Михаил Левидов.
правитьО футуризме необходимая статья
правитьI. Было-бы лучше…
править…Если-б эта статья не была необходима. Если-б футуризм перестал быть вешалкой для дурных настроений знатных и не знатных критиков, объектом литературного брюзжания, приемником партийной хандры. Если-б юбилей Островского, а так же предстоящие юбилеи Грибоедова, Крылова, Державина и самого Максима Грека — обходились без укоризненных кивков и снисходительных похлопываний по футуристовым плечам. Если-б талантливые советские журналисты не вымещали на Маяковском своих наркомземовских огорчений, и не трактовали бы проблему футуризма приемами статей «в дискуссионном порядке» о племенных коровах. Если-б похвала Демьяну Бедному не произносилась бы единым дыханием с окриком по адресу того-же Маяковского. Если-б обличение футуризма — не считалось гражданской доблестью, и не являлось бы удобным и наиболее легким приемом литературной пакости.
И с другой стороны.
Если-б литературные дамочки в советских салонах вели светский разговор не о футуризме, а о прическах. Если-б «интеллигентные» нэпманы и нэпманши не гнались бы за Мейерхольдом, как за соблазнительным скандалом. Если-б провинциальные «революционеры искусства» перестали клясться Крученыхом.
Суммируя.
Если-б футуризм и футуристов оставили в покое со всех сторон. Дали бы им нормальные условия работы. Если-б эта группа деятелей искусства перестала быть нормальными заложниками, потенциальными преступниками или романтическими героями.
Тогда была бы не нужна эта статья. И это было бы к лучшему. Ибо не такое уж приятное занятие — штурмовать бастионы глупости. И не становится приятнее — какие бы прилагательные вы не приставили к этому существительному.
II. Кое-что о Тамбове…
правитьДиалог классический:
— Как вы относитесь к октябрьской революции?
— Сочувственно.
— Ах так, сочувственно!.. Гм, гм… А скажите, вы не были в Тамбове в 1912 году?
— ???
— Ага, вы затрудняетесь ответить!.. Так может быть ваш отец был?..
— То-есть позвольте!..
— Нет уж позволять нечего! Так значит и запишем. Гражданин Икс утверждает, что относится к октябрьской революции сочувственно, но в то же время уклоняется от ответа — был ли он или его отец в Тамбове в апреле 1912 года…
Да, великое несчастие футуристов в том, что они не знают были ли они или их отцы в Тамбове в 1912 году. И вообще в том, были ли у них отцы.
Вот пролетпоэтам — тем хорошо. У них, как известно, нет родословной (ведь Бальмонт, Брюсов, Вербицкая и Надсон — это так, незаконнорожденные родители), и размножаются они почкованием. О пролетпоэтах никто не напишет примерно таких тезисов:
I. Футуристы были шутами вырождающейся буржуазии так как они не любили печататься в «Русском Богатстве» и не одобрялись в свое время Скабичевским и Львовым-Рогачевским и вообще всеми Фриче…
II. К революции они примкнули потому, что соблазнил их А. В. Луначарский.
III. А потому они идеологи мутной стихии разлагающегося мещанства в окружении нэпа и т. п. — для дальнейшего смотри статью тов. Винокура в этом номере ЛЕФА о «Революционной фразеологии».
О, великий город Тамбов!
Отправимся в экскурсию по Тамбову.
Революция, взятая в психологическом аспекте и разрезе — самой яркой и характерной чертой своей выявляет обнажение приема. Процесс становления, стабилизирования быта, — это процесс обволакивания приема, превращения зиммелевской истины, которая истина потому лишь, что она полезна, в кантовско-когеновскую истину, которая полезна потому, что она истина. Прием отвлекается, абстрагируется от быта, надстройка отделяется от базы, твердеет, застывает, божествится, приобретает самостоятельное бытие, становится абсолютом.
Революция — обратный процесс. Сводит абсолют на землю. Выявляет его как прием. Обнажает прием. И убивает прием.
«Элементарные законы нравственности и справедливости». Естественное право. Юридические нормы. Обычаи международной вежливости. Внеклассовая наука. Революция — один за другим — обнажила все эти приемы буржуазной идеологии.
И этим их убила. Обнажила не теоретическими спорами. А самим бытием своим. Своей практикой.
Еще большую роль, чем в идеологии играет освящение, овечнение приема в искусстве. Искусство в период стабилизации быта зиждется на приеме приема в серьез, на превращении условностей в метафизическую реальность, на нормативности и общеобязательности всяких постулатов, — вчера еще иллюзий, на абсолютных ценностях, на мышлении абсолютами. Наиболее религиозная и абсолютная дисциплина это эстетика, теория искусства. Наиболее эзотеричны жрецы храма искусства.
Быть может поэтому ломка быта начинается с ломки искусства: наиболее заносчивый и чванный враг.
И знаменосцами ломки искусства, революции в искусстве, то есть обнажения приема в искусстве были, — группа лиц, назвавших себя тогда футуристами. Конечно, они не первые. Первый в русском искусстве футурист, первый обнажитель приема и святотатец был в теоретических своих статьях — Лев Толстой. Но Толстой был предтечей. А чернорабочими с заступом и ломом в руках явились не задолго до войны и во время войны, — они, группа футуристов.
Этого не нужно доказывать. Об этом нужно только вспомнить. И прочитать Маяковского периода войны, раздевшего поэзию до гола, и «надругавшегося над ней публично» при свете фонарей. Мейерхольд таким же образом оголил театр. Хлебников обнажил прием смысла — оторвавшегося от слова.
Работа обнажения приема в искусстве по приемам — анархична. Она состоит из партизанских набегов, индивидуальных террористических актов. Отсюда проистекает недоразумение насчет «анархичности» футуристов. Но это не так. Анархичным был лишь их метод в силу вещей. По существу же они являлись, и являются позитивистами, релятивистами. Движение «мистического анархизма» в дореволюционной идеологии, — было им искони враждебно. Достоевский, Врубель, Скрябин были, как никто, чужды этой группе.
Футуристы влились в октябрьскую революцию с той же железной необходимостью, с какой Волга вливается в Каспийское море…
А то, что река несет на поверхности своей много всякой дряни, это тоже железная необходимость. Нельзя процеживать реку через сито, будь это даже сито Октября. Да и не нужно. Дрянь не доплыла до Октября. Задержалась на мартовском пороге.
Это насчет славного города Тамбова, и на тему классического диалога.
III. Проклятая буква М. Проклятая буква Ф.
править— Маяковский? Хорошо!.. Футуризм? Ладно!..
Но Маринетти! Но фашизм!
Да, видите ли, и буквы алфавита имеют свое собственное, имманентное бытие. И не даром, не даром… Случайное совпадение? Может быть. Ну, а представьте, что это совпадение не случайно, что тут некоторое сродство душ… Тогда как?
И морщат лоб, и создают теорийку, и осмысливают схему о связи русского футуризма с итальянским. Теорийка ничего себе. Схема как полагается. Вот она:
Футуристы — вообще говоря, взятые в мировом масштабе — это вольные стрелки, средневековые швейцарцы, предлагающие к услугам свою шпагу. В России советская власть — они с нею. В Италии фашистская власть — они с нею. Маяковский был бы в Италии Маринетти, Маринетти был бы в России Маяковским. Футуризм — это сильное взрывчатое вещество — коим может пользоваться кто угодно, это усовершенствованная гаубица, которая стреляет в какую угодно сторону. Лишь бы ее направить соответственно. Это объект воздействия, а не творческий субъект. Техника — беспартийна. Футуризм — техника творчества. Футуризм беспартиен. А беспартийный в лучшем случае может быть попутчиком, или в худшем, нэпо-попутчиком революции, — гласит сокрушительный силлогоизм. Вот куда приводит буква М вкупе и влюбе с буквой Ф…
— Скушно, до слез скушно брать на себя менторский тон и говорить учительским голосом. Однако, нужно. Нужно потому, что оставьте сегодня без ответа теорийку о том, что Маяковский только притворяется Маяковским, а на самом деле переряженный Муссолини, — а на завтра в перерыве заседания тотемского губэкосо:
— А слыхали, Маяковский то? Ведь вот никогда нельзя было доверять футуристам!..
Потому — Рассеюшка-матушка…
Нет, Маяковский не переряженный Муссолини, и «даже совсем наоборот». И насчет беспартийной техники — это из категории правдоподобных абсурдов, аксиоматических идиотизмов.
Нужно ли объяснять процесс воздействия среды на материал? Это как будто бы, в конечном счете, технический процесс. Среда воздействует на материал, его обрабатывая. Но от свойств материала зависит обработка его. Обработка эта есть выявление среды. Воздействие на процесс обработки — таким образом, — воздействие на среду. И, в конечном счете, — технический процесс — есть процесс взаимодействия среды и материала. Разница лишь в степени действия друг на друга обоих элементов процесса.
Процесс этот не беспартиен. Техника не беспартийна. Наука не беспартийна. Беспартийно лишь небытие, ничто. Каждый, совершающийся в условиях трех земных измерений процесс — партиен. И не только потому, что результаты этого процесса, плоды его — можно использовать целевым, то есть партийным образом. Этого мало. А потому, что оба составных элемента процесса: материал и среда — не рождаются каждый раз заново — для нового процесса, — а есть величина, берущаяся лишь в новой комбинации; но сами по себе эти величины уже прошли процесс взаимодействия — этим опартиившись, то есть приобревши определенное целевое значение. Жизнь и все процессы в ней совершающиеся, это не шахматная игра, где все фигуры условны и безразличны, слепые орудия в руках партнеров, — и судьба орудий меняется в зависимости от умения партнеров. Философию детерминизма, обреченности, предназначенности — пора в мусорный ящик! Все на земле живо, все управляет собой, все партийно — и камень, употребленный для постройки Дворца Труда, и Памятника Революции — не тот, что употреблен для постройки Дворца Банкира и тюрьмы. Да, они были идентичны эти камни, — пока лежали в небытии, находились вне жизненного процесса. Но не сейчас. Сейчас они принципиально разнствуют, ибо, подверженные процессу воздействия среды, они теперь в свою очередь — разно воздействуют на-вокруг-них среду, — рождая разные эмоции: ибо разны ведь эмоции от созерцания Дворца Труда и Дворца Банкира. Черный камень в храме Каабы — вытерся от поцелуев верующих. Эта вытертость не рождала-ли верующих? Черный камень в храме Каабы не был мертв. Он мертвеет сейчас. И оживает с каждым биением времени, живет ярко — гранит Памятника Революции, что на площади Советов. Этот гранит — не беспартиен. Ибо он имеет цель, и осуществляет ее сейчас самим собой, — своим бытием. Он втянут в творческий процесс. Он в жизни.
А ведь Маяковский не только не переряженный Муссолини, но и не камень. Даже и для скептиков его бытие более несомненно, чем бытие камня.
Итальянский футуризм — служит фашизму. Русский футуризм служит идее Советов. Мыслима ли перетасовка ролей?
В случае Маринетти — возможно. В случае Маяковского — нет (и раньше и здесь, и в дальнейшем — Маяковский для меня только прозтермин).
О процессе взаимодействия революции и футуризма.
Действие среды — революции.
Футуризм утерял ныне свою байроническо-романтическо-анархическую оболочку. Проникшись идеей революции — как борьбы за разумное производство, основанное на разумном разделении труда — он ввел в идеологический обиход идею производственного искусства, базирующегося на противопоставлении творчества мастерству, и процесса — результату. Проникшись идеей революции — как борьбы за организованное упрощение культуры, футуризм восстает против объективирования индивидуальных — и тем самым лирических — эмоций, и против заполнения такими товарами универсальных магазинов духовного быта; в этом центр тяжбы футуризма с пролетпоэзией — с этой многоголовой и многоголосой советской Вербицкой. И наконец, осуществляя идею революции, как обнажения приема, футуризм, в особенности в театре, не только обнажил публичный прием, но и превратил его в проститутку, сделав прием доступным всем и каждому.
Действие материала — футуризма.
Здесь лишь одна краткая формула. Революция научилась трактовать искусство как материал. Теоретически это было известно и раньше. Практическую возможность такой трактовки — доставил революции футуризм.
Но история иногда создает — на короткий временный период — такие нелепости. Конечно, фашизм, оперирует опасными для него материалами, и в том числе футуризмом. Итальянский футуризм ставит ставку на сильного. Прекрасно! Сейчас этим сильным кажется фашизм. Завтра этим сильным окажется революция. Всякое движение в мире, ставящее сейчас ставку на сильного — ставит ее объективно на революцию, каковы бы не были субъективные его устремления. Время революционно-фильствует. Итальянский футуризм будет и субъективно служить революции. Он уже служит ей объективно, накапливая в духовном быту потенцию действенности и силы, которая может реализоваться лишь одним, и недвусмысленным путем.
Когда время ревфильствует — все буквы алфавита революционны.
IV. Алло, жизнь!
правитьСейчас весна, весело на улицах Москвы. Радостно на полях России.
Теперь время закладывать фундамент фабрики оптимизма.
Руками футуристов.
Тех — кто возглашают:
— Алло, жизнь!
— Здравствуй, жизнь! Ты трудна, но проста. В тебе нет святости, ты не нуждаешься в благословении, — ты жизнь, к стенке ставящая священиков всего священного.
Священен лишь оптимизм.
Не буйный и хмельный. Не романтично — кудрявый. Из этого выросли.
Оптимизм, который знает:
Все может сделать, ибо нет творчества, есть лишь работа, мастерство. И всего может коснуться рука работника.
Наука — не для жрецов, а для всех. Техника для всех. Искусство для всех.
Это оптимизм умелой работы.
Умелая работа не терпит стихийности и анархического начала. Борьба за оптимизм — это ошибка со стихией, с анархией. А прежде всего — где стихия и анархия?
Оттиснутые с передового, производственного фронта, — они засели в тыловых окопах искусства. Вот их последнее убежище. Вот куда отогнаны остатки когда-то многочисленных армий жрецов, посвященных, мистиков, эзотериков. И отсюда вывод совершенно непреложный, сначала пугающий, но такой простой:
— Всякое искусство в революционной стране — не считая футуризма — имеет тенденцию стать или уже стало, или на путях к становлению — контр-революционным. Не футуристическое искусство в период революции — а этот период не баррикадами и гражданской войной измеряется — является тихой заводью пессимизма.
Борясь с искусством — до конца, до уничтожения его как самостоятельной дисциплины, футуристы утверждают оптимизм.
И есть еще чижики, которые чирикают о разлагающем тлетворном влиянии футуризма.
Да поймите, чижики, что футуризм — трезвый, позитивный, оперирующий формальным методом, изучающий «святое святых духа человеческого» — творчество и вдохновение, — со скальпелем и карандашом в руках — это страховка против шлаков и отбросов, сопровождающих революционную лаву — против мистики и резиньяции, против сладких утех пассивного пессимизма… Поймите, чижики, что великий процесс разложения атома в искусстве, выполняемый футуризмом, — гарантирует от зарождения контр-революционной идеологии кристализующейся первым ядром в искусстве. И поймите, еще, что борясь в искусстве с понятиями: «вечного», «абсолютного», «перманетной ценности», — футуризм высится стеной, преграждающей доступ этим понятиям в живую жизнь…
Фабрика оптимизма строится сейчас в России. Расчетливого, умного, рабочего оптимизма. Одно крыло фабрики — на свой страх и ответственность — сооружают футуристы. Это то крыло, где будет производиться для массового потребления оптимистическое искусство. Машинным способом производиться, лучшими техническими приемами. Вдохновение будет выдаваться ежедневным пайком, строго отмеренными порциями — работникам этого крыла. Будет служить гарниром — к умению. И потребители не так уж будут дорожить сладковатым и клейким гарниром…
Алло, жизнь! Ты — материал нынче, тебя организуют, делают… Так если делаем и организуем жизнь, — неужели не сделаем, не съорганизуем искусства? Неужели чижики помешают?
Маяковский весело смеется…
Оригинал здесь: Левидов М. О футуризме необходимая статья. [Статья // Леф. 1923. N 2. С. 130-137].