И. С. Аксаков
правитьО финансовом положении России в начале 1862 года
правитьМы намерены, на этот раз, коснуться в нашей беседе с читателями — финансового вопроса, или, вернее сказать, вопроса о нашем общем благосостоянии в экономическом отношении. Будучи вовсе не посвящены в тонкости и премудрости финансовых расчетов и соображений, мы, конечно, и не думаем предлагать какое-либо разрешение этой сложной и трудной задачи, — но мы желаем только указать на ту сторону дела, которая, как нам кажется, ускользала до сих пор от внимания наших (признаться сказать — довольно расплодившихся в последнее время) финансистов и экономистов. По крайней мере мы не находили ответа на наши недоумения у публицистов, специально занимающихся финансовым вопросом, и, заявляя эти недоумения печатно, будем надеяться, что они не останутся без разъяснения со стороны людей, более опытных.
Нам кажется, что в этом вопросе, как и в большей части других, есть значительная доля того оптического обмана, который скрадывает пространство, изменяет направление линии, заставляет принимать игру лучей и отражения за действительные явления. — Мы говорили не раз, но повторим и опять, что насильственное преобразование Петра Великого, расстроив цельность нашего общественного организма, произведя разрыв между высшими сословиями и народом, внесло раздвоение в нашу общественную жизнь: ее органическая сила — как выразились мы однажды — убежала внутрь, в глубокий подземный слой народа, а поверхность земли населилась призраками и живет призрачною жизнию. Эта странная жизнь с ее искусственными, насильственно вызванными и созданными потребностями, стремлениями, страданиями и борьбою, с ее лихорадочно-скорым развитием, порождающим эфемерные явления, мгновенно возникающие и исчезающие, — эта жизнь, эта ложь, заслоняющая от наших взоров жизнь народа и истину действительности, отразилась, кажется нам, не только в области нравственной, но и в области положительных экономических явлений. За примерами ходить недалеко: разве мы не пробовали сажать кукурузу на Севере и предлагать картофель в пищу тем, которые не знают, куда деваться от ржаного и пшеничного хлеба? Разве читающий наш Ремесленный Устав с его переделками, добавками, исправлениями и дополнениями, не вправе подумать, что у нас действительно существует и живет во всей силе жизненности ремесленное цеховое устройство, — тогда как в действительности ничего подобного нет и следа! Разве Потемкин, в котором широкая природа русского человека сказалась в самой широте проявлений лести и лжи, не воплотил эту ложь в поэтически громадных размерах, обставив пустыни, на протяжении тысячи верст, декорациями сел, городов, гражданственности, промышленности и кипучей деятельной жизни?
Эти декорации — колоссальные эмблемы нашего исторического общественного развития — объясняют многое в нашей жизни! — Императрица Екатерина почерком пера создает семьсот городов, к утехе и радости современных ей прогрессистов, — и через несколько лет значительная часть городов разжалована в заштатные!.. Кому не известна история о двух, созданных таким образом, потом позабытых городах Воронежской губернии, лет 10 тому назад отысканных в числе сел ведомства Министерства государственных имуществ? Эта история, подавшая повод к странному спору между двумя ведомствами, подробно рассказана во II томе «Сборника историко-статистических сведений о России», изданного Министерством внутренних дел. Пишущий эти строки хорошо помнит, как лет 12 тому назад, когда ему случилось быть, по службе, в городе Петровске Ярославской губернии, жители города приходили к нему с просьбою: ходатайствовать о лишении Петровского звания города и обращении его, по-старому, в простое село! Возведенный в это звание Екатериною, в 20 верстах от Ростова, этот городишка действительно не представлял никаких условий для развития городской жизни и только тяготился своими привилегиями, или — вернее сказать — повинностями и официальностью городского звания.
Мы недаром привели эти примеры: развитие городов находится в тесной связи с развитием гражданственности, промышленности и торговли. И промышленность, и торговля не остались у нас чуждыми общему ложному направлению. «Занявшись своим развитием», под влиянием примера западной жизни, нами плохо понимаемой, мы сначала пленились теорией запретительных тарифов и меркантильною системою; потом вообразили себе, что Россия — государство земледельческое, забывая, что ее чисто промышленные области обширнее любого государства в Германии, не исключая и Пруссии, — и, как люди, идущие с веком наравне, увлеклись учением о свободной торговле! Мы искусственно и почти насильственно создавали фабрики — не для обработки сырых материалов, истинных богатств России, — а для удовлетворения искусственных потребностей искусственной жизни высшего «образованного» общества. Оно, конечно, было и легче: для производства в России иностранных ситцев достаточно было приложить пассивную деятельность и деньги к готовым плодам чужого ума, тогда как свои материалы требовали самостоятельной работы мысли. Как в области идей, как и в области материальной, промышленной, мы больше выписывали и покупали от Запада, чем отпускали ему своего добра, о котором мы вовсе и не радели. Мы хлопотали о разведении шелку даже в центральной России, оставляя в пренебрежении наше громадное богатство — лен и пеньку! — Мы усовершенствовали тонкие сукна, предоставляя крестьянину ходить в самодельной сермяге и дерюге. Мы завели «биржи» там, где нет и помину о внешней торговле, и только украсили города красноречиво-пустынными, великолепными, ненужными зданиями. Мы гордимся нашим ремесленным заведением, например в Москве, не уступающим учреждениям европейским и снабженным моделями всяческих машин, даже и не приложимых к России, — и не имеем никакого хранилища, никакого собрания образцов народной ремесленной и рукодельной производительности! Наши промышленные выставки в Москве и Петербурге блистательны, но блещут они преимущественно предметами роскоши и страшно бедны предметами, служащими к удобству и улучшению народной жизни!.. Мы придаем особенное значение цифрам оборотов внешней торговли, — забывая, что они ничтожны в сравнении с оборотами торговли внутренней, которая, по необъятному пространству России, имеет для нас неизмеримо большую важность, чем, например, внутренняя торговля для Англии. Наше внимание поглощено возвышением и понижением нашего курса за границей, тогда как все эти возвышения и понижения весьма слабо отзываются в жизни России и лишены почти всякого влияния на ход внутренней торговли, на благосостояние народное.
И все это оттого, что наша отрешенная от народа, вращающаяся на поверхности, в области теней и призраков, мнимо-действительная, хотя и деятельная жизнь — заслоняет для нас истинную жизнь земли, вымышляет нам небывалые потребности, или потребности только этой одной, нашей искусственной среды; заставляет беспечно относиться к существенному злу, видеть, наоборот, грозные опасности там, где их вовсе и не имеется, — наконец, считать Россию богатою, когда она беднеет, и бедною, когда она именно начинает богатеть!
Часто приходится читать и слышать, что Россия близка теперь к финансовому кризису, и даже чуть-чуть не к банкротству; что она не может предпринять никакой крупной финансовой операции. Почему все это? Потому, отвечают нам, что денег в обращении нет, капиталов не имеется, звонкая монета исчезла, золото пропало, курс наш за границей низок, кредит слаб; потому что огромный выпуск, во время войны, бумажных денег уронил их ценность и что новых бумажных денег выпускать нельзя: одним словом, положение печальное! Если таково положении России теперь, то, значит, прежде было иначе, прежде была она в более цветущем состоянии, богаче и денежнее? Точно ли это так? Посмотрим, что было прежде?
Действительно, денег в обращении было больше, — но где и между кем? Положение было цветущее, но чье? Разве деньги, капиталы, богатство были, в это прежнее время, равномерно распределены? Нисколько. Деньги обращались сильнее и живее — но в среде высших слоев общественных. Что представляет нам это прежде! Во-первых, дворян, беспечно и без труда получавших доходы с крестьян и еще с меньшим трудом добывавших капиталы из сокровищницы Опекунских советов. Деньги у них водились, это правда, но, как известно, издерживались на расходы, большею частию непроизводительные. Они покупали несравненно больше, чем теперь, но чего именно? Предметов роскоши, таких предметов, круг потребления которых в России ограничивался только высшими классами общества, самым тесным меньшинством народонаселения. Во-вторых, видим мы капиталистов: их также было немного. Эти капиталы образовались также не вследствие правильного развития всеобщего благосостояния, а большею частию — вследствие откупов, монополий и других искусственных и насильственных мер. В-третьих, видим мы торговлю процветающую, но какую именно? Ту ли, которая имеет дело с предметами народного потребления? Нет, не эту, а ту, которая создана была потребностями жизни верхних классов общества. Заграничная же торговля сырыми материалами России зависела от случайностей и не могла развиться вследствие дурной обработки этих наших настоящих сокровищ!
Напротив того, положение простого народа представляется нам, в это прежнее время, не только не цветущим, но крайне стесненным, бедным, безденежным. Поставим вопрос прямо: народное благосостояние было ли тогда выше настоящего или нет? На этот вопрос едва ли кто станет отвечать не отрицательно. А в этом-то вся и важность!
Картина прежнего времени представляется нам в таком виде: народ был разорен крепостным правом, частыми рекрутскими наборами, недостатком работ и безденежьем: денег в обращении у простого народа было чрезвычайно мало. Деньги же все обращались и копились в капиталы: на поверхности, в высшем слое. Торговля, всегда устремляющаяся к главному источнику денег, имела в виду — преимущественное удовлетворение нужд и потребностей денежного класса общества, — чему, с своей стороны, способствовали и законодательные меры. Жизнь сосредоточивалась в каком-нибудь миллионе людей, тогда как целые десятки миллионов народонаселения были отстранены от участия в жизни, и ни они сами, ни естественные богатства русской земли не удостаивались должного внимания. По жизни одного миллиона людей судилось и рядилось о богатстве и благосостоянии всей России! Банки существовали, но приносили пользу не народу и не мелким торговцам, а дворянам и капиталистам; предметы народных нужд, народного потребления оставались почти без улучшения; наши сырые материалы — почти без обработки! Промышленных предприятий почти и не затевалось, — капиталы лежали без употребления, или употреблялись непроизводительно.
Может быть, эта картина и не совсем верна в частностях и подробностях, но в общих чертах мы считаем ее довольно верною.
Как вода, стоящая на поверхности земли, просачивает наконец землю и уходит вглубь, — так и деньги в России, исчезнув из обращения в нашей среде, ушли в народ. Да, это не подлежит сомнению. Подъем народного благосостояния очевиден, но он станет еще заметнее и, главное — производительнее, как скоро разрешится вопрос крестьянский и водворится в простом народе твердая вера в свою гражданскую полноправность. О том, что у крестьян завелись деньги, свидетельствуют многие факты и многие получаемые нами достоверные корреспонденции из разных концов России. В 7-м N «Дня» было помещено письмо г. Оптухина из Орловской губернии, который передает разговор свой с купцом-прасолом, постоянно обращающимся с крестьянством, и уверение прасола, что желтенькие (рублевые) бумажки опять скоро появятся, что они теперь все у крестьян. Выпишем также замечательное место из письма нашего корреспондента, г. В.Г. из Оренбурга:
«Если у кого есть теперь деньги, настоящие деньги, пишет он, так это у крестьян. Нет сомнения, что если звонкая монета, серебряная и золотая, почти исчезла из обращения, то причиною этому, кроме вывоза за границу, скопление ее в крестьянских скрынях. Народ и прежде не отдавал прибереженных денежек в кредитные установления; в последнее время почти все денежные запасы свои обратил он в звонкую монету и бережет ее, как зеницу ока. Таким образом и деньги в руках народа, и с землею расставаться он не намерен…».
Да и как не быть деньгам у народа? Посетивши в 1855 и в 1856 году Южные губернии, бывшие театром военных действий (впрочем, не самый Крым), мы с изумлением видели, что крестьяне сделали значительные денежные сбережения от массы денег, растраченных войною. Далее. Куда девались капиталы наших капиталистов? Большею частию помещены в акциях разных промышленных акционерных компаний. Ни одно почти предприятие еще не доведено до конца, и железные дороги не выстроены, но капиталы, еще не давая дивидендов, все поступили в народное обращение. Эти затраченные миллионы разместились теперь по крестьянским сумам. Колесо сделало только половину оборота — и снесло и втоптало деньги в землю, но при возвратном обороте оно снова изнесет эти деньги, уже десятерицею, и пустит их во всеобщее обращение.
Да, слава Богу, у нашего народа завелись теперь деньги и благосостояние его упрочивается! А при таких условиях есть ли основание опасаться денежного кризиса? Не думаем.
Оскудели верхние слои почвы, — это правда, но зато утучняется нижний, основной слой. Еще несколько лет переходного состояния, и нижние слои почвы, вывороченные историческим плугом, придадут тучность и влагу всем прежним верхним слоям… Наше богатство не растратилось, но только переставляется более правильным образом, принимает более нормальное положение… Будем надеяться, что такое же нормальное положение примут со временем и все прочие отправления нашей общественной жизни!
Еще несколько слов, и мы кончим. Итак, и звонкая монета, и мелкие бумажные деньги в народе. Но они по рукам, а капиталов нет. Как же создать капиталы? Чьи руки теперь требуют капиталов на необходимые и — в этот раз вполне производительные расходы? Это, без сомнения, помещики.
Перейдем к другому вопросу. Пользуется ли кредитом, у себя, дома, правительство? Полагаем, что пользуется. Бумажные деньги, если и упали в своей внутренней цене, сравнительно с серебряным рублем, то немного. Для внутренней торговли мы легко обходимся без крупного серебра, а новая серебряная монета низшего достоинства, кажется, и не различается в обращении от старой монеты: тогда как в Австрии, например, счет на новые и старые крейцеры представляет различную ценность. Нам кажется, что правительственный кредит поддерживается у нас внутренним, почти инстинктивным всенародным убеждением в богатстве России: нам просто не верится, чтоб Россия была бедна да, по правде сказать, кто же этому и верит? Но эта вера, как бы она смутна ни была, какою бы ни казалась ребяческою, составляет ту нравственную силу, которая еще поддерживает правительственный кредит, заставляет приписывать теперешнее положение временным случайностям и не лишает нас надежды на лучшее будущее. Акции акционерных обществ поддерживаются гарантией правительства, — следовательно, имеется вера в эту гарантию. Нам возразят, может быть, что бумажные деньги только по-видимому мало упали, но зато они подешевели, что доказывается повсеместной дороговизной. Но это удешевление денег говорит только о том, что у крестьян завелось теперь более денег, чем прежде, что он не так дорожит рублем, как бывало, потому что прежде у него был один рубль, а теперь их два. Нельзя не обратить внимания на следующее странное явление: с одной стороны, жалуются на безденежье — значит, деньги дороги. С другой стороны, указывают на упадок внутренней ценности бумажных денег, на дороговизну: значит деньга дешевы! Как согласить это противоречие? Оно объясняется именно нашим особенным, ненормальным общественным развитием. Деньги в народе, а у нас их нет и капиталов нет. Не слишком ли много обращается бумажных денег? Едва ли. Как скоро зашевелится жизнь в России, — денег окажется в недостатке, — и нам сдается, что новый выпуск бумажных денег будет поглощен Россиею без особенного для нее ущерба.
Мы полагаем (хотя и не решаемся утверждать), что если бы помещики, вместо выкупных свидетельств, не имеющих никакого свободного обращения (потому что и передача их может совершаться не иначе как по купчей крепости), получили выкупную сумму от правительства обыкновенными бумажными деньгами, то таковой выпуск новых бумажных знаков едва ли бы уронил стойкость правительственного кредита, а между тем способствовал бы к образованию необходимых для помещиков капиталов, предназначенных на расходы вполне производительные. Опасаться наводнения денежного рынка такими бумагами — едва ли есть основание. Наш денежный рынок так обширен, что едва ли можно ожидать скопления этих ценностей в одном месте: они разнесутся мигом по всей России и только ускорят всеобщую производительность.
Во всяком случае — несомненно то, что народное благосостояние в России поднимается, богатства нашей земли остаются еще непочатыми, — а при таких условиях временный застой в денежном обращении, весьма тягостный для лиц, не опасен для внутреннего правительственного кредита и во всяком случае не может быть продолжителен…
Мы уже предвидим порицания, брань и даже насмешки со стороны наших ученых финансистов и экономистов, обвинения в варварстве, в невежестве, в неуважении к науке. Мы будем им благодарны, если они докажут нам, что мы ошибаемся; мы заранее оговорились, что не имеем ни малейшего притязания на непогрешительность нашего суждения, — но решаемся заметить нашим ученым доктринерам, что если им и знакомы требования современной западной науки, то русская жизнь и народный быт им очень мало известны и что опасно прилагать немецкие масштабы и мерки к той силе, которой объема еще ни измерить, ни взвесить, ни определить не умеем.
Впервые опубликовано: «День». 1862. 13 января.