О ЦѢЛЕСООБРАЗНОСТИ ВЪ ПРИРОДѢ.
правитьПроф. А. Ѳ. Брандта.
правитьИдея о цѣлесообразности въ природѣ зародилась, надо полагать, вмѣстѣ съ философіей. По крайней мѣрѣ еще у Анаксагора, жившаго во времена Перикла, въ V-мъ вѣкѣ до P. X., она высказывается съ достаточною ясностью, и притомъ въ связи съ представленіемъ о высшемъ разумѣ, какъ внѣшней движущей причинѣ, установившей эту цѣлесообразность. Вмѣстѣ съ тѣмъ проявлялось и противоположное теченіе. Такъ, не менѣе знаменитый мудрецъ Демокритъ, первой половины IV вѣка, отрицаетъ цѣли въ природѣ и, предполагая движущую причину въ ней самой, всюду и вездѣ усматриваетъ однѣ только причины, правда, въ большинствѣ случаевъ намъ неизвѣстныя. Аристотель занялся болѣе основательнымъ анализомъ причинности вообще и признаетъ двоякаго рода причины: производящія и конечныя (или цѣли). Такъ, работа скульптора является производящей причиной (Causa efficiens), выдѣляющей статую изъ безформенной глыбы мрамора, а руководящая при этомъ тѣмъ же скульпторомъ грядущая слава — причиной конечной (Causa finalis). Въ совокупности природы производящей причиной является по его представленію божество, а конечной — общее благо.
Едва ли не рѣзче всего идея цѣлесообразности выразилась въ древности у Клавдія Галена, жившаго отъ 131 до 201 г. по P. X. Попробуй, если сможешь, говоритъ онъ, придумать такую обувь, которая хотя бы на половину была такъ удобна, какъ кожа, обтягивающая нашу ногу. Возможность создать что-либо совершеннѣе устройства человѣка, по его словамъ, способны допускать развѣ только такіе «скоты», вразумлять которыхъ значило бы нарушать святость собственнаго сочиненія, на которое Галенъ смотритъ, какъ на гимнъ въ честь Творца.
Начало XVI вѣка было эпохою возрожденія и для анатоміи, какъ человѣческой, такъ и животной. Отъ голословныхъ повтореній древнегреческой премудрости, въ особенности, для своего времени дѣйствительно изумительной аристотелевой, обратились къ непосредственному изученію самой природы, къ самостоятельнымъ изслѣдованіямъ. При этихъ изслѣдованіяхъ не могла не бросаться въ глаза приноровленность организаціи животныхъ существъ къ разнороднымъ отправленіямъ. Заговорили усиленно о цѣлесообразности организаціи; ученые, вооруженные скальпелемъ, а позже и микроскопомъ, стали всюду и вездѣ доискиваться цѣлей и намѣреній, руководившихъ Творцомъ при созиданіи того или другого органа, того или другого рода животныхъ. Это направленіе продолжалось добрыхъ два столѣтія. Во второй половинѣ XVII в. прославившійся многочисленными открытіями голландецъ Янъ Сваммердамъ, забывая въ своей мансардѣ и холодъ, и голодъ, просиживалъ согбенный надъ только что изобрѣтеннымъ микроскопомъ и, восторгаясь міромъ до того времени незримыхъ организмовъ, лелѣялъ надежду застать Творца за самой работой созиданія первоначальныхъ оживленныхъ существъ. Мало того, еще въ прошломъ столѣтіи вюрцбургскій профессоръ Берингеръ возмечталъ о томъ, что ему удалось открыть вещественныя доказательства творческихъ попытокъ Создателя. Создатель же представлялся ему, да и многимъ его предшественникамъ, подъ видомъ мастерового-самоучки, сначала неудачно упражняющагося надъ своими будущими фабрикатами. Положимъ, Берингеръ окончилъ свои дни въ домѣ умалишенныхъ, такъ какъ разнаго рода окаменѣлыя лягушата, птички, букашки, человѣчки, описанные имъ въ дорогомъ иллюстрированномъ изданіи, на которое онъ истратилъ все свое состояніе, оказались не болѣе, какъ глиняными издѣліями студентовъ" школяровъ; тѣмъ не менѣе, вся эта печальная, сенсаціонная исторія не лишена характерности: въ ней ясно рисуется антропоморфическое представленіе ея злосчастнаго героя о высшемъ существѣ. Заблужденіе Берингера является какъ бы сатирой на цѣлый потопъ еще раньше наплодившихся ученыхъ сочиненій, носившихъ громкія названія инсектотеологій, тестацео-теологій, ихтіо-теологій, лито-теологій, и т. д., т. е. богословій насѣкомыхъ, раковинъ, рыбъ, камней и т. п. Все это были трактаты, главнѣйшимъ образомъ обсуждавшіе тѣ цѣли и намѣренія, которыя преслѣдовались Богомъ при созиданіи тѣхъ или другихъ тѣлъ природы, а затѣмъ, его одобреніе и прославленіе. Какого схоластическаго характера было данное направленіе, образчики тому приводятся Бэромъ въ двухъ его статьяхъ[1]. Такъ, одинъ изъ анатомовъ вопрошаетъ, почему у человѣка одна, а не двѣ спины, и тутъ же отвѣчаетъ, что будь ихъ двѣ, то это было бы смѣшно. А еслибъ ихъ было дѣйствительно двѣ, то, конечно, никто бы не помѣшалъ тому же восторженному апологету признать это симметричнымъ и красивымъ. Отвѣсная поза и походка, одно изъ важнѣйшихъ преимуществъ человѣка, предполагаетъ исключительное развитіе той мускулатуры, которая перекидывается со спины на бедра и балансируетъ тѣло. Анатомъ Шпигель XVII столѣтія, однако, не удовлетворяется этимъ назначеніемъ данной мускулатуры и усматриваетъ въ ней болѣе возвышенную цѣль. Эти мускулы данные человѣку затѣмъ, чтобы служить мягкой подушкой, на которой было бы удобно сидѣть и размышлять о величіи Творца: «какъ будто сидя, невозможно и богохульствовать», замѣчаетъ Бэръ.
Такимъ ретивымъ и опрометчивымъ энтузіастамъ пригодилось бы столь извѣстное обращеніе Талейрана къ молодымъ дипломатамъ: «Surtout pas trop de zèle, Messieurs». Избыткомъ рвенія нерѣдко роняются самыя возвышенныя дѣла и мысли. Такимъ образомъ и въ нашемъ случаѣ черезъ чуръ опрометчивая, а потому близорукая, восторженная оцѣнка всего и вся въ природѣ вызвала неизбѣжную реакцію. Ни Таллчлей, ни Кеплеръ, ни Ньютонъ сами не были атеистами, тѣмъ не менѣе, открытые ими механическіе законы, управляющіе вселенной, указывая на взаимную причинную связь явленій, могли быть истолкованы въ смыслѣ отрицанія въ природѣ какихъ бы то ни было цѣлей и цѣлесообразностей. Оно такъ и случилось. Изъ одной крайности впали въ другую. Дальше, больше, и матеріализмъ такъ высоко поднялъ голову, что извѣстный афоризмъ: «Трое естествоиспытателей — двое атеистовъ» (Très physic! — duo athei) не могъ, казаться преувеличеніемъ, мало того, простительная въ подобныхъ случаяхъ гипербола скорѣе допустила бы передѣлку афоризма въ «Très physici — très athei». И по наше время изъ крайняго лагеря продолжается метаніе громовъ и молній на телеологію на ученіе о цѣлесообразности. (Да не смѣшаетъ менѣе посвященный читатель этотъ терминъ съ теологіей или богословіемъ. Telos — въ родительномъ падежѣ teleos — означаетъ цѣль; телеологія — ученіе о цѣляхъ или о цѣлесообразности). Для вящшаго подчеркиванія своего отрицательнаго отношенія въ телеологіи одинъ изъ наиболѣе выдающихся современныхъ германскихъ зоологовъ Эрнстъ Геккель придумалъ даже особое ученіе подъ названіемъ Дистелеологіи, т. е. ученія о нецѣлесообразности. Мы ниже увидимъ, что собственно онъ подъ этимъ разумѣетъ. Теперь же намъ пора приступить къ самому дѣлу, и для этого представить на обсужденіе читателя рядъ фактовъ. Такова привилегія, скажу сильнѣе, обязанность философіи натуральной — въ противоположность отживающей свой вѣкъ умозрительной — держаться на почвѣ фактовъ. Какъ бы ни была глубока и широка сокровищница разума умозрительнаго философа, развиваемое имъ тенето изъ посылокъ и выводовъ, безъ скрѣпляющихъ узловъ, твердо установленныхъ фактовъ, рискуетъ расползтись и пойти на смарку, подобно сложному математическому вычисленію, въ которое вкралась ошибка. Чѣмъ многочисленнѣе и разнообразнѣе факты, тѣмъ легче операція ума мыслителя сводится къ простому ихъ сопоставленію, тѣмъ болѣе устраняется субъективность философскихъ разсужденій. На англійскомъ языкѣ Philosophy обозначаетъ одновременно и философію, и естествознаніе, да и въ Германіи физико-математическіе факультеты именуются философскими, и, право, это не такъ дурно. Знай мы основательно всю внѣшнюю природу и все, что совершается въ нашемъ собственномъ организмѣ, тѣлесномъ и духовномъ, мы и не нуждались бы въ философіи: она приложилась бы сама собою вмѣстѣ съ рѣшеніемъ всѣхъ ея вопросовъ, даже тѣхъ, которые нынѣ представляются намъ недосягаемыми для человѣческаго ума, ограниченнаго, неспособнаго охватить необъятное въ пространствѣ и времени мірозданіе и постичь его первопричины. Въ сравненіи съ такими основными вопросами философіи предлагаемый нами на обсужденіе является весьма скромнымъ, детальнымъ. Зато фактическій матеріалъ къ его освѣщенію подавляетъ своей обширностью. Конечно, рамка настоящей статьи позволитъ намъ воспользоваться лишь нѣсколькими примѣрами къ иллюстраціи защищаемыхъ положеній.
Начнемъ съ любого примѣра, приходящаго намъ въ голову, хотя бы съ организаціи птицъ. Въ ней вся совокупность и всѣ детали направлены къ созданію существъ, способныхъ къ полету. Ихъ тѣло упирается въ землю и передвигается по ней лишь помощью задней пары конечностей, тогда какъ передняя освобождена отъ обязанности служить носительницею тѣла и преобразована въ воздушныя весла. Такъ какъ полетъ совершается въ чрезвычайно разряженной средѣ, то отталкивающіяся отъ нея крыловыя поверхности должны быть возможно обширныя, несравненно обширнѣе обыкновенныхъ веселъ, которыя, надавливая на менѣе податливую воду, толкаютъ впередъ лодку. Столь обширныя крыловыя поверхности созидаются, съ соблюденіемъ необычайной бережливости въ матеріалѣ, не столько изъ костей и мускуловъ, сколько изъ перьевъ, т. е. легкихъ, въ стержневой части пустыхъ, широкихъ, упругихъ пластинокъ изъ рогового вещества. На придачу къ крыльямъ птицы одарены воздушнымъ рулемъ, опять-таки изъ перьевъ. Послѣднія расположены вѣеромъ на очень укороченномъ хвостѣ, который, только благодаря своему укороченію, и можетъ съ достаточною силою управлять этимъ рулемъ. Независимо отъ этихъ активныхъ органовъ полета, птицы обладаютъ еще весьма цѣлесообразными приспособленіями, пассивно облегчающими полетъ, эту труднѣйшую изъ формъ передвиженія, труднѣйшую потому, что воздухъ, при ничтожномъ своемъ вѣсѣ, не поддерживаетъ находящихся въ немъ тѣлъ, какъ это дѣлаетъ вода, въ которой, по закону Архимеда, животныя утрачиваютъ свой вѣсъ почти цѣликомъ. Въ расправленномъ положеніи крылья и хвостъ составляютъ обширный парашютъ, который даетъ птицѣ возможность парить, т. е. покоиться въ воздухѣ почти недвижимой. Далѣе, приняты мѣры къ уменьшенію удѣльнаго вѣса птицы. Опереніе образуетъ весьма рыхлый и сравнительно толстый покровъ на птичьемъ тѣлѣ. Всѣ пространства между пухомъ и покровными перьями заняты воздухомъ, да къ тому же, еще нагрѣтымъ, стало быть особенно легкимъ. На сколько пухла эта воздушная шубка, объ этомъ свидѣтельствуетъ сличеніе объема неощипанной и ощипанной птицы. Шубка, значительно увеличивая объемъ птицы на счетъ очень легкихъ перьевъ и еще болѣе легкаго воздуха, уменьшаетъ ея удѣльный вѣсъ. Къ тому же уменьшенію удѣльнаго вѣса съ наилучшимъ успѣхомъ направлены извѣстныя приспособленія органовъ дыханія. Нѣкоторыя изъ вѣтвей дыхательнаго горла, вмѣсто того, чтобы, дробясь все больше и больше, теряться въ массѣ мельчайшихъ легочныхъ трубочекъ и воронокъ, раздуваются еще у птенца въ обширные мѣшки, которые, въ числѣ нѣсколькихъ паръ, располагаются въ полости тѣла между внутренностями. Пока птица находится на землѣ, эти мѣшки лишь слегка наполнены воздухомъ; но въ моментъ, предшествующій взлету, птица однимъ, двумя усиленными вдыханіями накачиваетъ въ нихъ большое количество воздуха, при чемъ объемъ тѣла значительно увеличивается, а удѣльный его вѣсъ падаетъ. У иныхъ птицъ воздухоносные мѣшки на столько обширны, что выступаютъ изъ полости тѣла; а у одной изъ голенастыхъ птицъ (Psophia crepitans) они простираются подъ кожей по всему туловищу. Такая птица, при надавливаніи на нее руками, издаетъ особый трескъ, крепитацію, откуда и ея названіе. Мало того, у всѣхъ летающихъ птицъ отростки воздухоносныхъ мѣшковъ вростаютъ въ опредѣленныхъ мѣстахъ въ извѣстныя кости, разумѣется, пока кости еще мягкія, хрящеватыя, т. е. у птенца. Такимъ образомъ костный мозгъ трубчатыхъ костей у птицъ замѣщается еще болѣе легкимъ воздухомъ. Есть такіе отличные летуны, у которыхъ почти весь скелетъ оказывается пневматичнымъ. — Въ способѣ размноженія яйцами опять-таки усматривается одинъ изъ способовъ къ уменьшенію объема и вѣса птицъ. Обладая способностью передвиженія и по землѣ, и по воздуху, птицы особенно легко пріискиваютъ себѣ пищу, да еще въ томъ избыткѣ, котораго вполнѣ достаточно для того, чтобы за короткій періодъ, предшествующій насиживанію, накопить достаточно матеріала для отращиванія извѣстнаго числа желтковъ, для покрытія ихъ слоемъ бѣлка и скорлупой; но эти яйца, сами по себѣ довольно тяжелыя, не долго задерживаются въ материнскомъ тѣлѣ; происходя послѣдовательно одно за другимъ, они быстро же и откладываются. Недоразвитіе у птицъ праваго яичника можетъ разсматриваться какъ предупрежденіе одновременнаго скопленія въ полости тѣла двухъ или болѣе сильно развитыхъ, тяжелыхъ яицъ.
Возьмемъ еще другой примѣръ, гдѣ цѣлесообразность организаціи животныхъ также особенно рѣзко бросается въ глаза. Китообразныя животныя изо всѣхъ млекопитающихъ полнѣе всего приноровлены къ водяному образу жизни. Ихъ форма тѣла рыбообразная, а потому удобна для врѣзыванія въ воду. Шаткость и валкость движеній — какъ у рыбъ — устраняется килями, расположенными по хребту. Передняя пара конечностей преобразована въ весла, въ которыхъ снаружи не видно отдѣльныхъ пальцевъ; а, ради наипрочнѣйшаго скрѣпленія костей, всѣ сочлененія между ними, не исключая и локтевого, замѣнены хрящевыми спайками; осталось одно лишь плечевое сочлененіе, въ которомъ платъ никъ вращается какъ весло въ уключинѣ. Въ отличіе отъ всѣхъ теплокровныхъ животныхъ, главнѣйшее двигательное отправленіе передано, однако, хвосту, который, какъ у рыбъ, работаетъ наподобіе пароходнаго винта, точно также придѣланнаго сзади. Значительнѣйшая часть мускулатуры, опять-таки какъ у рыбъ, пріурочена именно къ хвосту. Китообразныя не тратятся на производство волосянаго покрова, который не имѣлъ бы никакого смысла для тепловой защиты у животнаго, никогда не покидающаго воду. Природа одарила китовъ болѣе цѣлесообразной, такъ сказать, внутренней шубой подъ видомъ чрезвычайно мощнаго пласта подкожнаго сала, которымъ, какъ веществомъ весьма легкимъ, кромѣ того, значительно облегчается удѣльный вѣсъ тѣла. Необычайная рыхлость костей, даже у гигантскихъ представителей отряда, можетъ быть сведена на экономію въ тяжеловѣсномъ костномъ веществѣ, экономію тѣмъ болѣе допустимую, что все тѣло поддерживается со всѣхъ сторонъ водою, въ которой движенія совершаются безъ особаго напряженія силъ и безъ чрезмѣрнаго тяженія мускуловъ на костную систему. Съ быстротою стрѣлы китообразныя обгоняютъ любой, самый скорый пароходъ. Благодаря отсутствію ушной раковины" слуховой проходъ легко остается незамѣченнымъ. Онъ на столько узокъ, что въ него не можетъ забираться вода. Звуковыя волны достигаютъ слухового аппарата главнымъ образомъ по костямъ черепа, которыя въ водѣ представляютъ хорошій проводникъ для звука. Носовыя отверстія смѣщены съ конца морды на верхнюю поверхность головы, на лобъ. Этимъ достигаются двѣ выгоды: во-первыхъ, они не такъ лепко захлестываются волнами, и, во-вторыхъ, и это главное, животное въ моментъ вдыханія, выставляя ноздри изъ воды, сохраняетъ свое горизонтальное положеніе. Оригинально устройство гортани, которая, продолжаясь кверху длинной трубкой, выступаетъ надъ небной зановѣской. Благодаря этому, китообразныя пользуются способностью одновременно и дышать, и глотать: единственная въ своемъ родѣ привилегія, особенно цѣнная для млекопитающаго водяного, рискующаго не только поперхнуться, но и захлебнуться. Необычайно емкія легкія являются своего рода плавательными пузырями. Захватываемый ими запасъ воздуха настолько значителенъ, что китъ дѣлаетъ въ минуту всего по пяти вдыханій и выдыханій, а въ случаѣ надобности, можетъ оставаться подъ водою, утверждаютъ, безъ малаго часъ. Весьма остроумнымъ и цѣлесообразнымъ аппаратомъ у настоящихъ китовъ является частоколъ изъ китоваго уса, которымъ усажены верхнія челюсти взамѣнъ зубовъ. Нуждаясь для своего прокормленія въ громадныхъ количествахъ питательнаго матеріала, киты не могутъ преслѣдовать добычу, плавающую врозь, а должны хватать ее цѣлыми стаями сразу. Забравъ въ широкую пасть стаю рыбъ, ракообразныхъ или мягкотѣлыхъ, китъ выцѣживаетъ избытокъ воды, черезъ китовый усъ.
Мы взяли тутъ на удачу двѣ группы животныхъ; но съ такимъ же нравомъ могли бы выбрать, вмѣсто нихъ, сколько угодно другихъ и съ такимъ же успѣхомъ пояснить на нихъ цѣлесообразность организаціи. Ради дальнѣйшаго примѣра, отъ организаціи животнаго въ цѣломъ перейдемъ къ болѣе детальному разсмотрѣнію одной опредѣленной системы органовъ. Какъ таковую, возьмемъ костную, какъ особенно хорошо изученную.
Будучи положена въ разбавленную водою кислоту, хотя бы соляную, кость лишается мало-по малу своихъ минеральныхъ частицъ, главнымъ образомъ фосфорнокислой и углекислой извести. Онѣ растворяются, а изъ раствора могутъ быть получены въ твердомъ видѣ выпариваніемъ или осажденіемъ помощью подходящихъ реактивовъ. По мѣрѣ извлеченія изъ кости известковыхъ частицъ, она становится слегка просвѣчивающей и, что насъ особенно интересуетъ, становится совсѣмъ гибкой, упругой наподобіе хряща или резины. Въ кипящей водѣ эта органическая, лишенная извести, декальцинированная, кость растворяется безъ остатка, а ея растворъ застываетъ въ студень, который, будучи высушенъ, даетъ пластинку обыкновеннаго, столярнаго, клею. По своимъ результатамъ обратный опытъ надъ костями заключается въ ихъ обжиганіи. При этомъ онѣ сначала обугливаются, чернѣютъ, а потомъ, по сгораніи и угля, становятся бѣлыми какъ мѣлъ, звонкими и до того хрупкими, что не только растрескиваются и ломаются отъ ничтожнаго удара, но и совершенно легко могутъ быть искрошены пальцами въ порошокъ. Таковы физическія свойства кости, въ которой выгорѣли всѣ органическія вещества и остались одни только неорганическія. Ясно, что какъ хрупкій минеральный, такъ и гибкій органическій матеріалъ, взятые каждый самъ по себѣ, были бы никуда негодны для построенія костей. Иное дѣло ихъ химическое соединеніе, которое получаетъ свои собственныя физическія свойства. Вещество костей изслѣдовано весьма многими механиками, тѣми же способами какъ изслѣдуются вообще всякаго рода матеріалы, находящіе себѣ примѣненіе въ техникѣ, т. е. на сопротивленіе давленію, разрыву и изгибу. При этомъ получились изумительныя данныя. Такъ, напримѣръ, извѣстной величины костяной кубикъ выдерживаетъ такую же нагрузку какъ такой же величины кубикъ изъ шведскаго желѣза; къ костяному пруту съ поперечникомъ всего въ квадратный дюймъ (примѣрная толщина нашихъ костей бедренной и плечевой) можетъ быть подвѣшено столько же, сколько къ мѣдному пруту такого же калибра, а именно, болѣе девятисотъ пудовъ: цѣлый слонъ. Послѣ этого понятно, что у атлетовъ не разрываются и не ломаются кости, когда они подымаютъ коня со всадникомъ.
Большое сомнѣніе въ цѣлесообразности устройства костей возбуждаетъ съ перваго взгляда ихъ такъ называемое губчатое вещество. Дѣло въ томъ, что преобладающее число костей имѣетъ лишь очень тонкій, съ картонъ или даже писчую только бумагу, поверхностный слой плотнаго костнаго вещества, тогда какъ вся остальная охъ масса состоитъ лишь изъ мелкихъ, очень тонкихъ костяныхъ пластинокъ, переплетающихся сѣтобразно, при чемъ промежутки между ними наполнены кровью, иногда также отчасти и жировою тканью. На повѣрку оказывается; что, на основаніи механическихъ вычисленій, пластинки губчатаго вещества расположены въ каждой изъ костей по своему, сообразно ея службѣ, т. е. примѣнительно къ направленію давленія испытываемаго ею въ организмѣ. Пластинкамъ присвоено тоже значеніе, какое имѣютъ мостовыя фермы, т. е. ими достигается громадное сбереженіе въ матеріалѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и его вѣсѣ, безъ сколько-нибудь существеннаго ущерба сопротивленію. Такого рода математически точно расположенныя пластинки, образующія системы арокъ, представляютъ особый интересъ въ наконечникахъ (эпифизахъ) длинныхъ или трубчатыхъ костей, хотя бы нашихъ бедренныхъ. Ими безъ лишней затраты вещества достигается значительное раздутіе эпифизы, которое, въ свою очередь, представляетъ двоякаго рода выгоды. Такъ оно сопряжено съ увеличеніемъ площади сочленовныхъ поверхностей и съ распредѣленіемъ давленія и сотрясеній, испытываемыхъ сочлененіями, на большее число точекъ; а этимъ сберегаются сочлененія. Далѣе раздутыя эпифизы служатъ какъ бы блоками, черезъ которые перекидываются сухожилія мускуловъ, для которыхъ необходимо прикрѣпляться къ костямъ подъ извѣстными углами. На самомъ дѣлѣ, еслибъ сухожилія прикрѣплялись къ костямъ плашмя то сокращенія мускуловъ не могли бы вывести кость изъ мертвой точки, а лишь крѣпче притянули бы ее къ смежной кости. Мы уже сказали, что раздутіе эпифизъ достигается безъ лишней затраты костнаго вещества. Пояснимъ это положеніе сообщеніемъ, что поперечная пластинка, выпиленная изъ эпифизы, вѣситъ отнюдь не больше пластинки такой же толщины, выпиленной изъ средней части той же кости.
Эта средняя часть кости, такъ называемая діафиза, содержитъ пустоту, дупло, съ очень легкою жировою тканью — костнымъ мозгомъ. Мы напрасно подозрѣвали бы въ этой чертѣ организаціи ущербъ для прочности костяка. Ни одинъ архитекторъ не закажетъ массивной чугунной или вообще металлической колонны, скажемъ, для портика, а непремѣнно пустую: пустая дешевле, легче, удобнѣе переносится и водружается, и при этомъ обладаетъ почти такимъ же сопротивленіемъ какъ колонна массивная такого же объема. Такъ, напримѣръ, колонна съ пустотою въ половину ея діаметра, при громадномъ сбереженіи матеріала, разнится отъ колонны массивной лишь на одну шестнадцатую своего сопротивленія. Это значитъ, что если максимальная возможная нагрузка массивной колонны выражается, скажемъ, въ 100 пудахъ, то эта нагрузка для пустой выражается, приблизительно, въ 94 пудахъ. Несомнѣнно, выгодно поступиться этими пятью процентами сопротивленія, если въ вѣсѣ и цѣнѣ колонны можетъ быть сдѣлано сбереженіе на двѣнадцать процентовъ. Мало того, оказывается, что можно обойтись при конструкціи пустыхъ колоннъ и вовсе безъ ущерба въ сопротивленіи, для чего достаточно лишь увеличить ихъ діаметръ. На самомъ дѣлѣ, изъ двухъ одинаковыхъ глыбъ чугуна можно отлить двѣ колонны, массивную и пустую, при чемъ сопротивленіе послѣдней будетъ втрое больше сопротивленія первой. Для этого стоитъ только, при одинаковой высотѣ колоннъ, придать просвѣту пустой колонны размѣръ колонны массивной. Эпифизы нашихъ бедренныхъ костей не были бы въ состояніи нести на себѣ тяжесть туловища, еслибъ волшебная сила выжала изъ нихъ костный мозгъ и уплотнила бы ихъ въ массивную палочку соотвѣтственной тонины.
Однако, довольно! Слышатся энергическіе протесты, обвиняющіе насъ въ отсталости, въ преклоненіи предъ Анаксагоромъ и Галеномъ Дѣйствительно, мы увлеклись, мы забыли, что телеологія сдана нынѣ въ архивъ, чуть ли не предана анаѳемѣ, какъ вреднѣйшая научная ересь. Остается только покаяться и исправиться.
Вернемся хотя бы къ хваленому составу костей. Не долговѣчны его отмѣнныя качества. Въ пожиломъ возрастѣ отложеніе въ костной ткани минеральныхъ частицъ и вытѣсненіе ими органическихъ достигаетъ такихъ размѣровъ, что кости становятся хрупкими, и всякое паденіе, хотя бы на паркетѣ, угрожаетъ старцу переломами. Восторгаются глазомъ, считая его драгоцѣннѣйшимъ даромъ природы; а между тѣмъ, сколько въ немъ, на повѣрку, оказывается недостатковъ! Его преломляющія среды мутноваты, недостаточно симметричны и ахроматичны, не свободны отъ сферической аберраціи свѣтовыхъ лучей; въ глазу не только обширный поясъ плохого видѣнія, но и въ области хорошаго видѣнія прямо-таки большое слѣпое пятно и т. д. Все это, взятое вмѣстѣ, заставляло такого вполнѣ трезваго первокласснаго ученаго, какъ Гельмгольцъ, заявить, что еслибъ механикъ принесъ ему оптическій инструментъ съ такими погрѣшностями, то онъ не задумался бы возвратить его при строгомъ выговорѣ.
А сколько ненужнаго, нецѣлесообразнаго балласта поразсовано по разнымъ отдѣламъ хотя бы человѣческаго тѣла! Мы говоримъ о зачаточныхъ органахъ, явно унаслѣдованныхъ отъ животныхъ, а у насъ лишенныхъ всякаго значенія. Ихъ насчитываются многіе десятки. Между ними есть и такой прямо вредный, какъ червеобразный отростокъ, т. е. отставшій въ ростѣ конецъ слѣпой кишки. Въ него нерѣдко забиваются косточки вишенъ, сливъ и т. п. твердыя примѣси пищи, раздражаютъ его стѣнки и вызываютъ воспаленіе брюшины, одну изъ мучительнѣйшихъ и опаснѣйшихъ для жизни болѣзней. Не станемъ утомлять читателей длиннымъ перечнемъ нашихъ зачаточныхъ органовъ. Интересующимся ими основательнѣе рекомендуемъ брошюру извѣстнаго сравнительнаго анатома Видерсгейма «Der Bau des Menschen als Zeugniss für seine Vergangenheit». Присутствіе въ тѣлѣ животныхъ зачаточныхъ, безполезныхъ, а потому обременительныхъ, органовъ и послужило Геккелю поводомъ къ установкѣ дистелеологіи, ученія о нецѣлесообразности въ природѣ, какъ противовѣса телеологіи. Дистелеологія усматриваетъ смыслъ организаціи въ прошломъ, на которое и указываютъ зачаточные органы, а не въ предрѣшеніи этой организаціи извѣстными цѣлями. Ученіе о дистелеологіи могло бы быть расширено и упоминаніемъ въ немъ другого рода недостатковъ организаціи, въ родѣ только что указанныхъ относительно глаза. Мало того, сюда могло бы быть присоединено и разсмотрѣніе извѣстныхъ животныхъ формъ, по своей неуклюжести или другимъ недостаткамъ, плохо приноровленныхъ къ борьбѣ за существованіе. Многія исполинскія ящерицы первобытнаго міра, надо полагать, угасли прямо вслѣдствіе своей неуклюжести, неповоротливости. Гибельной дистелеологической утрировкой отзываются непомѣрно тяжелые, спирально извитые бивни мамонтовъ, саженные рога исполинскаго оленя доисторической эпохи. Еще не далѣе, какъ въ концѣ прошлаго столѣтія, мореплавателями перебиты поголовно сѣверныя морскія коровы или капустницы (Rbytina Stelleri), водившіяся у береговъ Камчатки и острововъ Беринговаго и Мѣднаго. Эти беззащитныя, глупыя, крайне грузныя, неповоротливыя на берегу и въ мелкой водѣ животныя отдавали себя въ руки людей, вооруженныхъ даже одними кольями. Еще столѣтіемъ раньше подверглась той же участи птица додо или дронтъ, острововъ св. Маврикія и Родригецъ, точно также глупая, неуклюжая, и притомъ лишенная летательной способности.
Смѣемъ увѣрить читателей, что хорошо помнимъ такого рода факты, мало того, мы даже сами писали еще недавно о роковыхъ послѣдствіяхъ для животныхъ утрировки извѣстныхъ признаковъ, первоначально для нихъ полезныхъ, какъ, напр., бивней мамонтовъ и роговъ исполинскаго, оленя. Такія, доведенныя до невозможныхъ предѣловъ орудія обороны и нападенія, въ концѣ концовъ, должны были превратиться въ своего рода капканы или ловушки, благодаря которымъ ихъ обладатели застрявали нерѣдко въ лѣсной чащѣ и погибали[2]. Однако, несмотря на всѣ дистелеологическіе аргументы, которыхъ мы и не намѣрены отрицать, мы, тѣмъ не менѣе, передумали идти въ Каноссу и попытаемся заступиться за ученіе о цѣлесообразности въ природѣ, правда, не безъ указанія ему естественныхъ границъ.
Въ основѣ рѣзкаго отрицательнаго отношенія къ телеологіи лежатъ нѣкоторыя недоразумѣнія. Такъ, прежде всего весьма часто цѣлесообразность смѣшивается съ совершенствомъ, тогда какъ цѣлесообразность какого-либо устройства выражаетъ лишь его пригодность къ извѣстнаго рода отправленіямъ и достаточное приноровленіе къ даннымъ внѣшнимъ условіямъ жизни. Было бы смѣло утверждать невозможность болѣе совершенной птицы, болѣе совершеннаго кита, чѣмъ нынѣ существующіе. Совершенство мы имѣемъ право приписывать только всемогущей причинѣ всего бытія и ея воплощенію, т. е. вселенной во всей ея совокупности. Въ частности же совершенство мыслимо только въ сферѣ идеала; идеалъ же нѣчто существующее лишь въ идеѣ — таковы его суть и опредѣленіе. Конкретныя тѣла могутъ лишь болѣе или менѣе стремиться и приближаться къ идеалу. Тончайшіе математическіе инструменты, истинный тріумфъ современныхъ теоретическихъ вычисленій и технической умѣлости, повидимому, ближе всего подходятъ, въ предѣлахъ возможнаго, къ намѣченному идеалу; но и они имѣютъ свои погрѣшности, поддающіяся вычисленію и коррекціи съ большимъ или меньшимъ приближеніемъ къ абсолютной точности. Если возмужалый человѣкъ во всеоружіи ума и техники не въ состояніи построить идеально точнаго снаряда, то имѣемъ ли мы право ожидать такой работы отъ формативныхъ процессовъ, разыгрывающихся въ зародышѣ? Для того, чтобы по достоинству оцѣнить, напр., дивный даръ природы, нашъ органъ зрѣнія, слѣдуетъ подчеркивать не его недостатки, а его преимущества передъ менѣе совершенными подобными органами. Глаза въ самомъ простѣйшемъ видѣ встрѣчаются еще у нѣкоторыхъ инфузорій и водорослей и состоятъ здѣсь изъ краснаго или бураго пятнышка въ периферическомъ слоѣ одноклѣтнаго тѣла — и только. Такое пятнышко должно обладать способностью сгущать свѣтовые (и тепловые) лучи. Въ этомъ дѣлѣ ему помогаетъ сплошь да рядомъ у тѣхъ же низшихъ организмовъ чечевицеобразное прозрачное тѣльце, своего рода хрусталикъ, который есть ничто иное, какъ крошечный участокъ периферическаго слоя одно* клѣтнаго существа. Въ сравненіи съ такимъ простѣйшимъ зачаткомъ, глаза низшихъ мягкотѣлыхъ, составленные изъ слоя свѣточувствительныхъ клѣточекъ и пигмента на днѣ углубленія кожи, представляютъ уже нѣчто весьма совершенное. То же самое слѣдуетъ сказать и о глазкахъ червей и членистоногихъ животныхъ, которые образуются выступающею на периферіи тѣла группою свѣточувствительныхъ клѣточекъ и утолщенной чечевицеобразно кожицей. Длиненъ путь, пройденный природой при выработкѣ изъ подобныхъ простыхъ началъ органовъ зрѣнія позвоночныхъ животныхъ. Къ тому же, возможно и ихъ дальнѣйшее усовершенствованіе. Настойчиво, неуклонно и безостановочно и поднесь преслѣдуя путь прогресса, человѣческій организмъ стремится также отдѣлаться — мы въ этомъ не сомнѣваемся — отъ обременяющихъ его безъ пользы всякаго рода зачаточныхъ органовъ, этого давняго наслѣдія. Разумно ли сокрушаться надъ тѣмъ, что съ годами портится составъ нашихъ костей, что онѣ становятся хрупкими, когда и стальные рычаги и колеса наилучшихъ машинъ отъ сотрясеній измѣняются въ молекулярномъ строеніи и точно также дѣлаются хрупкими? Только предвѣчное совершенно и несокрушимо. Мало того, жизнь вселенной основана на бренности ея неодушевленныхъ и одушевленныхъ созданій. Совершенство вселенной, какъ цѣлаго, и ея первопричины исключаетъ совершенство всякаго конкретнаго созданія въ отдѣльности, ибо такое совершенство предполагало бы несокрушимость созданій, а несокрушимость исключала бы неустанную ихъ смѣну, на которой зиждется жизнь природы. Наше собственное тѣло, какъ механизмъ самообновляющійся, съ несомнѣннымъ гармоническимъ приспособленіемъ его частей, какъ механизмъ, къ которому пріурочены и душевныя проявленія (сознаніе, воля, разумъ, творчество), стоитъ неизмѣримо выше самаго точнаго математическаго прибора. Съ этой точки зрѣнія мы имѣемъ право приписывать нашему организму, да и всѣмъ сочленамъ окружающей насъ органической природы, относительное совершенство или цѣлесообразность.
Переходимъ къ другому недоразумѣнію, которымъ точно также затемняется правильная оцѣнка вопроса о цѣлесообразности въ природѣ. Говорятъ, что цѣлесообразность обязательно предполагала бы преднамѣренную цѣль и лицо, не только намѣтившее эту цѣль, но и намѣтившее ее по собственному произволу или собственнымъ соображеніямъ. На мѣсто цѣлей этими критиками ставится сутолока видовъ матеріи и энергіи, которые, такъ или иначе удачно сочетавшись между собою въ первоначальномъ хаосѣ, привели, въ силу причинности, т. е. роковымъ образомъ, къ безконечному сцѣпленію феноменовъ, называемому нами мірозданіемъ, со всѣми его неоживленными и оживленными существами, со всей его гармоничностью. Мыслимо ли это?
«Все мірозданіе, — говоритъ Бэръ, за которымъ мы охотно послѣдуемъ въ этой части нашего изложенія, — все мірозданіе приходилось бы считать одною необъятною случайностью, если силы, имъ двигающія, не были бы цѣлесообразно соразмѣрены». Почему же, спрашивается, эти силы такъ часто попадаютъ въ цѣль, если цѣлей не существуетъ? На стрѣльбищѣ, мимо мишени, скачетъ всадникъ; лошадь подбрасываетъ копытами камешки, и одинъ изъ нихъ попадаетъ въ центръ мишени. Анализируя это происшествіе, мы устанавливаемъ рядъ причинъ, которыя приподняли съ земли данный камешекъ и направили его въ центръ мишени. Все это такъ; но, тѣмъ не менѣе, между бѣгомъ лошади и мишенью нѣтъ никакого соотношенія и достиженіе камешкомъ цѣли мы имѣемъ полное право назвать чисто случайнымъ. Другое дѣло, когда предъ мишенью появляется умѣлый стрѣлокъ. Онъ избираетъ ее цѣлью, опытною рукою и опытнымъ глазомъ прицѣливается. Поэтому никто не говоритъ о случайности, если метательный снарядъ такого стрѣлка всаживается въ самый центръ; напротивъ, скорѣе говорятъ о какой-либо неожиданной случайности, помѣшавшей стрѣлку попасть въ намѣченную цѣль. Изъ сопоставленія этихъ двухъ примѣровъ вполнѣ явствуетъ различіе между случайнымъ и законнымъ достиженіемъ цѣли. Мыслимы и такіе случаи, гдѣ элементы случайности и законности комбинируются. На постройкѣ, отъ какой бы то ни было причины, съ карниза оборвался еще не прочно укрѣпленный кирпичъ; направленіе его паденія предопредѣлено, такъ какъ дается положеніемъ центра земного шара, какъ идеальною цѣлью паденія; а по причинѣ непроницаемости земли и недостигаемости ея центра, реальною цѣлью является извѣстная точка земной поверхности. Паденіе кирпича именно въ эту, а не другую точку вполнѣ закономѣрно; зато является незакономѣрнымъ, а дѣломъ случайности, если при этомъ будетъ убитъ рабочій, такъ какъ послѣдній могъ избрать для своего послѣобѣденнаго отдыха и другое мѣсто, хотя бы на какой-нибудь футъ въ сторону отъ рокового.
Въ колодѣ 52 игральныя карты. Распредѣленіе ихъ между участниками партіи должно быть случайное, для чего карты передъ раздачею основательно перетасовываются. Представимъ себѣ такого рода происшествіе, что у каждаго, или хотя бы у одного изъ игроковъ, оказались всѣ карты одной и той же масти. Или, другой примѣръ, представимъ себѣ счастливца, который изъ года въ годъ на свой билетъ выигрываетъ по двѣсти тысячъ. И тотъ, и другой случай, вѣдь, вполнѣ возможны; но осуществись они на самомъ дѣлѣ, всякій былъ бы въ въ правѣ подозрѣвать подлогъ, фокусъ, подкупъ, словомъ сказать, умыселъ. На самомъ дѣлѣ такого рода результаты лотерейнаго тиража и карточной раздачи слишкомъ сложны и гармоничны для признанія ихъ лежащими внѣ сферы какой-либо направляющей причины, внѣ цѣлемѣрности. А вотъ, природою-то какъ разъ всюду и вездѣ и достигаются аналогичные сложные результаты. Въ ихъ основѣ лежитъ никакъ не менѣе сложное сцѣпленіе причинъ, чѣмъ въ приведенныхъ примѣрахъ; а результатъ ихъ все же предрѣшенъ, безошибочно нами предугадывается. Что же въ такомъ случаѣ, спрашивается, мѣшаетъ намъ усматривать въ данномъ сцѣпленіи причинъ и явленій стремленіе къ опредѣленной цѣли, т. е. цѣлесообразность? Опять пояснимъ примѣромъ.
Въ яичкѣ, снесенномъ бабочкой — мы это знаемъ напередъ — разыграется рядъ весьма сложныхъ, до сихъ поръ лишь въ очень малой долѣ раскрытыхъ наукой химическихъ, физическихъ и механическихъ процессовъ, которые, въ концѣ концовъ, приведутъ къ заранѣе намъ извѣстному результату, къ сформованію гусеницы. На счетъ накопленныхъ въ яйцѣ матеріаловъ будутъ развиваться и такіе органы, которые для зародыша, какъ такового, совершенно не нужны, а найдутъ себѣ примѣненія лишь впослѣдствіи, въ свободной жизни гусеницы. Таковы, для примѣра, челюсти, коими прожорливое червеобразное существо будетъ обгрызать листья. Съ ихъ помощью гусеница присвоитъ себѣ массу питательнаго матеріала, необходимаго для ея роста, для нормальнаго развитія ея органовъ и для скопленія запасовъ въ громадномъ такъ называемомъ жировомъ тѣлѣ, которымъ какъ бы укутаны всѣ ея внутренности. Всѣмъ этимъ подготовляются послѣдующіе процессы, точно такъ же безошибочно нами предсказываемые, несмотря на ихъ сложность. По достиженіи полнаго роста гусеница перестанетъ принимать пищу и временно всецѣло предастся работѣ оплести себя плотнымъ защитнымъ футляромъ или кокономъ. Матеріаломъ для кокона явится тягучая жидкость, выдѣляемая особыми, громадными железами и застывающая въ шелковую нить. Эти шелковичныя железы, не смотря на то, что понадобятся такъ поздно, закладываются, подобно челюстямъ, еще у зародыша. Внутри кокона гусеница успокоится надолго, предоставляя себя въ полное распоряженіе внутреннимъ реформамъ, которыя будутъ направлены прежде всего къ формовкѣ куколки, а затѣмъ и готовой бабочки со всѣми ея аттрибутами: крыльями, хоботомъ и т. д., и т. д. Внѣшними проявленіями этой внутренней усиленной строительной работы явится сначала сбрасываніе куколкой гусеничной кожи, а напослѣдокъ вылѣзаніе бабочки изъ покрововъ куколки и изъ кокона. Готовая бабочка расправитъ свои пока еще сложенныя вдоль и поперекъ крылья и взлетитъ на воздухъ. Все развитіе бабочки, да и всякаго другого животнаго, начиная съ яйца, совершается какъ по писанному, можетъ быть предусмотрѣно, предсказано и неуклонно ведетъ къ заранѣе извѣстной цѣли. Это совершается съ такою же точностью и вѣрностью, съ какою ядро попадаетъ въ цѣль при автоматической пальбѣ.
Намъ возражаютъ: процессы развитія совершаются роковымъ образомъ, при чемъ одни, предшествующіе, неминуемо влекутъ за собою другіе, послѣдующіе. Такъ съ высоты утеса на горной вершинѣ сорвался снѣжный комъ и, скатываясь, захватываетъ все новыя и новыя массы снѣга, льду и камней, растетъ съ минуты на минуту, пока не обрушится съ грохотомъ въ долину. Охотно вѣримъ въ такого рода преемственный механизмъ, образчики котораго уже и теперь раскрыты. Въ Германіи издается даже спеціальный журналъ по механикѣ развитія. Издателю этого журнала Вильгельму Ру принадлежитъ общепринятое нынѣ объясненіе столь цѣлесообразнаго расположенія пластинокъ въ губчатомъ веществѣ костныхъ эпифизъ мостовыми фермами. У новорожденнаго расположенію этихъ пластинокъ еще чужда всякая правильность: они сплетаются по всѣмъ направленіямъ. Впослѣдствіи, когда младенецъ начинаетъ пользоваться своимъ скелетомъ, принимая нормальную позу и передвигаясь обычнымъ для взрослаго образомъ, на эпифизы дѣйствуетъ тяжесть тѣла. Эта тяжесть въ видѣ давленія передается опредѣленнымъ пластинкамъ изъ числа неправильно расположенныхъ въ губчатомъ веществѣ, понятно именно тѣмъ, которыя по своему положенію противопоставлены давленію и обречены играть роль опоръ. Для этихъ, и только для этихъ, пластинокъ давленіе служитъ раздражителемъ, заставляющимъ ихъ усиленно питаться и расти, тогда какъ остальныя пластинки, расположенныя механически ирраціонально, всасываются. По выраженію нашею автора, тутъ происходитъ борьба изъ-за питательнаго вещества, своего рода борьба за существованіе между частицами одного и того же организма и естественный подборъ частицъ съ сохраненіемъ наиболѣе пригодныхъ. Аналогично этому въ многовѣковой борьбѣ за существованіе и естественномъ подборѣ производителей выработались всѣ признаки цѣлесообразной организаціи животныхъ, которые нами подчеркнуты выше, въ видѣ примѣровъ, на птицахъ и китахъ. Упражненіе врожденныхъ и пріобрѣтенныхъ выгодныхъ индивидуальныхъ отклоненій въ извѣстномъ направленіи, споспѣшествуемое борьбой за существованіе и естественнымъ подборомъ, дало начала и такимъ спеціально приспособленнымъ къ извѣстной цѣли группамъ животныхъ, каковы, напр., птицы. Столь характерные для нихъ воздухоносные мѣшки, пояснимъ для наглядности, появились первоначально, быть можетъ, безъ всякаго отношенія къ полету, такъ какъ имѣются въ зачаточномъ видѣ у хамелеоновъ: наполняя ихъ воздухомъ, эти животныя раздуваются съ цѣлью устрашенія враговъ. Воздухоносными костями, а вмѣстѣ съ тѣмъ, само собою разумѣется, и воздухоносными мѣшками, обладали и нѣкоторыя исполинскія ящерицы первобытнаго міра, у которыхъ воздушными вмѣстилищами, очевидно, достигалось облегченіе относительнаго и абсолютнаго вѣса тѣла.
Все это прекрасно. Предположимъ даже, что въ болѣе или менѣе отдаленномъ будущемъ удастся проанализировать всѣ процессы индивидуальнаго и видового развитія, свести ихъ на неизбѣжную механическую преемственность, на причинность: развѣ этимъ устранятся тѣ цѣли, къ которымъ столь явно стремилось и стремится это развитіе? Всякому понятно, да и само собою разумѣется, что никакая цѣль сама по себѣ никогда и ничего не создавала, а для своего осуществленія всегда тре~ буетъ извѣстныхъ орудій, средствъ. Средства эти должны быть естественными, а уже никакъ не колдовствомъ. Двигателемъ является всегда Causa efficiens, и отнюдь не Causa finalis. Послѣдняя есть только желаемое послѣдствіе, какъ иллюстрируется приведеннымъ нами опредѣленіемъ Аристотеля. По этому поводу нельзя не пожалѣть, что латинскій языкъ, на которомъ вышколилась философія, не имѣетъ опредѣленнаго слова для обозначенія цѣли (за исключеніемъ, конечно, той. въ которую воинственный римскій народъ металъ копья и стрѣлы). Causa finalis — конечная причина — терминъ искусственный и въ сущности не лишенный внутренняго противорѣчія (contradictio in adjecto). Въ умозрительной же философіи и діалектикѣ неудачные термины не мало надѣлали бѣды. Тутъ къ слову можно упомянуть и о нѣмецкой терминологіи. Слова Zweck, Zweckmässigkeit сопряжены съ представленіемъ о преднамѣренной цѣлесообразности и въ этомъ смыслѣ дискредитированы избыткомъ рвенія телеологовъ старинной школы. Поэтому Бэръ предлагаетъ замѣнить ихъ новымъ терминомъ Zielstrebigkeit, т. е. стремленіемъ къ цѣли. Этотъ терминъ дѣйствительно нейтральный, ничего непредрѣшающій. Русскому слову цѣлъ соотвѣтствуетъ болѣе растяжимое понятіе. Но вернемся къ нашимъ разсужденіямъ.
Однимъ изъ тріумфовъ братоубійственной техники является, несомнѣнно, автоматическая пальба изъ орудіи, осуществленная, если не ошибаюсь, впервые у насъ въ Россіи Петрушевскимъ для защиты крѣпостей. На большомъ столѣ нанесена карта окружающей мѣстности, разграфленная на квадратики. Каждому квадратику соотвѣтствуетъ опредѣленная установка орудія. Помощью зрительныхъ трубъ, направляемыхъ на непріятельскій корабль или отрядъ, опредѣляется тотъ квадратикъ карты, который соотвѣтствуетъ его положенію и… смертоносное орудіе можетъ быть направлено на намѣченный пунктъ съ почти математическою точностью. Снарядъ достигаетъ своей цѣли. Всѣ условія для успѣшности выстрѣла тутъ даны: правильное направленіе, рядъ дѣйствій" слѣдующихъ неминуемо одно за другимъ: искра, взрывъ, напоръ газовъ, выбрасываніе снаряда и т. д. Все совершается тутъ, повидимому, автоматично, само собою. Тѣмъ не менѣе, и здѣсь дѣло не обходится безъ направляющей воли, прежде всего остроумнаго изобрѣтателя, а затѣмъ и руководителей пальбы. Но возьмемъ еще примѣры, въ которыхъ воля и преднамѣреніе въ достиженіи цѣли были бы безусловно устранены. На рельсахъ стоитъ паровозъ подъ парами. Совершенно невзначай механизмъ (отъ какой-нибудь случайной причины) приходитъ въ дѣйствіе. Паровозъ покатится роковымъ образомъ именно по рельсамъ; онъ пойдетъ при этомъ именно по тѣмъ путямъ, которые сообщаются съ его парою рельсъ, а не по другимъ, и примчится къ конечной цѣли или, по крайней мѣрѣ, помчится по направленію къ ней. Ему ясно предначертанъ путь наименьшаго сопротивленія. Въ другихъ, болѣе сложныхъ случаяхъ пути могутъ быть хотя также предопредѣлены, предначертаны, но менѣе осязательнымъ образомъ. Малое дитя пустило изъ лука стрѣлу прямо на воздухъ, а быть можетъ, мѣтя съ дѣтскою наивностью въ луну, во всякомъ же случаѣ не туда, гдѣ стрѣла должна будетъ упасть. Мы лично не знаемъ этого мѣста; но болѣе насъ освѣдомленный могъ бы вычислить его съ геодезическою точностью, если только располагаетъ самыми безошибочными свѣдѣніями о направленіи лука въ моментъ выстрѣла, о силѣ, съ которой тетива ударила о стрѣлу, о формѣ, вѣсѣ стрѣлы, о свойствахъ атмосферы въ данный моментъ и т. д. Но и то онъ не былъ бы огражденъ отъ непредвидѣнныхъ случайностей, какъ-то: внезапнаго порыва вѣтра, отклоняющаго стрѣлу, или пролетающей невзначай птицы, въ которую стрѣла можетъ попасть паче чаянія. Полетъ тѣла, напр., кометы, небеснаго свѣтила, достаточно продолжительный для опредѣленія уже пройденнаго имъ пути, даетъ возможность опредѣленія и дальнѣйшаго, предстоящаго ему пути. Аналогичные наблюденія и выводы примѣнимы и къ развитію организмовъ во многихъ, по крайней мѣрѣ, случаяхъ. О прошломъ же, уже пройденномъ ими пути даетъ представленіе изученіе, съ одной стороны, окаменѣлостей, а съ другой — зародышеваго развитія, какъ краткаго повторенія историческаго прошлаго въ его главнѣйшихъ фазахъ. Не станемъ повторять того, что довольно подробно развито нами въ прежнихъ нашихъ работахъ, въ томъ числѣ и въ приведенной выше популярной статьѣ. Въ ней взятъ, какъ основной примѣръ, классъ земноводныхъ и показана его выработка изъ рыбъ, а также стремленіе еще болѣе или менѣе рыбоподобныхъ формъ со временемъ превратиться въ такія же наземныя существа, какими являются сухопутныя саламандры. Тамъ же трактуется и о пророческихъ варіаціяхъ въ другихъ классахъ, не исключая и млекопитающихъ съ ихъ высшимъ представителемъ во главѣ. Мы видимъ тутъ явныя цѣли, къ достиженію которыхъ стремятся представители животнаго царства. Механизмъ поступательныхъ движеній во всемъ мірѣ организмовъ мы безошибочно припишемъ закономѣрному сцѣпленію причинъ и послѣдствій, а начало этихъ движеній — импульсу, дѣйствовавшему въ опредѣленномъ направленіи, толкнувшему первый снѣжный комокъ нарождающейся лавины. Для всей же совокупности природы, для всей, расходящейся вѣтвями, суммы путей развитія мы доискиваемся единой двигательной причины, которая всемогущимъ «да будетъ» оживила хаосъ въ стройное мірозданіе, повинующееся неизмѣннымъ законамъ. Въ силу тѣхъ же законовъ и организмы получаютъ относительное совершенство, т. е. достаточное приноровленіе къ временному существованію или, что то же самое, цѣлесообразное устройство.
Наивное воображеніе многихъ ученыхъ давно минувшихъ столѣтій прилагало къ Творцу мизерный масштабъ, низводило его до степени механика-самоучки, который въ часы досуга занимается формовкой моделей къ будущимъ своимъ созданіямъ. Въ лучшемъ случаѣ въ немъ усматривался древній патріархъ, управляющій своею общиною въ каждомъ конкретномъ случаѣ по личному настроенію. Глубокомысленный терминъ «царствіе божіе» сдѣлался такимъ образомъ пустымъ звукомъ, ибо обширное, благоустроенное царство тѣмъ и отличается отъ патріархальной общины, что управляется мудрыми и твердо установленными законами. Современному спиритуалистическому мыслителю предвѣчное безграничное, неизмѣнное и всеблагое начало должно представляться прежде всего какъ творецъ незыблемыхъ законовъ. Законы же эти ведутъ къ общимъ цѣлямъ: къ вѣчной гармоніи мірозданія, а въ разумныхъ существахъ къ воплощенію идеала правды, добра и красоты или, короче, по Аристотелю, къ всеобщему благу.
- ↑ K. Е. v. Baer. I. «Ueber Zweckmässigkeit oder Zielstrebigkeit überhaupt». II. «Ueber Zielstrebigkeit in den organischen Körpern insbesondere». Въ сборникѣ «Studien aus dem Gebiete der Naturwissenschaften». T. II. St.-Petersburg 1873 и 1876.
- ↑ «Направленія въ измѣнчивости вида». «Вѣстникъ Европы» 1893, сентябрь.