мелодический лепет любви, и язвительность иронии, и спокойно высокое слово. Голос для актера великое дело. Конечно, актеру нужен не такой голос, как певцу, но все же нужен необыкновенно гармонический, звучный и гибкий голос: иначе он никогда не выкажет во всей полноте своего таланта, как бы велик он ни был. Голос Мочалова был дивным инструментом, в котором заключались все звуки страстей и чувств. Лицо его также было создано для сцены. Красивое и приятное в спокойном состоянии духа, оно было изменчиво, подвижно — настоящее зеркало всевозможных оттенков ощущений, чувств и страстей. При этом он был крепкого здоровья — обстоятельства, очень важные для трагического актера. Ростом он был не высок, но совсем не так, чтоб это могло казаться в нем недостатком на сцене. Сложен был хорошо.
И невозможно себе представить, до какой степени мало воспользовался Мочалов богатыми средствами, которыми наделила его природа! Со дня вступления на сцену, привыкши надеяться на вдохновение, всего ожидать от внезапных и волканических вспышек своего чувства, он всегда находился в зависимости от расположения своего духа: найдет на него одушевление — и он удивителен, бесподобен; нет одушевления — и он впадает, не то чтобы в посредственность — это бы еще куда ни шло, — нет, в пошлость и тривиальность. Тогда невысокий рост его делался на сцене большим недостатком, вся фигура его становилась неприятною, манеры — безобразными. Чувствуя внутреннюю скуку и апатию, понимая, что он играет дурно, Мочалов выходил из себя, и, желая насильно возбудить в себе вдохновение, он кричал, кривлялся, ломался, хлопал себя руками по бедрам, и оттого становился еще нестерпимее. Вот в такие-то неудачные для него спектакли и видели его люди, имеющие о нем понятие, как о дурном актере. Это особенно приезжие в Москву, и особенно петербургские жители. Они, конечно, правы в отношении к самим себе, тем более что по слухам ожидали увидеть чудо таланта. Правда, едва ли когда-нибудь Мочалов целую большую роль играл дурно от начала до конца; напротив, в продолжение большой пьесы у него не раз вспыхивало вдохновение, и он хоть в нескольких только сценах, но все-таки бывал удивителен; но не у всякого станет терпения высидеть длинную трагедию, дурно разыгрываемую даже главным лицом, в надежде вознаградить себя несколькими минутами удовольствия. Москвичи любили его, многое извиняли ему и терпеливо дожидались его «превращений» на сцене, — и как хорош он был в этих «превращениях»; он словно вырастал в глазах зрителя, манеры его мгновенно облагороживались, лицо и голос изменялись — точно совсем другой человек на сцене, в глазах зрителей! Ему никогда не удавалось выполнить ровно свою роль от начала до конца, то есть выполнить ее художнически, артистически; но ему нередко удавалось, в продолжение целой роли, постоянно держать зрителей под неотразимым обаянием тех могущественных и мучительно сладких впечатлений, которые производила на них его страстная, простая и в высшей степени натуральная игра. И в этой игре бывали неровности и небольшие промахи; но зритель под бременем волновавших его ощущений не успевал приходить в себя, чтоб ясно видеть оттенки игры. Иногда Мочалов бывал превосходен только в нескольких актах трагедии, иногда в одном, иногда целая роль его была беспрестанною сменою падения восстанием и восстания падением; невозможно исчислить всех этих комбинаций удач с неудачами.
Торжеством его таланта был Гамлет; бывал он превосходен и в Отелло, но большею частию только в трех последних актах, когда выходит на сцену ревность. Прежде он блистал в ролях Карла Моора и Фердинанда. Сослуживцы его уверяют, что он был удивителен в роле Мейпау в пьесе Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние»; он особенно любил эту роль, охотно и часто играл ее, и всегда, не в пример прочим ролям, выполнял ее с удивительным совершенством с начала до конца, как истинный художник, и не многие могли смотреть без слез на его игру в этой роли.
Чтобы верно оценить такой талант, как Мочалова, надо было часто видеть его на сцене, освоиться с его игрою, изучить ее. По огромности таланта Мочалов был необыкновенным феноменом; но этот талант был чисто природный, нисколько не развитый ни наукою, ни искусством, всегда зависевший от вдохновения. Конечно, без вдохновения нельзя сыграть как следует никакой роли, тем более трагической; но и без вдохновения можно играть прилично, умно, отчетливо. Почти всякая роль начинается довольно холодно и разогревается по мере хода драмы. Вот тут-то особенно важно для актера не потеряться, испугавшись своего внутреннего нерасположения к игре, но играть с полным присутствием духа; вдохновение мало-помалу придет само собою, его вызовут рукоплескания публики; притом же, играя отчетливо, актер невольно входит в свою роль и сам себя разогревает ею. Но этого самообладания своими средствами актер может достичь только усиленным и долговременным изучением своего искусства. Этого-то изучения и недоставало Мочалову, чтоб быть истинным чудом сценического искусства. И потому он давно уже шел назад, вместо того чтоб идти вперед. В 1846 году Мочалова едва узнавали на сцене, не видавшие его лет шесть. Были и тут вспышки, но уже не прежнего Мочалова; голос хриплый, страсть еще есть, но уж средства для выражения ее ослабли…
В мире искусства Мочалов пример поучительный и грустный. Он доказал собою, что одни природные средства, как бы они ни были огромны, но без искусства и науки, доставляют торжества только временные, и часто человек их лишается именно в ту эпоху своей жизни, когда бы им следовало быть в полном их развитии. Мочалов, как мы уже сказали, еще довольно задолго до смерти своей начал ослабевать в таланте, и умер он всего на сорок восьмом году от роду… Биографические подробности о жизни Мочалова читатели найдут в брошюре под названием: «Воспоминание о П. С. Мочалове», которую в скором времени намерен издать В. С. Межевич. Г-н Межевич коротко знал Мочалова, он имеет его письма, рукописные стихотворения и даже краткую автобиографию, доставленную ему Мочаловым в 1846 г., — стало быть, можно с достоверностию предположить, что брошюра г. Межевича будет интересна.
Впервые опубликовано: «Современник», 1848, т. VIII, № 4, отд. IV «Смесь», с. 162—165.
Исходник: http://dugward.ru/library/belinsky/belinskiy_mochalov.html