Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика; СПб.: Росток, 2009.
О ЧЕМ НАШИ СПОРЫ?
правитьИногда кажется невольно, что значительная часть порою вспыхивающей печатной полемики вызывается не расхождением органов печати во мнениях по какому-нибудь жгучему и неясному вопросу, а отсутствием таких вопросов сколько-нибудь сносной новизны. Полемика эта искусственна; люди искусственно ищут друг у друга обмолвки, неудачного выражения; наконец, они начинают «читать в сердцах» друг друга, чтобы, выловив какой-нибудь промах или предполагаемую дурную мысль, броситься на этот промах и эту мысль, в сущности, с холодным сердцем и равнодушием как к предмету нападения, так и к исходу его. От этого большинство полемических стычек бывают коротки, личны, случайны, и они моментально забылись бы спорщиками, если бы на горизонте жизни, практической или теоретической, появилась тема сколько-нибудь сносной новизны и интереса. Но тем нет; напор мысли существует, и он разражается какими-то мутными и холодными всплесками, мучительными усилиями сказать что-нибудь, когда, в сущности, не о чем говорить.
Достаточно только не увлекаться и не впадать в крайности по какому-нибудь вопросу, чтобы, в сущности, привести к соглашению с собою самого, казалось бы, принципиального противника. Противник — против земства. Вы думаете, это серьезно? Нет, вам, стороннику земства, нужно сказать, что вы не только за земство, но что вы видите и хотите в земстве крамолы, что земство вам представляется и вами желается, как первая стадия либеральной конституции и либерального парламента и вот уже тогда «принципиальный» противник земства будет в самом деле «против земства»! Но оказывается, что вы любите земство и уважаете земство, как самостоятельность русского человека, который довольно играл в карты и наконец нужно ему подумать и позаботиться о себе и упорядочении всех дел своих. И вот противник ваш говорит: «Да, и я истомился спячкою русского человека, и не только каждую неделю, но почти каждый день в публицистике, в романах, стихами и прозою говорю, до чего мы обросли мохом и как нам нужно пообчиститься, — до чего не способен это выполнить бумажный человек, чиновник». Серьезного повода для спора, очевидно, не существовало, и полемика велась на заподозриваниях и почти на желании, чтобы противник имел действительно подозреваемую дурную мысль, дающую хоть какой-нибудь повод поговорить. — «Вы Равашоль?! А, теперь я напишу горячую статью! — Но вы, однако, не Равашоль! — это печально, потому, что я принужден положить перо».
Прямо, открыто и честно мы думаем, говорим и печатаем, что отстаиваем земство во всей полноте его status quo и желаем и надеемся дальнейшего улучшения его организации, расширения его деятельности, не как некоей прерогативы, но как сужения сна и расширения бодрствования русского человека, с мыслью только о нем, русском человеке, и о нашей русской земле и без всякой мысли о Западной Европе. Не хотим мы думать и захотели бы умереть в тот час, когда нас заставили бы поверить, что русский человек ни к чему еще не способен, кроме набивания брюха, объегоривания соседа и устраивания коммерческо-промышленных «делишек»; хотим мы думать и веруем, что наша эпоха и наш исторический час не скуднее душою, чем какое угодно время, и если «малые людишки», русские учителя и учительницы, сестры милосердия, отдают же силы и душу для ближнего, то значит не испорчена, не загнила русская кровь, и с таким же самоотвержением, те же или другие русские люди, которых мы только не умеем высмотреть и поставить на место, понесут свою жизнь и труд и чистое сердце на благо общественного самоуправления, самоустроения, самообчищения, самоулучшения. Вот простая мысль, которая руководит нами в отстаивании земства и в желании расширения его деятельности. Но затем свято ли оно in status quo[1]? Смешная претензия, курьезный парадокс. Не останавливаясь на нем, критикуйте земство, но всегда с мыслью и надеждой, а не с этим, в сущности, отчаянием: «Совсем не надо». Вот почему на вопрос, в упор поставленный: «Хотите ли вы нуль земства в России и сто процентов в ней чиновничества» — безусловно все, безусловно вся печать, без каких-либо исключений, закричит: «Нет! Нет! Мы этого не думаем!». А когда так — спор кончен, и есть только призраки, кипение холодной воды в безвоздушном пространстве!
Нам было приятно прочесть в ответ на нашу статью строки князя Мещерского, в сущности зачеркивающие вопрос о земстве, как спор принципиальный. «Меня обвиняют в крайнем пристрастии против земства, которое будто бы моя bête noire. Я с этим не могу согласиться и сто раз говорил, что обвинять земство, как хозяйственные учреждения в губернии, в его многолетних грехах, не значит быть врагом земства, а значит желать, чтобы оно из несостоятельного и обременительного для народа учреждения превратилось в полезное». Ну да; но уверен ли и может ли кн. Мещерский поставить крупный куш в заклад ручательства, что ему точно, практически, по личным многолетним и повсеместым наблюдениям известно состояние земской хозяйственной в России работы? Или даже изучал ли это он внимательно, параллельно с трудом административным? Увы! — по всему вероятию, его сведения ограничиваются «разговорами с гостями», которые ему рассказывали «намеднясь в среду» разные анекдоты. Вот — правда, от которой не уйдешь. Он не знает факта и говорит чисто теоретически. Продолжим дальше его речь: «Но, сознаюсь в том, я ненавижу земство тогда, когда отрешаясь от практической его почвы, на него хотят смотреть как на политическое начало, коего самостоятельность и полезность будто бы требуют упразднения правительства». — Вы не Равашоль? — Нет. — Очень печально, а я было уже написал (цитата дальше): «В этом смысле действительно земство моя bête noire, и я явлюсь непримиримым противником тех, для которых по отношению к земству правительственный элемент является bête noire».
И т. д. Это пишет князь во вторник, а в понедельник, т. е. накануне, дает завидную для всякого публициста пространную отповедь «Московским Ведомостям» на их статью «Первая задача» и профессору Московской духовной академии Алексею Введенскому, в той же газете, на его статью «Целостное мировоззрение, как условие государственного строительства», где московские публицисты и «духовные» философы предлагают аляповато и сусально вымести из отечества всех, не единомысленно исповедующих начала русского национализма — православие, самодержавие и народность. Где, спрашивает кн. Мещерский, изложение ответа на эти три слова? И кто компетентен проверять этот ответ? И не ведет ли это ко временам Лойолы и Торквемады, когда «казнили не преступников, не злодеев, не подлецов, а только тех, которые не по букве существующего катехизиса исповедовали веру, и вся история инквизиции состоит из сопоставления самых далеких от Бога по порокам и злодеяниям людей, прикрытых мантией палачей-инквизиторов, со многими хорошими христианами, казнимыми этими палачами за отступление от буквы правоверия».
Ах, эти арендаторы московской газеты вечно торопятся и все — не туда носом… Не о них, однако, дело, но о петербургском публицисте. Не становится ли он тем же Торквемадою по отношению к земству с вечным вопросом: «Вы не Равашоль?» — Нет, не Равашоль. — И князю Мещерскому остался сесть. Он сам говорит, что не против принципа земства, а только против земства, как «политического конкурента правительства». Странная публицистика. В Гродненском переулке, дом № 6, внучатый племянник Карамзина то нарисует на стене китайского дракона, то сотрет его. Бесплодные усилия. Напрасный теоретизм. Видя его, только и можно повторить старое гоголевское изречение: «Надо проехаться по России». Надо это сделать — чтобы знать о ней; надо — чтобы говорить о ней.
КОММЕНТАРИИ
правитьНВ. 1900. 22 апр. № 8674. Б.п.
- ↑ существующее положение (лат.).