О суде присяжных и о судах полицейских в России (Тургенев)

О суде присяжных и о судах полицейских в России
автор Николай Иванович Тургенев

Опубл.: 1857. Источник: az.lib.ru

Тургенев А. И., Тургенев Н. И. Избранные труды

М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010.

Н. И. ТУРГЕНЕВ

О СУДЕ ПРИСЯЖНЫХ И О СУДАХ ПОЛИЦЕЙСКИХ В РОССИИ

Глас вопиющего в пустыни:

уготовайте путь Господень, правы
сотворите стези Бога нашего.

Ис. XL, 3

ПРЕДИСЛОВИЕ

Все преобразования, все реформы вообще бывают двоякого рода. Влияние одних ограничивается сферой материальной, вещественной; другие непосредственным действием своим проникают в высшие сферы нравственного быта людей. Конечно, влияние первых распространяется иногда далее той цели, для коей они были в самом начале предприняты, — так как польза даже просто материальная часто производит выгодное действие в нравственном отношении. Не менее того отличительный характер обоего рода преобразований ясно существует и ясно отражается в прямых, непосредственных последствиях их. Так, например, здравое преобразование тарифа, утверждающее свободу торговли и обмена товаров, есть, по самому существу своему, реформа материальная; между тем как здравое преобразование учения народного, учебной части в государстве, есть реформа нравственная, моральная. И то и другое полезно и благотворно; но каждое в своем роде, в своей сфере. Различие состоит в степени важности и превосходства двух родов, двух сфер.

С тех пор, как Россия сделалась очевидным для всех театром различных реформ и преобразований, т. е. со времен Петра I-го, мы находим, что сии реформы были вообще реформы материальные. Они, без сомнения, имели свою пользу; но нельзя не согласиться, что, принимая в уважение всеобъемлемость, резкость, крутость сих реформ, влияние их было весьма незначительно на нравственное развитие русского народа⁶⁰⁵.

После Петра до времен Екатерины II-й какой-то дикий мрак объял Россию⁶⁰⁶, и за исключением некоторых военных происшествий, ознаменовавших царствования Анны и императрицы Елисаветы⁶⁰⁷, грустная мысль останавливается только на одном отрадном событии сего последнего царствования, на учреждении Московского университета⁶⁰⁸. Это учреждение в полном смысле можно назвать нравственной реформой. Сей же императрице Елизавете подобала бы великая честь и слава в истории за уничтожение смертной казни⁶⁰⁹, если бы благое и прямо религиозное намерение её оправдалось впоследствии на опыте⁶¹⁰. К несчастью, от кнута, от плетей, от произвольных палок и розог в России умирает гораздо более людей, нежели где-либо от законных смертных приговоров.

Самая значительная, самая важная реформа царствования Екатерины II, «Учреждение губерний»⁶¹¹, будучи вследствие материального установления различных присутственных мест и ведомств, реформою материальною, имело вместе с сим характер решительно нравственный, моральный. Уже одно устроение собраний и совещаний дворянских должно было иметь и действительно имело благодетельное нравственное действие.

Учреждение губерний было заимствовано от остзейских губерний. Оно, конечно, могло бы быть более усовершенствовано, более приспособлено к русскому быту, и даже в намерениях и предначертаниях самой императрицы было много хорошего, полезного, не вошедшего в окончательное начертание сего важного узаконения. Это мы знаем теперь из жизнеописания единственного её советника в сем деле, графа Сиверса⁶¹², одного из самых замечательнейших государственных людей России. Излишне было бы далее распространяться о действии, которое имело в России учреждение губерний, о влиянии сей реформы на гражданское развитие если не всего русского народа, по крайней мере, некоторых классов оного. Все мыслящие в России вполне это знают и чувствуют. Впрочем, ещё доселе Россия живет этим узаконением Екатерины.

Царствование императора Александра I-го, озаренное славою столь необычайною и вместе столь же чистою, не представляет, к глубокому сожалению нашему, всех тех благотворных преобразований, коих все любящие Россию от него ожидали и желанием коих была наполнена собственная его великая и благая душа. Независимо от преобразований и нововведений материального рода, кои, конечно, имели свою пользу и даже окончательно и посредственно свое влияние на нравственное развитие народа, реформы прямо нравственного, морального рода ограничиваются весьма немногим и именно: прекращением обычая дарить крестьян дворянам; — это самая лучшая и важная реформа; и потом различными учреждениями по учебной части, увеличением числа университетов и училищ; и, наконец, освобождением, довольно, впрочем, плохим, крестьян остзейских губерний.

Одна из замечательных реформ сего царствования — едва ли не самая замечательная — состояла в учреждении министерств⁶¹³. Нет сомнения, что во многих отношениях новый порядок упрочил более правильности в течении и производстве дел. Но вместе с тем, сколько пустых форм, сколько излишних, ни к чему не ведущих переписок, записок, бумаг всякого рода появилось в делопроизводстве с сим учреждением! Сколько скромных и более или менее соответствовавших практическим потребностям присутственных мест обращено в многосложные департаменты и даже в министерства, и все сие без нужды, без пользы, и следовательно, ко вреду, по крайней мере, финансов. Г-н Сперанский⁶¹⁴ в одной записке говорит, что если бы 1812-й год нашел Россию при старом устройстве государственного управления, то государство не могло бы преодолеть всех препятствий по управлению, и что если оно их преодолело, то этим Россия обязана учреждению министерств. Надобно иметь необычайную веру в силу и действие реформ на бумаге и реформ в самых бумагах, чтобы дойти до такого заключения. Мы этой веры не имеем. И если бы посреди бесчисленных проектов и предположений г-на Сперанского ему удалось, например, основать гласное и словесное судопроизводство или отстранить, или только умерить телесные наказания, коими так богат, даже для женщин, свод законов; если бы даже он подумал об учреждении простых полицейских судов вроде тех, какие мы здесь предлагаем; то имя его вернее перешло бы к потомству; слава его была бы прочнее. Бумажные памятники недолговечны. Но нет! Все реформы, возникшие в голове его, — душа в них не участвовала — были реформы материального рода, все без исключения: от учреждения министерств до его пышного проекта общего государственного уложения, в котором изъяснено в подробности, как бумаги восходят и нисходят от одних мест и лиц к другим, и где едва в двух словах упоминается об освобождении крестьян!

Материальные реформы могут учредить только материальный порядок. Для жизни народа, для развития его нравственного и гражданского, преобразования должны быть согреты истинною христианскою любовью к людям, верою в высокое предназначение человека, глубоким уважением к его личности, к его душе бессмертной. И здесь, при мысли о таких преобразованиях, кои из души преобразователя прямо переходят в душу народа, мы невольно воспоминаем об этой важнейшей из всех реформ, об освобождении крестьян, твердо предпринятом Александром II. Все наши слова были бы бессильны для изъяснения того, что мы чувствуем при мысли об этом великом и святом предприятии, и нам остается вспомнить Вильберфорса⁶¹⁵, который, дожив до окончательного и полного освобождения негров, умирая, произнес молитву Симеона: «Ныне отпущаеши раба твоего, владыко, по глаголу твоему, с миром…»⁶¹⁶.

Такой реформы, призывающей к человеческой жизни несколько миллионов людей, обновляющей обширнейшее государство в Европе, достаточно, чтобы прославить какое бы то ни было царствование, и прославить самою чистою, неувядаемою, святою славою! Важность всех прочих реформ, сколь бы они ни были необходимы, бледнеет и ослабляется в сравнении с сею коренною и всеобъемлющею, все проникающею реформою. Не менее того преобразователь главнейшего не может оставаться равнодушным к преобразованиям второстепенным. И так мы видим появление проектов по разным частям государственного правления. Печатая наши мысли о судебных преобразованиях, мы упомянем здесь только о том, что нам известно о приготовляемых реформах по сей части.

Общее мнение в России с нетерпением ожидает перемен в судопроизводстве. Места и лица, занимающиеся в России составлением и редакциею законов, решились удовлетворить всеобщему желанию.

Дабы достойным образом соответствовать сему всеобщему желанию, столь настойчиво изъявленному всей Россиею, надлежало бы, кажется, подумать о преобразовании и судебного порядка вообще, и самых мест судебных; потому что все это гнило, бестолково и не отвечает самым скромным требованиям здравого, порядочного судопроизводства. Между тем мы видим, что сочинители или редакторы нового проекта преобразования судебного из тысячи зол избрали одно зло, конечно, весьма великое и весьма пагубное, но при всем том только одно, оставляя неприкосновенными множество иных зол. Это избранное в жертву зло можно означить общим названием судебной проволочки.

Мы имеем пред глазами «Журнал о главных началах, принятых соединенными департаментами гражданским и законов, при рассмотрении проекта нового устава гражданского судопроизводства». 36 заседаний было посвящено для рассмотрения сих начал. И если бы можно было допустить, что русское гражданское судопроизводство не требует никаких других преобразований, как сокращения времени в ходе дел, отстранения проволочки; то конечно, «принятые начала» можно было бы признать удовлетворительными, хотя и не вполне. Но разве это судопроизводство терпит только от проволочки, от множества инстанций, от неопределительности в различных постановлениях; от уродливого формализма, от бесконечной переписки? Нет! Оно все, с начала до конца, никуда не годится. Зачем довольствоваться отстранением одного зла, зла, повторяю, весьма великого, и не подумать о полном и стройном учреждении всего судебного порядка? Теперешний порядок в России, в главных и основных частях своих, существует со времен Екатерины, т. е. около ста лет. С тех пор во всех государствах европейских последовало множество преобразований в судах и в судопроизводстве. Даже Англия, столь постоянно придерживающаяся всего старого и не жертвующая оным без крайней, очевидной необходимости, решилась сделать в сем отношении важные перемены. Неужели и для России не настало, наконец, время приступить к подобным преобразованиям? Кто возьмет на себя утверждать, что потребность, необходимость преобразований в России менее чувствительна, нежели сколько она была в других землях?

Рассматривая, к какому роду может быть отнесена сия реформа, к роду реформ материальных или к роду реформ нравственных, моральных, мы не можем не признать, что все действие и влияние её ограничится сферою материальною. Влияния нравственного мы никакого не предвидим. И подлинно! Вы сокращаете судебные инстанции от 8 или 10 и более до двух; вы отстраняете множество пустых, неудобных форм, затрудняющих до бесконечности ход дел судебных. Это, без сомнения, весьма хорошо и весьма полезно. Но все в сей реформе ограничится тем, что дела будут производиться скорее. Но будут ли они производиться лучше, даст ли реформа какие-либо гарантии, что дела будут решаемы с большею справедливостью, с большим беспристрастием, с лучшим пониманием права и закона? Взяток, конечно, будет менее, но только потому, что будет менее инстанций и менее проволочки, а не потому, что труднее будет их брать.

Итак, сокращение времени в ходе дел и уменьшение издержек по судебным искам — вот все, чего можно надеяться от нового преобразования. Никакого нравственного влияния тут быть не может. Того ли Россия ожидает от законодателя?

Между тем, и при сей ограниченной сфере действия, мы встречаем в «принятых началах» некоторые ереси, кои нам кажутся непостижимыми.

Так, например, мы читаем на странице 4 журнала:

«Обращение от системы письменной к словесной было бы не что иное, как стремление к невозможному восстановлению первобытной простоты отношений, которая может существовать только при первоначальном образовании государств».

Что это? Для нас слова сии совершенно непонятны. Неужели все европейские государства, где принято вполне словесное судопроизводство, обратились «к первобытной простоте отношений, к первоначальному образованию государств»? Конечно, соединенным департаментам не безызвестно преобладание словесного судопроизводства над письменным во всем образованном мире.

Сии самые департаменты смягчаются, однако же, впоследствии, в своем беспощадном осуждении словесного судопроизводства, замечая, ЧТО:

«Полное господство одного письменного производства принадлежит, без всякого сомнения, к самым очевидным недостаткам настоящего порядка и причинам медленности в ходе дел и развития формализма».

И далее, что:

«Словесным порядком могут быть обсуждаемы такие только гражданские дела, кои по простоте своей не требуют письменного изложения; напротив, дела, разрешение коих требует или подробного обсуждения письменных документов: крепостей, договоров и т. п., или же составления и сличения различных счетов и расчетов, должны по необходимости подлежать порядку письменному. По мнению соединенных департаментов введение в гражданские дела системы чисто словесной было бы не только неудобно, но и невозможно».

Но если словесное судопроизводство «невозможно», то, как же дела производятся во всей Европе, где введено судопроизводство словесное?

Вот изъяснение сей загадки:

«Известно, говорят департаменты, что и в тех государствах, где словесная система получила более развития, судоговорение не есть правило исключительное, и в делах многосложных назначается письменное приготовление, или так называемая инструкция дела…».

Такое изъяснение невозможности словесного судопроизводства неудовлетворительно. Впрочем, нельзя понять, что разумеют департаменты, говоря, что «в делах многосложных назначается письменное приготовление, инструкция дела». Кто назначает это приготовление? Кто его исполняет?

По всем сим неясным, неверным, неловким суждениям департаментов о словесном судопроизводстве можно заключить, что они не дали сами себе точного отчета: в чем именно состоит сущность такого производства.

Ни в каком деле без письма, без бумаг обойтись нельзя. Никто в этом не сомневается. Всякого рода дела, и многосложные и малосложные, когда они поручаются истцом или ответчиком адвокатам, необходимо рассматриваются сими последними в их кабинете по бумагам, по документам, кои они получают. Во Франции это рассмотрение, прежде всего поручается обыкновенно особенным адвокатам, называемым avoué5⁶¹⁷, кои приготовляют дела, но обыкновенно не предстают сами пред суд[ом] для судоговорения (plaidoyer⁶¹⁸). Сия последняя обязанность лежит исключительно на настоящих адвокатах (avocats), которые со своей стороны рассматривают уже приготовленное первыми дело и приступают к судоговорению в трибунале. Во время судоговорения адвокат также представляет, смотря на надобности, письменные документы, ссылается на оные, толкует их. Кроме сего, тяжущиеся могут представлять судьям записки по своему делу, консультации адвокатов и пр. и пр. Все это делается просто, само собой, и никогда никто не назначает никакого письменного приготовления.

Когда адвокаты предстают пред суд[ом] для судоговорения, то они должны уже знать все подробности дела, о коем они намереваются говорить. Как они узнают, изучают эти подробности, это зависит от принятых в различных государствах обычаев и узаконений. Во Франции закон учредил особого рода правоведов, avoués, коих главное дело состоит в приготовлении дел к судоговорению. Иногда сии avoués, особливо в провинциальных городах, сами предстают пред суд[ом] для судоговорения. В Париже они имеют на то полное право, но никогда сим не пользуются. В Англии таких avoués не существует; но есть другого рода законники, кои употребляются на предварительное исследование дел. Впрочем, сами адвокаты необходимо должны ознакомиться с делом, дабы быть в состоянии говорить о нем пред судом. Что в предварительном рассмотрении может иногда быть много письма, много бумаг, записок, консультаций, это неоспоримо; но выгода словесного судопроизводства состоит в том, что, когда дело представлено пред судей, тогда все совершается словесно. Изложение иска, представление ответа, аргументы в пользу той и другой стороны, истолкование закона — все это делается словесно. Судьи слушают и решают по тому, что они слышали. Тут нет места и повода к проволочке, к подаче дополнительных прошений, и, следовательно, к потере времени для отстранения проволочки, для рассмотрения сих прошений и пр., и пр.

Один русский правовед, бывший обер-секретарём в сенате, побывав впервые в одном из гражданских судов в Париже, не мог надивиться простоте и успешности хода дел. «Несколько дел, — говорил он, — было решено в одно заседание. Некоторые дела оканчивались весьма скоро. Один адвокат изъяснял дело. Другой, противной стороны, отвечал ему. Суд немедленно постановлял и объявлял решение. Сколько хлопот, сколько проволочки встречают у нас и такие самые простые дела, — продолжал бывший обер-секретарь! — Явились бы прошения, записки по делу, последовало бы надлежащее рассмотрение записок и дела судьями; потом постановление решения суда и, наконец, исполнение со всеми бесчисленными околичностями!».

В заключение заметим, что, если бы соединенные департаменты взяли на себя труд узнать в точности, в чем именно состоит метода словесного производства, как сие последнее совершается на самом деле там, где оно существует; то, конечно, они пришли бы совсем к иным заключениями и не удовольствовались бы, так сказать, мимоходным замечанием, что «словесная система может иметь более применения в сокращенном порядке судопроизводства».

За 40 лет пред сим я слыхал в Государственном совете от некоторых членов различные ереси. Один, впрочем, весьма почтенный и опытный по своей части моряк, говорил, что адвокаты ни к чему иному не служат, как к запутыванию дел, и что не только не надобно их вводить там, где их нет, но следует отменить там, где они существуют. Другой — этот был некогда генерал-прокурором! — серьезно утверждал в общем собрании Государственного совета, что все то, что не позволено законом, должно быть почитаемо запрещенным. И когда ему ответили, что истина, всеми принятая, состоит именно в противном заключении, то ответ вызывал только с его стороны улыбку сожаления к непониманию отвечающих. Несмотря на это, я думаю, что тогдашний Государственный совет пришёл бы к иным заключениям насчет словесного судопроизводства, нежели заключения соединенных департаментов, в их журнале изложенные. Мордвиновы, Потоцкие, Солтыковы, Кочубеи⁶¹⁹ не подписали бы такого журнала.

Между тем, мы должны сказать, что в рассматриваемом нами журнале есть истинно светлая сторона, которой предлагаемая материальная реформа как будто касается до области реформ моральных. Но этот свет так бледен, что мы не можем вполне верить безошибочности нашего взгляда. Тут дело идет об уничтожении канцелярской тайны. Заключение состоит в следующем:

«Посему соединенные департаменты признали необходимым, чтобы и при докладе дела, и при всяком действии суда, относящемся до поверки доказательств, имели право присутствовать не только тяжущиеся, но и другие посторонние лица».

Прежде всего, заметим: что должно понимать под «действием, относящимся до поверки доказательств»?

Сии ли действия только должны совершаться в присутствии посторонних лиц? и какие иные действия суда не могут допускать сего присутствия?

Что вообще значит это заключение? можно ли по оному полагать, что судопроизводство будет гласное? Если так, то почему не сказать сего ясно, прямо, твердо, вместо того, чтобы робко, как бы нехотя, поднять пред публикой уголок завесы, скрывающей действия правосудия? «нельзя, говорит пословица, иметь дверь затворенною и отворенною в одно и то же время». А здесь именно заметно что-то похожее на желание и отворить, и вместе затворить двери суда для публики.

Как бы то ни было, мы с радостью принимаем это заключение соединенных департаментов, по крайней мере, как первый шаг к введению настоящей гласности судопроизводства в России.

Мы сказали выше, что некоторые материальные реформы могут иногда окончательно, посредственно иметь влияние нравственное до некоторой степени. Такое, без сомнения, благодетельное действие мы встречаем в некоторых мерах правительства, из коих мы укажем, например, на уничтожение кантонистов⁶²⁰. По первому взгляду эта мера покажется чисто материальной. Но подумайте о принципии, из коего проистекла эта мера. Этот принципий признает, что бедный сирота, никому не принадлежащий, должен, по крайней мере, принадлежать самому себе и не должен с самых малых лет быть обрекаем почти на полувековую военную службу. Родственники и матери этих сирот, как и сами сироты, не восходя к основному принципию, поймут всю справедливость такой реформы; оказанное им благодеяние согреет их сердце, а все, что согревает сердце, улучшает его.

Дарованное право удельным крестьянам переходить из своего состояния в другое по их выбору, будучи тоже простою распорядительною мерою, реформою материальною, должно иметь и нравственное влияние на сих крестьян, особливо, если благое намерение императора не встретит затруднений в исполнении.

Существующие правила о рекрутской повинности в государственных имуществах должны также, кроме их очевидной пользы, иметь выгодное нравственное влияние на крестьян. Видя заботливость начальства об облегчении для них самой тяжкой из всех повинностей, чувствуя сие облегчение, они поймут, что и о них иногда заботятся и заботятся с пользою. Такое понимание дает им более надежды на дальнейшие улучшения и более твердости переносить, что есть трудного в их теперешнем быту.

Упомянув здесь о реформе, к последнему царствованию относящейся, мы не можем умолчать об одном достопамятном преобразовании, совершившемся, конечно, вне России, но властью и действием русского правительства. Мы разумеем здесь гражданское и политическое преобразование Валахии и Молдавии⁶²¹. Это преобразование, воззвавшее народ к новой жизни, было в одно время и нравственною и материальною реформою, благотворные последствия которой показали, что твердая воля, соединенная с просвещенным умом и возвышенною душою, может сделать для блага людей и вместе для чести и славы правительства.

Самая важная из всех сих уже совершившихся реформ есть, неоспоримо, уничтожение, хотя ещё и не повсеместное, военных поселений. Огромное благодеяние, оказанное бывшим поселенцам сей мерою, так важно в нравственном отношении, что сия реформа должна быть почитаема преимущественно моральною реформою. Нравственный быт сих людей изменился ещё более, нежели их быт материальный.

Наконец, мы должны упомянуть если не о реформе, то, по крайней мере, о перемене, которую мы заметили в наружном или, точнее сказать, в уличном порядке в С[анкт]-Петербурге. Мы не знаем, были ли сделаны какие-нибудь новые предписания и распоряжения в сем отношении. Но дело в том, что петербургская уличная полиция совершенно изменилась к лучшему в сравнении с прежними временами и даже в сравнении с тем, что и по сию пору мы видим в других городах, например, в Москве. На улицах петербургских, и особенно при разъездах из театров и т. п., все как-то тихо, чинно, не кричат, не бранятся, будочники не толкают, не бьют мужиков и извозчиков, говорят с ними по-человечески; в церквах, в праздничные дни, квартальных и полицейских не видно: они остаются на улице. Одним словом: успех очевидный и решительный, и можно смело сказать, что петербургские будочники опередили многих наших помещиков и чиновников на пути гражданственности.

Все, что мы сказали доселе, имеет целью показать, что преобразования и реформы вообще необходимо имеют двоякий характер: одни характер материальный, другие характер моральный, нравственный. Посему и действие сих преобразований бывает двоякое: материальное и нравственное. Иногда одна и та же реформа имеет и тот, и другой характер. Иногда случайное, посредственное влияние реформы переходит из одной сферы в другую, из материальной в нравственную. Польза может заключаться в реформах обоего рода. Но род пользы различен. Нет сомнения, что полезно мести и чистить улицы. Полезно и учреждать училища. Но одна польза отлична от другой, по мере как все материальное отлично от всего нравственного, духовного.

Мы не входим в рассмотрение степени пользы в реформах обоего рода. Иногда простая материальная польза так важна, что берет первенство между всеми потребностями жизни вообще. Например, снабжение чистою, здоровою водою местности, где хорошей воды прежде не было, может быть предпочтено заведению училища. То, на что мы указываем, это двоякий характер всех реформ вообще: материальный и нравственный. Распознать тот или другой характер в какой-либо данной реформе весьма полезно и необходимо для здравой оценки сей реформы. Простой, здравый смысл говорит, что мы должны сами прежде всего знать, что мы делаем. Недостаточно совершать преобразования; надлежит притом знать: какое действие произведут наши преобразования и будет ли сие действие соответствовать цели, которой мы достичь желаем. Всего нужнее для преобразователя быть уверену, что известная реформа может произвести только известное действие, и не надеяться, что какая-нибудь реформа чисто материальная может произвести действие нравственное. Без сего можно легко придти к заключению, к которому пришёл г-н Сперанский: что бумажная реформа может спасти государство!

Повторяем: мы не оценяем степени пользы каждой реформы того или другого рода. Всякая реформа, материальная или нравственная, может быть более или менее полезна, каждая в своем роде. Мы указываем только на различие сих родов; и только в сем смысле даем преимущество реформам нравственного рода пред реформами материальными.

Предлагаемое нами преобразование судопроизводства должно быть отнесено к роду реформ моральных, нравственных. Это явствует из участия, которое мы предоставляем народу в судопроизводстве введением суда присяжных; это следует из гласности и словесности судопроизводства. Такие преобразования, обращаемые к умственным и душевным силам народа, должны необходимо иметь влияние моральное. Предпринимая изложение нашей реформы, мы имели в виду именно сию цель. Мы желали преобразования нравственного, морального.

Но избрав по нашему свободному выбору и усмотрению род нашего преобразования, т. е. желая облечь оное в характер нравственный, а не материальный, мы не можем сказать ничего более как только, что предлагаемое нами преобразование должно иметь моральное, нравственное влияние на народ, независимо от влияния вещественного, материального, которое для нас не имеет той же важности, как первое.

Что ж касается до степени пользы, которую может заключать в себе наше предложение, т. е. до внутреннего, существенного достоинства оного, об этом мы судить не можем. Все, что мы можем сказать, состоит в том, что, по-нашему убеждению, предложение наше удобоисполнительно.

Париж, 16 января 1860,
Н. Тургенев

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ОБЪЯСНЕНИЯ

Приступая к изложению моих мыслей о судебном устройстве в России, я предварительно прошу читателя подумать внимательно о всей важности сего предмета и о необходимости очевидной решительных преобразований и улучшений по сей части. Если встретятся такие читатели, которые находят теперешний порядок вещей в сем отношении хорошим и достаточным, то я попрошу их не обременять себя дальнейшим чтением того, что я здесь пишу. Многие, однако же, скажут, вероятно, что перемены нужны, но что сии перемены должны исходить от начал ныне существующего судопроизводства и быть сообразны теперешнему характеру законодательства. Такое мнение, неоспоримо, весьма благоразумно. Беда только в том, что оно слишком неопределенно, не имеет никакой практической значительности, и, в сущности своей, есть не что иное, как одна из тех фраз, на коих в свете, особенно в России, обыкновенно останавливается легкомыслие и эгоизм. «Соблюдать законы», «определять хороших судей и губернаторов», «покровительствовать торговлю и промышленность, науки и искусства» — все эти пошлые изречения, коими люди обманывают и других и самих себя, давно уже оценены по их достоинству всеми здравомыслящими и холодными наблюдателями. Спросите этих господ, столь чинно и так свысока рассуждающих о предметах, кои удивляют их или смелостью, или необычайностью и коими они сами весьма мало занимались, спросите, в чем же, по их мнению, могут состоять эти реформы, коих необходимость признается и с их стороны; — и ответ докажет вам, что фраза не есть аргумент.

Конечно, легкомыслие суждений о каком бы то ни было плане, неосновательность в оценке какой бы то ни было меры, являя ненадежность судей и ценителей, нимало не доказывают превосходства сего плана и сей меры. Предлагаемое нами должно защищать само себя. Польза или бесполезность нашей реформы должна открыться из свойства и характера её, из её сущности, а не из поверхностных и бесплодных разглагольствований. Желая отстранить пустословие, мы усердно призываем внимание людей добросовестных и хотя несколько сведущих в сих предметах. Одним словом, мы желаем, чтобы серьезно предлагаемое нами было столь же серьезно рассмотрено и обсуждено. Нам кажется, что на это мы имеем право.

В самом начале мы не обинуясь скажем, что предложение наше, по-видимому, резко, радикально. Приложить суд присяжных ко всему русскому судопроизводству — какое огромное преобразование! Какая смелая мысль! Как не изумить всей России таким предложением! Мы находим весьма естественными все сии и подобные восклицания. Мы просим только терпения и размышления. Или многолетнее и беспрерывное корпение над одною и тою же мыслью обессилило в нас способность рассуждать, или, имея веру в мысль нашу, мы докажем людям хладнокровным и здравомыслящим, что она не так неосновательна, не так неистова, не так всеразрушительна, как некоторые могут думать; что она, напротив того, устраивая одну из главных отраслей государственного правления, должна иметь решительное влияние не успех образованности народной.

«Мы верим в мысль нашу», сказали мы. И может ли это быть иначе? За 35 лет, когда я находился на службе в Государственном совете⁶²² и производил дела гражданские и уголовные, я имел случай узнать русское судопроизводство — чего не подозревают, может быть, те, кои вообще в моих предложениях видят одну теорию. — Судопроизводство уголовное обратило на себя мое особенное внимание⁶²³. Начав мои занятия по сему предмету общим изложением системы суда присяжных, я был приведен к составлению для России нового устава судопроизводства уголовного. Посреди сих занятий возникла эта мысль о приложении суда присяжных к русскому судопроизводству. Чем далее я продолжал мою работу, тем сильнее становилось мое убеждение, что суд присяжных есть не только лучшее, но едва ли не единственное средство основать что-либо здравого и плодотворного в России в сем отношении. Оставив на время главную мою работу, я пристально занялся изложением сей мысли. Из сего вышла записка, в которой я объяснил как главную идею, так и некоторые подробности устройства судов с присяжными. Участь сей записки была та же, как участь многих других моих записок — она осталась в моем портфеле. Но с того времени и поныне я не переставал думать о сем предмете. Невольный досуг, коим я пользовался, в течение более 30 лет⁶²⁴, позволял мне следовать за тем, что происходило в различных землях касательно судопроизводства и суда присяжных.

Когда обстоятельства привели меня в необходимость сделать известною всю мою жизнь, всю мою деятельность гражданскую, я опять обратился к моей мысли о суде присяжных и изъяснил мой план с некоторыми подробностями⁶²⁵.

Одним словом, я не переставал думать о сем проекте в продолжение всей моей жизни, и теперь, приближаясь к концу её, я более, нежели когда-либо, убежден, что эта мысль заключает в себе много полезного для России. Вот почему я верю в эту мысль.

НЕОБХОДИМОСТЬ КОРЕННОГО ПРЕОБРАЗОВАНИЯ

Приступим теперь к самому делу.

Мы предполагаем, что необходимость преобразования русского судопроизводства вообще признана со всех сторон и что вопрос состоит в том, к какому преобразованию и каким способом следует приступить.

Обращаясь к существующему порядку вещей, мы едва ли найдем какие-либо основные начала, какие-либо коренные установления, на коих можно было бы соорудить новое здание. То, что должно впредь существовать, должно быть сотворено. Никакие усовершенствования теперь существующего не могут иметь успеха. В русском законодательстве есть только семена здравого судопроизводства, и мы не преминем означить оных в свое время, семена, брошенные Екатериною II-ю и принесшие, к сожалению, мало плодов.

Означить характер русского законодательства вообще весьма трудно. Первые законы, известные России, носят, очевидно, отпечаток норманский, скандинавский. Это первобытное законодательство усвоило России, между прочим, и благотворное учреждение присяжных. Даже в «Судебнике» мы находим его⁶²⁶. Присяжные предавали суду. Присяжные и судили, так как это и по сию пору делается в Англии, где есть большое жюри, отдающее под суд, и обыкновенное, которое судит и решает. Присяжные назывались целовальниками, вследствие того, что, присягая, они целовали крест и Евангелие. Многое на сем свете искажается и превращается, как в делах, так и в словах. Но едва ли найдется более странное искажение и превращение смысла какого-либо слова, как то, которое постигло название присяжных. Кого называют теперь в России целовальником⁶²⁷?

Если бы первобытное судебное законодательство в России продолжало развиваться естественным порядком, то, вероятно, оно походило бы теперь на законодательство тех земель, кои, как, например, Англия, не приняли римского права. Но со времени Петра II-го всякое развитие прежнего судебного порядка сделалось невозможным. С тех пор русское законодательство наполнилось заимствованиями из законодательств различных земель, заимствованиями частными, случайными и особливо нимало не систематическими, так что оно не представляет теперь никакого отличительного и логического характера.

И подлинно, какой характер может быть присвоен законодательству, по коему, в уголовном процессе нет защиты, между тем как во всех латинских законодательствах защита столь же необходима для полного процесса, как обвинение и приговор?

Недостаток системы и характера является во многих других несообразностях русского законодательства. Так, например, в делах уголовных процесс людей податного состояния оканчивается, с согласием губернатора, в уголовной палате, т. е. во второй инстанции, между тем, как в делах гражданских процесс, превышающий 500 р[ублей], переходит в Сенат и далее. Неужели причина этому подлинно та, как изъяснил один русский остряк, что душа человеческая оценялась прежде ниже 500 р[ублей]?

Нельзя также не упомянуть об одной несообразности, которой нет ничего подобного ни в каком ином законодательстве. Это бесчисленное множество инстанций, чрез которые может проходить процесс гражданский, если он превышает 500 р[ублей], и уголовный, если он касается лица, не к податному состоянию принадлежащего. Сих инстанций можно исчислить до 8 или 9 и даже, в некоторых делах, более.

Такой недостаток решительного характера в русском законодательстве, многие очевидные несообразности, до коих мы только слегка коснулись, и, всего более, отсутствие всякой системы в новейших постановлениях, все сие не позволяет думать о возможности вывести, так сказать, новое устройство из старого, привить новый плод к старому дереву. Необходимо решиться начать с самого начала, т. е. с оснований, и создать новый порядок сообразно сим основаниям.

СВОЙСТВО ПРЕОБРАЗОВАНИЯ

Здесь представляется самый важный вопрос: какой характер следует усвоить новым основаниям законодательства: характер латинский или англо-саксонский? Иными словами: следует ли основать правосудие на судьях или на присяжных?

Судя, сколь, впрочем, это возможно, по характеру различных мер и преобразований, предпринятых русским правительством в новейшие времена, между коими мы особенно укажем на учреждение министерств; вспоминая различные проекты гражданского и уголовного уложения, кои от времени до времени были рассматриваемы в Государственном совете; — мы, кажется, безошибочно можем заключить, что русское правительство ищет примеров в тех государствах, кои приняли римское право, предпочтительно пред теми, в коих вкоренился дух англо-саксонский. Эта наклонность весьма естественна, ибо в землях первого рода весь гражданский порядок представляет образ положительный, систематический и по тому самому привлекает своею ясностью и последовательностью; между тем как в других землях, именно в Англии, весьма многое основывается на так называемом общем законе (Common Law), которого никто ясно определить не может, одним словом, на предании.

По сему направлению русского правительства можно ожидать, что, желая приступить к новому устройству судопроизводства, оно предпочтет искать примеров во Франции, где, действительно, сия отрасль судебного законодательства весьма правильно, весьма систематически, одним словом, весьма хорошо образована. Итак, новое устройство правосудия будет основано на судьях, а не на присяжных.

Вследствие сего, вероятно, будет предположено учредить два рода судов: суды первой и суды второй инстанции, поставив над ними главный суд апелляционный, который будет судить не о сущности дел, но только о законности хода дел, о правильности приложения закона, и, в случае ошибочного производства, предоставлять вторичное решение дела новому суду.

В каждом из судов будут находиться прокуроры.

При таком порядке вещей судопроизводство может быть словесное и гласное, что, конечно, было бы величайшим успехом в сем отношении.

Нет сомнения, что такое устройство было бы неоценимым улучшением в сравнении с тем, что теперь существует. Но, основывая, таким образом, судопроизводство на судьях, мы невольно приходим к вопросу: где же законы, где кодекс, коим эти судьи должны руководствоваться?

«Наше судебное законодательство, — говорил мне недавно один умный французский правовед, занимающий место прокурора, — наше законодательство так ясно, определенно, так хорошо, что человек с весьма посредственными способностями может быть хорошим судьею».

Не имея, как мы действительно не имеем, такого законодательства, что будут делать наши судьи, число коих, заметим мимоходом, будет огромное в сем предполагаемом устройстве? Как они будут судить? чем руководствоваться? на чем, кратко и ясно для всех, основывать свои решения?

Если вы допустите, что судьи будут иметь право основывать решения свои не только на законе, но и на совести, тогда вы разрушите в самом основании всю систему вашего устройства. Судьи должны и могут только судить по закону; судить по внутреннему убеждению совести может быть принадлежностью одних только присяжных.

Не имея ясного и систематического законодательства, не имея достаточного числа людей, сведущих в правоведении, коими наполнить все судейские места, не имея, одним словом, науки, не лучше ли обратиться к совести народной, к совести людей, избранных во всякой местности, из всех состояний, на короткое время, для вершения встречающихся в сей местности дел, под руководством судьи и надзором прокурора?

В науке может быть недостаток. В совести никогда. Без науки народы могут существовать. Без совести никакое человеческое общество двух дней прожить не может.

И подлинно! В чем состоят цель правосудия?

Возникает тяжба между двумя лицами по гражданскому делу. Цель правосудия есть: дать тяжущимся по возможности самую справедливую расправу.

Совершается преступление. Цель правосудия есть: наказать преступника, отстраняя всякую напасть от лиц невинных.

Теперь мы спрашиваем: где сия цель имеет наиболее вероятностей быть достигнута: в суде, состоящем из трёх или пяти судей, коих ответственность, по сему самому, рассеивается между несколькими лицами, судей, кои приобретают, конечно, непрерывностью занятий некоторую опытность, но вместе и некоторое равнодушие, судей, кои, не имея пред глазами ясного и полного кодекса, будут необходимо прибегать к собственному усмотрению дела, судей, наконец, кои, по скромному положению их, не могут представлять и никогда не будут представлять достаточных условий ни независимости, ни образования, — или в суде, состоящем, конечно, не из записных правоведов, но из людей, отличнейших в каждой местности, избранных своими согражданами, утвержденных тяжущимся и подсудимым, из людей, призываемых на короткое время к исполнению их должности и возвращающихся немедленно в среду общества, из коего они вышли?

Все вероятности клонятся к тому, что в сем последнем случае законодатель упрочит для правосудия наибольшее количество беспристрастия и здравого смысла. Остается наука, опытность. Скажут, что судьи, посвящая себя исключительно суждению дел, по тому самому могут судить и решать лучше, нежели люди, призываемые каждый раз для решения одного или нескольких дел. На сие мы, указывая на опыт, заметим, что в России весьма часто и везде встречаются люди, кои, по крайней мере, столько же, как записные судьи, знают и законы, и судопроизводство. Сверх того мы укажем на существующее. Мы упомянули выше о семенах здравого судопроизводства, таящихся в русском законодательстве. Здесь мы находим одно из сих семян. Во всех судах законы наши допускают заседателей, избираемых для участия в суждении и решении дел. С некоторого времени, сколько нам известно, даже и председатели назначаются не правительством, а выборами.

Впрочем, то, что может недоставать сим временным судьям в знании законов, может быть дополнено наставлением судьи, коего обязанностью будет представить пред глаза присяжных все относящиеся до рассматриваемого дела законы, и по требованию их изъяснять оные.

Итак, сокращая изложенное выше, скажем, что, принимая в соображение недостаток полного систематического уложения (кодекса), равно как и недостаток в людях, коими можно было бы надежно наполнить все многочисленные судейские места в различных судах, когда не участвуют в них присяжные;

находя, что русское законодательство допускает уже временных и выборных судей в виде заседателей и даже председателей;

убеждаясь, что временные и выборные судьи представляют несравненно более условий беспристрастия и силы здравого смысла, нежели многочисленные судьи, представляющие в свою пользу одну только вероятность большей опытности, неразлучной с большим равнодушием и невниманием;

полагая, что недостаток законных сведений в присяжных может быть дополнен знанием и наставлением судьи, равно как и надзором прокурора;

принимая в соображение, что с участием присяжных число судей будет весьма ограниченно, ибо в каждом суде будет только один судья, и что посему выбор судей надежных сделается гораздо легче, — мы утвердительно заключаем, что в России несравненно лучше основать судопроизводство на совести, нежели на науке, на присяжных, нежели на судьях.

Разбирая установление суда присяжных само по себе, в отвлеченности от всякого приложения, a priori, оно, конечно, порождает некоторые сомнения, не соответствующие всем требованиям строгой последовательности. Поручать дела, часто весьма сложные, запутанные, требующие для удовлетворительного разрешения и особенных сведений, и некоторой опытности, поручать их людям, не имеющим ни сей опытности, ни, может быть, сих сведений, конечно, не есть верх мудрости человеческой. Ученый и опытный судья, коего независимость обеспечивается или его высоким званием или выбором, по-видимому, обещает более вероятностей правосудия разумного и твердого, особенно полезного для общества. При всем том мы видим, однако же, что народы самые образованные, дорожа им, твердо и постоянно сохраняют установление суда присяжных, заимствованное от народов варварских. И хорошо делают: несмотря на все несовершенства, это установление есть ещё самое лучшее в своем роде для всех народов. Мы не знаем, какая будущность ожидает образованность европейскую; но в теперешнем состоянии сей образованности, тщетно было бы искать заменить суд присяжных каким-либо иным учреждением, — так везде его находят удовлетворительным. Конечно, суд присяжных имел своих порицателей, особенно между немецкими учеными. Но утонченные разглагольствования некоторых педантов не могут иметь веса против убеждения всех народов вообще.

По делам гражданским ясное законодательство, хорошее устройство судов и судопроизводства, как, например, во Франции, удовлетворяя всем справедливым требованиям правосудия, может, конечно, сделать суд присяжных излишним, ненужным, бесполезным.

Но в делах уголовных суд присяжных равно полезен как там, где существует и полное, ясное уложение (кодекс), хорошо устроенные суды и судопроизводство, так и там, где законодательство представляет хаотическую массу законов, с судами, кой-как устроенными, и с плохим судопроизводством. Везде народы в суде присяжных видят не только обеспечение здравого правосудия, но также и, может быть, особенно, обеспечение личной безопасности и прав гражданских, — выгода, которая, скажем мимоходом, всегда как-то ускользает от внимания узкой науки германских противников суда присяжных.

И подлинно. Нельзя надивиться этой всемирной, так сказать, прилагаемости суда присяжных. Наследованное от времен чисто варварских, это учреждение было тщательно сохранено теми землями, где развитие образованности человеческой совершалось с наибольшим успехом; до того, что, наконец, это варварское установление сделалось как бы вернейшим признаком образованности. Но, слившись, так сказать, с образованностью новейших народов, это здравое и полное смысла учреждение нимало не утратило соприсущной ему благотворности: оно продолжает быть удобо-прилагаемым, как для народов отсталых, так и для народов, стоящих на высшей степени образованности европейской. Можно даже сказать, что вследствие его происхождения оно обещает ещё более пользы первым из сих народов, нежели последним. Во всяком случае, постановление, которое, возникнув в младенчестве общества, продолжает иметь свое благотворное действие во времена высшей образованности общественной, не может не быть полезным для тех земель, кои, как, например, Россия, находятся на средине поприща, ведущего от одной крайности до другой.

Принимая в соображение, с одной стороны, это неоценимое качество, этот отличительный характер суда присяжных, с другой, общественное состояние русского народа, невольно приходишь к заключению, что одно естественно и логически, само собою прилагается и приходит к другому; к заключению, что если бы не существовало суда присяжных, то надлежало бы его создать для России. Это было бы, впрочем, даровать ей то, что уже она некогда имела.

Прежде нежели идти далее в нашем изложении, скажем несколько слов о выборе присяжных.

О ВЫБОРЕ ПРИСЯЖНЫХ

В государственном управлении, как по судебной, так и по исполнительной части, нередко встречается необходимость иметь в каждой местности готовые списки людей почетных и надежных. Иногда сии списки требуются для составления списка присяжных; иногда назначаются по оным, для разрешения или приведения в исполнение некоторых финансовых мер, лица, наиболее обложенные податями и налогами (les plus imposés во Франции). В одной из искусственных конституций Сиэса⁶²⁸ эти списки играют весьма важную роль, служа, так сказать, основанием представительной системы, придуманной сим славным публицистом. Г-н Сперанский в проектах государственного образования⁶²⁹, составленных им по поручению и под глазами императора Александра I-го, принял мысль Сиэса. По его плану сии списки составлялись первоначально в сельском обществе, дополнялись в уезде, потом в губернии и образовывались окончательно в центре государственного управления.

Мы ограничиваемся здесь списком людей почетных или, лучше сказать, людей благонадежных, которые должны быть призываемы для исполнения должности присяжных.

Способы составления сего списка могут быть различные. Мы представляем один из самых простых.

Число присяжных будет сообразоваться с народонаселением.

В столицах число присяжных будет 1000. В губерниях от 400 до 200, смотря по пространству и народонаселению.

Составление сего списка будет возложено на исполнительное начальство в губернии. Здесь можно поручить исключительно сему начальству составление списка, под надзором прокурора, или поставить ему в обязанность требовать от уездов предварительных списков надежных людей в каждой местности. Но в сем случае списки уездные могут только служить руководством для губернатора, не стесняя его в окончательном составлении списка. Впрочем, очевидно, что губернатор обязан, по возможности, вносить в сей список надежнейших людей всех местностей {Во Франции известное число присяжных для каждого департамента (губернии) распределяется советом префектуры между различными уездами (cantons) сообразно народонаселению. В каждом кантоне комиссия, составленная из мэров сельских обществ (communes), под председательством судьи мира, составляет список присяжных, содержащий число имен, втрое более определенного для кантона. По сим, так сказать, предварительным спискам, комиссия, составляемая в супрефектуре или округе (arrondissement), под председательством супрефекта, избирает число присяжных, определенное для сего округа (arrondissement). Сия комиссия может увеличить или уменьшить, но не менее, как одною четвертью, предназначенное число для каждого кантона. Влияние прокурора на составление списка присяжных ограничивается советами отстранять таких людей, кои, не представляя законной причины к отстранению, не пользуются общим уважением.

Присяжные, имеющие жительство за 2 версты (kilomètres) от города, где бывает заседание, могут требовать вознаграждения: 2 ¹/₂ франка за каждые 10 верст.

Французский закон, определяя в подробности, кто не может быть внесен в список присяжных, отстраняет, между прочим, безграмотных.

В Англии списки присяжных составляются в каждом приходе старостами церковными (church-wardens) и надзирателями над богоугодными или благотворительными заведениями, на основании податных списков, в коих означено, сколько каждый платит налогов. Сии приходские списки рассматриваются и дополняются комиссиею, составленною из судей мира (justices of the peace) того округа. Секретарь суда мира, заседающего каждые три месяца, составляет список для всего графства (губернии) и передает его шерифу, который назначает присяжных для каждого заседания. Шериф есть главный чиновник исполнительной власти в графстве. Он избирается ежегодно. Шериф может вызвать до 144 присяжных, из коих одни назначаются для первого периода заседания, другие для второго. — Примеч. Н. И. Тургенева.}.

Сей список возобновляется каждый год или каждые два года.

При открытии судебного заседания суд, по жребию, избирает из сего списка 36 лиц и вызывает избранных.

Список 36-ти назначенных по жребию присяжных должен быть сообщен подсудимому за 10 дней до открытия судебного заседания.

Может встретиться, что некоторые из сих 36-ти лиц будут уволены судом от исполнения должности присяжного. На сей случай следует постановить, что число присяжных не может никогда быть уменьшено более как до 30 человек.

Во Франции, сверх 36 лиц, избираемых для присутствия в суде, назначается вместе с сим 4 человека, для замены тех из присяжных, кои во время присутствия будут поставлены в невозможность продолжать исполнение их должности, по болезни или иначе. Сии дополнительные или подставные присяжные берутся из жителей того города, в коем находится суд, и назначаются судом из особого списка исключительно для присяжных, дополнительных предназначаемого^[1]. Таковое назначение 4-х присяжных сверх 36-ти неоспоримо требуется обстоятельствами.

Так как в России существует великое различие в правах и преимуществах состояний, то неминуемо представляется вопрос: следует ли допустить к исполнению должности присяжных людей без всякого различия их состояния или постановить, что дела, до дворян касающиеся, должны быть судимы исключительно присяжными из дворян; дела, до купцов касающиеся, присяжными из дворян и купцов; дела, до мещан и крестьян касающиеся, присяжными из всех состояний без различия. Предоставить суждение дел только тому классу, к коему принадлежит тяжущийся или подсудимый, так что крестьяне были бы судимы одними крестьянами, невозможно по очевидным причинам. Сей вопрос имеет только поверхностную, наружную важность. В сущности, он незначителен. Кроме того, что предписываемый образ составления списка присяжных заключает в себе достаточное ручательство хорошего выбора, тяжущийся и подсудимый будут иметь право отстранять известное число присяжных. Таким образом, нет, кажется, нужды особенно заботиться о сем предмете.

Другой вопрос, более важный, состоит в том: следует ли допускать к исполнению должности присяжных только людей, знающих грамоте, или и тех, кои ни читать, ни писать не умеют. Сколь ни желательно было бы отстранить от суда присяжных людей вовсе безграмотных, мы должны, однако ж, помнить, что чрез то были бы отстранены многие члены крестьянского состояния, в котором мы ежедневно встречаем примеры большого здравого смысла, сметливости, честности, сопровождаемые совершенным незнанием грамоте.

Наконец, мы полагаем, что обязанность отправлять должность присяжного должна распространяться на всех подданных вообще, с некоторыми исключениями. Таким образом, должны быть изъяты из сего правила лица духовного звания, равно как и находящиеся в военной службе. Что касается до чиновников по различным частям службы гражданской, то, за исключением чиновников исполнительной власти, от коих особенно требуется строгое исполнение, а не истолкование и соображение, мы не видим причины отстранить, например, чиновников по части финансовой и особенно чиновников по учебной части. Впрочем, если особенные занятия тех или других могут им препятствовать приступить к исполнению должности присяжного, то судья, уважив их представления, может освободить их от сей обязанности.

Никто не может быть призван к исполнению должности присяжного более одного раза в три года.

ОБ УГОЛОВНОМ СЛЕДСТВИИ

То, что мы сказали доселе о суде присяжных, относится без различия как к уголовному, так и к гражданскому судопроизводству. Теперь, входя в дальнейшее изложение нашей мысли, мы должны отделить одно производство от другого. Мы начнем с судопроизводства уголовного.

Всякому уголовному суду необходимо предшествует уголовное следствие. Желая представить наше предложение в возможной полноте, мы должны здесь говорить о следствии.

По всему, что нам известно, производство уголовных следствий в России представляется ныне в более правильном виде, нежели как это было прежде. В столицах мы находим следственных приставов, кои действуют совокупно с частными приставами, руководствуясь, как мне сказал один из сих чиновников, XV-м томом свода законов.

Но какой просвещенный человек скажет, что теперешнее устройство по сей части удовлетворительно? Кто, положа руку на сердце, по чести и по совести возьмет на себя утверждать, что в уголовных следствиях пытка не существует, пытка, которой самое имя император Александр I желал видеть истребленным из языка русского?

Для нас, по крайней мере, нет никакого сомнения в том, что устройство уголовных следствий должно быть изменено совершенно, с самого начала до конца. И подлинно! Следствие есть самая существенная часть уголовного процесса. Оно служит, и одно оно может служить истинным, правильным основанием процесса. Оно даёт первое и решительное направление ходу дела. Все усилия законодателя должны быть устремлены к тому, чтобы следствие происходило, во-первых, правильно, а потом справедливо, честно, нравственно. Всякая возможная ограда должны быть дана обвиняемому. Достичь истины есть, конечно, первая цель следствия. Но самая истина теряет свой священный характер, если она была достигнута средствами непозволительными, безнравственными.

Сущность реформы теперешнего порядка вещей в сем отношении состоит в двух следующих условиях:

1) Характер полицейский, столь очевидно усвоенный теперь уголовным следствием, должен быть совершенно отстранен. Следствия должны иметь характер судебный.

Это не пустая фраза. Мне случалось слышать, что при следствиях какой-нибудь мелкий чиновник уголовного ведомства останавливал иногда, в их скорых и вне-законных поступках, полицейских следователей. Идея законности весьма естественно свойственна более чиновнику судебной, нежели чиновнику полицейской части.

2) Следствия должны основываться, по возможности, исключительно на показаниях свидетелей. Следователь должен избегать обращать допрос к обвиняемому. Во всяком случае, надлежит постановить правилом, что если обвиняемый решительно не хочет отвечать, то следователь не может принуждать его к сему каким бы то ни было образом.

При сем мы заметим, что у нас при следствии встречается весьма хорошее постановление, принимающее об обвиняемом свидетельство людей, кои его знают, его соседей: это повальный обыск, постановление, как будто намекающее, что истины надлежит искать не от обвиняемого, а от свидетелей^[2].

Между тем, до какой крайности довело законодателя это безотчетное, так сказать, болезненное стремление достичь признания как бы то ни было! Эта крайность в уголовном следствии состоит в так называемом церковном или духовном увещании. По нашему мнению, церковное увещание есть настоящее богохульство: обращаться к самым священным и непроницаемым чувствам души человеческой и, если сии чувства не совсем ещё умерли в душе обвиняемого, то пользоваться сим для того, чтобы привести его, так сказать, к самоубийству, тогда как закоренелый в пороке остается неубежденным, — и все это делать во имя Бога всесправедливого и всемилосердного!

Для отстранения от следствий характера полицейского надлежит вверить производство следствий, вместо следственных приставов и исправников, следственным судьям.

Мы изъяснили в особой записке мысль об устройстве полицейских судов в столицах. Так как многие дела, долженствующие подлежать ведомству сих судов, могут и должны кончаться отдачею обвиняемых под суд, то мы предполагали, что сим же полицейским судам можно вверить и производство следствий. Мы не видим причины, почему то же учреждение не может быть распространено на губернии и на уезды.

Невозможность с точностью определить наперед, a priori, всех сих подробностей порядка судебного, ощутительна. Если бы по дальнейшему усмотрению или даже по опыту оказалось, что полицейские суды не могут в одно и то же время заниматься и суждением дел, к их ведению принадлежащих, и производством уголовных следствий, в таком случае, кроме судей полицейских, надлежит учредить судей следственных, и сих последних подчинить первым или прокурору.

Но покуда лучшее усмотрение или опыт не покажет неудобства того, что мы предлагаем, мы будем продолжать думать, что суды полицейские, как в столицах, так в губерниях и уездах, могут заниматься и суждением дел полицейских, и производством уголовных следствий.

Полицейский или следственный судья может приступить к произведению следствия по собственному усмотрению, по приносимой жалобе, по донесению полиции и, наконец, по предписанию прокурора {В Англии, в случае скоропостижной или насильственной смерти, следствие начинается особым образом. Чиновник, под названием коронера (coroner) имеет обязанностью собрать присяжных, осмотреть мертвое тело вместе с ними; он призывает и допрашивает свидетелей, кои могут служить к открытию истины; изъясняет дело присяжным, кои решат, какою смертью умер покойный, можно ли кого подозревать в причинении смерти. Одним словом, цель сего исследования есть определить: от чего последовала смерть и есть ли кого подозревать в причинении оной?

Обычай постановил, что если коронер и его присяжные признают кого- либо виновным, тогда обвиняемый прямо предается малому суду присяжных, не переходя через большое жюри.

Сие учреждение известно в Англии с весьма старых времен и мало соответствует теперешнему порядку вещей, но сохраняется, как многое обветшалое в Англии сохраняется. В старину должность коронера имела гораздо более значительности.

Исследование коронера происходит, по возможности, в самом месте, где открылось преступление.

Иногда и присяжные по предложению судьи отправляются на место преступления для обозрения местности. Обыкновенно они довольствуются представляемыми им планами и описаниями. — Примеч. Н. И. Тургенева.}.

Взятие под стражу и задержание под арестом обвиняемого должно зависеть вообще от прокурора. Следственный судья может предписать только временное задержание, сообщив немедленно о сем прокурору, который, смотря по обстоятельствам, предписывает или освобождение, или окончательное задержание под стражею.

Надлежит постановить общим правилом, что задержанный под стражею должен непременно быть допрошен в течение 24 часов после задержания. В сем допросе обвиняемый может, по своему усмотрению, или дать объяснение, или объявить, что, не желая отвечать, он предпочитает начатие следствия.

При начатии следствия следственный судья призывает пред суд свидетелей, в числе коих мы разумеем и принесших жалобу, и агентов полиции, сделавших донесение.

Вопросы, обращаемые судьею как к обвиняемому, так и к свидетелям, должны быть ясны и просты. Сии вопросы, равно как и делаемые на них ответы, должны быть сколь возможно точно записываемы секретарем суда.

Прокурор или помощник прокурора, который заменит чиновника, известного теперь под непозволительным названием стряпчего, должен наблюдать за следствием или как обвинитель, если обвинение возникло от прокурора, или как блюститель закона, если дело возникло по частной жалобе.

Даже и по окончании следствия прокурор должен иметь право освободить обвиняемого. Но от кого должно зависеть предание его суду?

Здесь мы находим себя в некотором затруднении. В Англии эта власть принадлежит большому жюри (присяжным обвинительным — jury d’accusation) {Обвинительные присяжные или большое жюри собирается при открытии судебного заседания. Оно должно состоять, по крайней мере, из 23 присяжных. Шериф их созывает по составленному им списку.

Передавая присяжным список дел, кои должны быть решены ими, судья изъясняет, что они не должны нимало решить о вине, но только о том, следует ли предать обвиняемого малому суду присяжных. Большое жюри слушает свидетелей только в пользу или со стороны обвинения. Обвиняемый не предстает пред суд большого жюри. Заседание сих присяжных не гласное. Решение имеет силу, когда 12 присяжных согласны. Оно объявляется в суде. Обыкновенно дела решатся весьма скоро. Заметим, что в Англии многое в сем учреждении не одобряется мнением просвещенных правоведов.

Обвинительный акт составляется обыкновенно секретарем большого суда присяжных, на основании документов, препровожденных к нему от судьи, рассматривавшего дело прежде. Иногда акт обвинительный составляется адвокатом, преследующим обвиняемого.

Таким образом, большое жюри судит о деле по сему обвинительному акту, что весьма справедливо, ибо люди, долженствующие решить предание суду, должны знать, в чем именно состоит обвинение. Во Франции, напротив того, обвинительный акт составляется после решения обвинительной камеры (chambre des mises en accusation); от чего происходит, что в сем акте прокурор даёт иногда обвинениям совсем другой вид, нежели тот, который приписывала ему обвинительная камера. Вообще обвинительные акты во Франции мало соответствуют достоинству и чистоте правосудия.

В Шотландии нет большого суда присяжных, кроме как по делам измены. — Примеч. Н. И. Тургенева.}. Во Франции — трибуналу известному под названием камеры отдачи под суд (chambre des mises en accusation).

В России прибегнуть к учреждению большого жюри или присяжных обвинительных значило бы желать достигнуть вдруг, одним разом, до самых окончательных усовершенствований уголовного судопроизводства, желание тщетное и несоответствующее нашему намерению искать в предлагаемых реформах не совершенного, а только лучшего и удобоисполнительного. Последовать примеру Франции и учредить особое присутствие для окончательного решения дел о предании суду было бы отстраниться от простоты, несложности хода дел судебных, простоты, коей можно и даже, смотря по важности перемены, нами предлагаемой, должно жертвовать некоторыми, хотя, впрочем, значительными, выгодами. Принимая все сие в соображение, мы находим, что лучше будет вверить власть как освобождения, так и предания суду обвиняемого исключительно прокурору.

Такая обширная власть, присвояемая прокурору, требует, чтобы обвиняемый имел возможную ограду против употребления оной во зло. Посему мы полагаем, что надлежит позволить ему иметь во время следствия избранного им самим советника или защитника, который должен иметь право, чрез судью, обращать вопросы к свидетелям.

Самое существо всякого следствия показывает, что оно может быть только словесное. На бумаге излагаются приказания судьи и прокурора, вопросы судьи и ответы обвиняемого и свидетелей. Замечания прокурора равномерно должны по его требованию быть вносимы в протокол.

Гласность, необходимое свойство всякого здравого судопроизводства, должна быть распространена и на следствия. Она будет лучшею оградою для обвиняемого, сильнейшим свидетельством честности и беспристрастия судьи и, наконец, вернейшим залогом законности для общества.

Конечно, встречаются случаи, когда тайна может способствовать успеху следствия, когда обвиняемые или их ближние могут воспользоваться гласностью для большего закрытия истины. Тогда отстранение гласности может быть полезно; но оно должно быть токмо исключением, и исключением весьма редким. Таким образом, можно предоставить судье право: отстранить гласность в производстве следствия, но не иначе как по требованию прокурора и с изложением письменно причин, побудивших его к сей мере. Высшее начальство должно особенно и строго наблюдать, чтобы судьи не употребляли такой власти во зло. Можно даже постановить, что следственный судья не может приступить к принятию сей меры иначе, как с разрешения губернского уголовного судьи^[3].

«Повальный обыск», как установление весьма здравое и хорошее, может быть сохранен в новом устройстве следствий уголовных.

Окончив следствие, следственный судья составляет протокол о всем происшедшем. В сем протоколе, означив предмет обвинения, он помещает вопросы, обращенные им к подсудимому и к свидетелям, и ответы их, сии последние, сколь возможно, в собственных словах отвечавших. Следственный судья не дает собственного своего заключения по делу, ограничиваясь токмо подробным рассказом всего, что произошло во время следствия.

Помощник прокурора, со своей стороны, доносит о следствии своему начальству.

Протокол о следствии препровождается в губернский уголовный суд.

Означив в главных чертах сущность и свойства здравого производства уголовных следствий, мы заключим изложение наше о сем предмете, напомнив, что от дальнейшего усмотрения или от опыта будет зависеть, как мы сказали выше, определить: следует ли вновь учреждаемым полицейским судам поручить и производство следствий, или учредить судей следственных. Покуда мы здесь соединяем и полицейское и следственное производство в одних руках полицейского судьи.

Мы полагаем, что в каждом уезде должен существовать один полицейский суд, за исключением столиц и больших городов, где необходимо иметь несколько.

В каждом полицейском суде будет один судья. Несколько чиновников, в качестве секретарей и протоколистов, будет в его распоряжении. В случае необходимости судья может иметь помощника, особенно по делам следственным.

Пока существуют чины, полицейский следственный судья должен пользоваться преимуществами 6-го класса {Говоря о судьях, как полицейских, так и уголовных, мы упоминаем о классе, в коем, по нашему усмотрению, они должны состоять. Это приводит нас к следующему размышлению.

По существующему в России чиноположению, на табели о рангах основанному, всякого рода места и должности могут быть занимаемы не иначе, как лицами, имеющими соответственный чин. Таким образом, те, кои служили недолго и живут в отставке с чином низших классов, необходимо отстраняются от должностей, требующих чинов высших. Такой порядок вещей совершенно несообразен с системою выборов дворянских, и потому было постановлено, что по сим выборам лица, имеющие какой бы то ни было низший чин, могут быть избираемы на высшие места, как-то на места предводителей, председателей, и притом с тем, что во время исполнения их должностей по выбору, лица сии пользуются преимуществами высших классов. Но правительство, даровав дворянству право избирать достойных, по его мнению, людей для исполнения важных должностей, несмотря на их недостаточный чин, не рассудило за благоприсвоить и самому себе того же права. Между тем, правительство находится, в сем отношении, в тех же обстоятельствах, как и дворянство. Оно, равно как и дворянство, может найти полезным дать значительное или высокое в служебной иерархии место человеку, не имеющему соответствующего сему месту чина, но отличающемуся своими сведениями и способностями. Не странно ли видеть, что такой отличный человек может быть избран дворянством в должность предводителя или председателя, но не может быть определен самим правительством к должности губернатора или директора какой-либо отрасли управления? Известно, что в России есть множество людей почтенных и способных, живущих в отставке, кои именно потому, что жили в отставке, приобрели или учением, или опытом различные сведения, коих иногда не имели времени приобрести лица, продолжительно служившие. По нашему мнению, весьма было бы и полезно и справедливо, если бы правительство решилось усвоить себе то же право, какое оно предоставило дворянству, и определять людей достойных ко всем местам, несмотря на их чин, предоставляя им соответственные занимаемой должности классные преимущества в продолжение их служения. Такая мера весьма облегчила бы для правительства выбор хороших судей при новом устройстве судебном. — Примеч. Н. И. Тургенева.}. Жалованье его должно быть совершенно достаточное.

При каждом уездном полицейском суде должен быть определен прокурор, под названием помощника прокурора. Он будет подчинен прокурору губернскому.

ОБ УГОЛОВНЫХ СУДАХ

По окончании следствия дело переходит в уголовный суд или в уголовную палату.

Вот главные основания, на коих мы предполагаем устроить сии суды.

1) Уголовный суд должен состоять из одного судьи.

По мнению опытнейших юрисконсультов, особливо в Англии, единственный судья представляет более вероятностей здравого правосудия, нежели несколько. Ответственность, сосредоточиваясь в лице одного судьи, заставит его рассматривать и судить дела с большим вниманием, нежели когда сия ответственность разделяется между несколькими судьями. «Другие подписали — подписал и я!» Вот обыкновенное извинение ленивых и бездушных судей!

Мы не войдем здесь в дальнейшее исследование сего вопроса, о котором мы говорили в других местах. Мы только позволим себе рассказать здесь слышанное нами в Англии об одном из почтеннейших судей (Bailey⁶³⁰), которого я часто видал на судейском месте и который всегда внушал мне глубокое уважение. В уголовных процессах, когда он находил себя в необходимости произнести смертный приговор, он приступал к сему не иначе как проведя ночь в размышлении и, может быть, в молитве, желая после всего, что он видел и слышал, дать самому себе, пред Богом и пред совестью, строгий отчет в том, что он должен будет произнести на другой день. Так поступает честный судья, когда ответственность приговора лежит исключительно на нём одном.

2) Заседания суда должны быть не беспрерывные, как это теперь существует в России, но периодические. В каждой трети года суд должен быть открыт для заседания в продолжение одного месяца.

Обращаясь к «Учреждению о губерниях» мы находим, что оно содержит в себе принципий периодичности, временности судебных заседаний⁶³¹. Вот ещё благое семя, брошенное в наш судебный быт великой императрицею.

Так как присутствие в суде и даже одно только пребывание в городе, где суд находится, может быть обременительно для присяжных, если заседание суда продолжится целый месяц; то для избежания сего, можно разделить месячное заседание на 2 периода, так что каждый присяжный будет присутствовать в продолжение только двух недель.

Если суд предвидит, что все дела, суду предлежащие, могут быть окончены в течение двух недель, то он ограничивается вызовом 36-ти присяжных. Если же дел представляется более, то суд может вызвать двойной комплект присяжных: одних к 1-му числу месяца, других — к 15-му.

Трёхмесячных заседаний в году, конечно, будет достаточно во всех губернских городах; но в столицах число судебных заседаний должно быть увеличено. Там, ограничив в самом начале судебные заседания двумя неделями, можно устроить периодические судебные заседания так, чтобы каждые два месяца или даже каждый месяц открывать новое заседание. Тогда число судей, прокуроров и чиновников в судах должно необходимо быть в столицах увеличено по соразмерности.

3) Кроме судьи необходимо иметь в каждом суде несколько секретарей, или протоколистов, или аудиторов для производства дел.

Мы укажем здесь на важность, которую могут приобрести сии должности секретарей и пр. Молодой человек, учившийся или в университете, или в школе правоведения, не может иметь на своем поприще лучшего случая усовершенствоваться в практическом законоведении. Правительство, усвоив сим лицам все возможные выгоды, как в отношении жалованья, так и в отношении общей почетности, составит, так сказать, рассадник молодых, опытных правоведов, между коими оно всегда найдет людей достойных для исполнения важной должности судьи.

4) При каждом уголовном суде находится прокурор, наблюдающий за правильным и законным течением дел.

Прокурор сверх сего преследует пред судом те проступки и преступления, по коим дела возникли или по донесению полиции, или по требованию самого прокурора.

Когда дело по окончании следствия поступает в уголовный суд, оно вносится протоколистом в реестр входящих дел. Судья с помощью своих секретарей рассматривает дело и составляет по оному записку, сколь возможно ясную и краткую, и приводит в подробности все законы, к сему делу относящиеся. Эта записка должна быть сообщена подсудимому, по крайней мере, за 10 дней до открытия заседания, дабы он мог в точности знать, в чем его обвиняют, и приготовить свою защиту и вызвать, если имеет, свидетелей в свою пользу. Разумеется, что в сих записках судья ограничивается верным изложением дела, не делая, со своей стороны, никакого заключения. В сих занятиях, сверх некоторых других весьма необременительных, суд проводит три первые месяца каждой трети года. Четвертый месяц назначается для заседания и решения дел.

Сия записка, судьей составленная, должна, по нашему предположению, служить обвинительным актом. Мы, конечно, предоставляем прокурору право преследовать обвиняемых пред судом; но мы не только не видим необходимости, но видим вред возложить на прокурора составление особенного обвинительного акта; он должен ограничивать свое преследование тем, что было обнаружено по следствию и что означено в записке судейской. Может быть, по дальнейшем соображении, будет найдено полезным подвергнуть и сии записки надзору, контролю прокурора, или, по крайней мере, предоставить прокурору право сообщать суду собственные его замечания, — замечания, о коих судья обязан будет упомянуть в записке, если он с прокурором не согласен.

Мы видели, что к каждому месячному заседанию суда является 36 присяжных.

При открытии заседания судья берет имена сих 36 присяжных и кладет их в урну. Это происходит в присутствии прокурора и в присутствии подсудимого. При каждом имени, вынимаемом из урны, судья спрашивает прокурора и подсудимого, принимают ли они назначенного жребием присяжного. Как прокурор, так и подсудимый могут каждый со своей стороны отвергать присяжных, имена коих вынимаются из урны, до тех пор, пока останется 12 присяжных. Тогда судья объявляет, что сии 12 человек должны судить предстоящее дело, и приводит их к присяге, по коей присягающие обещают судить без лицеприятия и по совести, призывая Бога всеведущего в свидетели искренности их обещания. Для каждого дела возобновляется тем же порядком назначение 12 присяжных.

Самое производство дела начинается прочтением записки, судом составленной {В Англии и Америке производство дела в суде начинается тем, что адвокат обвиняющий изъясняет обвинение. В Шотландии приступают прямо к допросу свидетелей обвиняющей стороны, по той причине, что каждый из присяжных получает копию с обвинительного акта и потому вступительная речь обвинителя почитается излишней.

Скажем здесь несколько слов о существующем в Англии обычае спрашивать подсудимого в самом начале, виноват ли он или желает быть судим по закону. <Прежде спрашивали просто, виноват или не виноват. Но это форма, признанная несообразной с требованиями строгого беспристрастия, была недавно переменена, и теперь спрашивают, как означено выше. — Примеч. Н. И. Тургенева.> Если подсудимый объявит, что он виноват, то никакого производства не следует, и судья прилагает закон к сознанной вине. Вспоминая, что в одном из узаконений Петра I-го именно требуется, чтобы признание было доказательно, мы полагаем, что в случае признания судья должен сообразить, согласно ли оно с существом дела. — Примеч. Н. И. Тургенева.}. Потом судья приступает к допросу подсудимого и свидетелей.

Так как, по нашему предположению, решение присяжных должно основываться особенно на убеждении, почерпаемом ими из показаний свидетелей, то посему надлежит, чтобы допрос самого подсудимого был весьма прост и краток. Судья не должен делать ему обманчивых вопросов, дабы чрез то ввести его в противоречие и потом воспользоваться сим противоречием для обвинения. Надлежит даже постановить судье в обязанность не настоять на ответах, когда подсудимый предпочитает не отвечать. Что касается до свидетелей, то судья может их допрашивать и передопрашивать по своему усмотрению. То же самое право предоставляется в отношении к свидетелям и подсудимому или его защитнику {В Англии судья сам не допрашивает ни подсудимого, ни свидетелей. Закон английский имеет в виду сохранить всевозможное равновесие между обвинителем и обвиняемым. Когда судья сам допрашивает подсудимого, то он невольно может быть увлечен на сторону обвинения, и тогда он перестает быть беспристрастным судьею. Конечно, и в Англии судьи имеют право обращать вопросы и к подсудимому, и к свидетелям; но они делают это тогда только, когда подсудимые не имеют адвокатов, и вообще в пользу обвиняемых; или когда ответы неясны, неопределительны и необходимо требуют изъяснения или истолкования со стороны судьи. Так как в Англии судья записывает для себя показания свидетелей и основывается на оных в своем наставлении, то и для сего лучше, если сам судья не допрашивает, а только слушает показания.

В Англии существует судебная поговорка или поверие, что судья есть настоящий защитник подсудимого. Сия поговорка, вследствие нового закона, допускающего во всех случаях защитников, конечно, не имеет той значительности, каковую она имела прежде. Скажем, однако же, что как ни странна такая поговорка может показаться вне Англии, мы, по всему, что мы видели в английских судах, можем засвидетельствовать, что она справедлива и соответствует тому, что бывает на самом деле.

При сем мы не можем не упомянуть о следующем обыкновении, существующем в английском судопроизводстве.

Как при следствии, так и пред судом, когда обвиняемый начинает делать объяснение и, различными сознаниями или самым признанием, обвинять самого себя, то судья напоминает ему, что все, что он говорит, будет впоследствии обращено в доказательство против него. Таким образом, судья предостерегает обвиняемого не вредить самому себе и чрез то как бы отвращает его от признания. Многие находят сие обыкновение несообразным с целью правосудия, которое ищет прежде всего истины и никогда не может отвергать собственного признания обвиняемого, если, впрочем, сие признание вероятно, правдоподобно, доказательно, как выражается один из уставов Петра I-го.

Наконец, мы считаем не излишним сказать здесь несколько слов о так называемом передопросе (cross-examination).

Право адвоката передопрашивать свидетеля противной стороны имеет особенную важность в английском судопроизводстве. Выслушав показания свидетеля противной стороны, адвокат обращает к нему различные вопросы, стараясь ими добиться до противоречия или ослабить значительность показания, или, наконец, поколебать, в совести присяжных, доверенность к свидетелю. Конечно, адвокаты употребляют иногда во зло сие право. Но вообще, как мы видали на опыте, передопрос свидетелей много способствует к обнаружению истины. К тому же, так как в Англии свидетели допрашиваются не судьею, а обвинителем или обвиняемым, то, допуская допрос одной стороны, естественно, представляется необходимость позволить допрос или передопрос и другой стороне.

Впрочем, право передопроса было необходимо тогда, когда закон по многим уголовным делам (felonies) не допускал формальной защиты. В сих обстоятельствах защита наиболее заключалась в сем передопросе.

Право передопроса в Англии неограниченно. В Америке можно передопрашивать только по обстоятельствам, прямо до дела касающимся. — Примеч. Н. И. Тургенева.}.

По окончании допроса прокурор изъясняет свое мнение по делу и дает заключение о вине, приписываемой подсудимому.

После прокурора защитник или сам подсудимый излагает защиту или оправдание^[4].

После сего судья делает свое наставление^[5] присяжным. В сем наставлении он изъясняет, прежде всего, в чем именно состоит преследуемое действие подсудимого, признает ли оное закон преступлением и каких доказательств требует закон для уличения подсудимого. Если судья находит, что закон рассматриваемого деяния подсудимого преступлением не признает, то он обязан объявить присяжным, что они не должны подсудимого признать виновным. Потом судья излагает, как возникло дело, каким образом было приступлено к следствию, как следствие было произведено, какие свидетели были допрашиваемы. Здесь он повторяет вкратце показания свидетелей при следствии, все, что происходило в суде пред их глазами, вопросы и ответы как подсудимого, так и свидетелей. После сего судья должен с большим тщанием истолковать присяжным, что, если они имеют хотя малейшее сомнение в виновности подсудимого, то они обязаны пред законом его немедленно оправдать. Наконец, судья должен изъяснить, сколько возможно, присяжным, какое наказание будет приложено по закону к вине, ими признанной, если они найдут подсудимого виновным.

Мы изъяснили в другом месте {Поставляя в обязанность судье истолкование присяжным не только преступления, о коем они должны судить, но и закона, под который подходит сие преступление, мы тем самым поставляем присяжных в возможность судить о роде и степени наказания, которое должно быть последствием их приговора. Таким образом, присяжные, по нашему предположению, имеют право и обязанность судить не только о вине, но, по возможности, и о наказании.

Понятия о праве присяжных судить не только о вине, но и о законе, были всегда весьма неясны, неполны, запутанны. Французское законодательство, резко и решительно отделив вину от закона (le fait et le droit) и предоставив присяжным судить только о вине… <В зале, где совещаются присяжные, прибитый к стене лист возвещает присяжным, что они не должны помышлять о последствиях, кои может иметь их приговор!! — Примеч. Н. И. Тургенева>, а судьям о законе, много способствовало сей запутанности. И теперь везде люди, рассуждающие о суде присяжных поверхностно, не входя в самую сущность сего установления, беспрестанно повторяют, что присяжные судят только о преступлении, т. е. было ли оно содеяно или нет.

Как и откуда возникло это мнение?

Самое происхождение, источник установления суда присяжных достаточно показывает, что сего разделения между виною и законом в начале существовать не могло. Оно возникло мало-помалу, вследствие несогласий, являвшихся между судьями и присяжными, особливо в делах политических в прежние времена и в делах вольного книгопечатания в новейшие. В сих делах судьи, желая достигнуть обвинения и наказания подсудимых, старались ограничить право присяжных токмо суждением о содеянном поступке, о факте, т. е. признанием со стороны присяжных, что такой-то поступок был совершен, что такая-то книга была напечатана. Суждение же и решение о том: признанный поступок и напечатанная книга составляют ли действительно преступление, законом наказуемое, они предоставляли самим себе. Приписываемый подсудимому поступок, напечатанная им книга могли быть вовсе невинными; но присяжные не могли произнести приговора оправдательного, потому что судья предписывал им решить только то, был ли поступок содеян, была ли книга напечатана? Присяжные, естественно, отвечали, что поступок содеян, что книга напечатана. Тогда судья, основываясь на приговоре такой виновности, толкуя по-своему свойство вины, прилагал строжайшие наказания. История показывает, что присяжные часто боролись с судьями в таких случаях; но судьи в прежние времена имели более силы и влияния и употребляли оное во зло. Мало-помалу, с дальнейшим развитием общего английского законодательства, как судебного, так особенно и политического, вредная власть судей была ограничена, а власть присяжных увеличилась. Но вкоренившееся в умах понятие, что присяжные судят только о вине, а не о законе, продолжало ещё существовать и особенно высказывалось в преследованиях против проступков и преступлений по книгопечатанию в конце последнего столетия, когда политические обстоятельства Англии и всей Европы производили великое волнение в умах. Правительство преследовало многих политических писателей. Судьи, продолжая отделять вину от закона, требовали от присяжных ответа только на вопрос: книга напечатана ли? т. е. виновен ли автор в напечатании, и, получив ответ утвердительный, осуждали, на основании приговора присяжных, подсудимого к наказанию как преступника. Такие осуждения, в которых присяжные очевидно ничего не решали, кроме простого обстоятельства (факта), что книга напечатана, что не требовало никакого решения, ибо книга существовала, такие осуждения лучше всех доводов доказывали бессмысленность разделения вины от закона, и наконец, по предложению славного Фокса, был издан закон, коим было присяжным присвоено право по делам книгопечатания судить и о вине, и о законе. Но самый сей закон, обеспечив в полной мере писателей, поистине, на самом деле ничего не постановил нового, так как присяжные, освобождаясь более и более от неправедного влияния судей, приобрели уже неотъемлемое право судить и о вине, и вместе о законе, и судьи во всех делах неполитических не противились в сем присяжным.

Истина состоит в том, что если судьи и присяжные остаются, как сие теперь существует в Англии, каждый в пределах власти, ему принадлежащей, и обязанностей, на него возложенных, равно как и в пределах здравого смысла, истина в том, что присяжные не могут иначе судить как о вине и вместе о законе. Какой добросовестный человек согласится решить об участи своего ближнего, произнести над ним приговор, не зная, какое последствие будет иметь приговор сей? Сообразно сей истине присяжные в Англии, имея в виду законное и добросовестное исполнение своего долга, не помышляя ни о каких теориях, всегда судят и о вине, и о законе. Впрочем, мы должны заметить, что давно уже многие английские правоведы провозглашали и доказывали право присяжных судить таким образом.

В некоторых штатах Северной Америки (Иллинойс, Коннектикут) закон определительно постановляет, что присяжные должны судить как о вине, так и о законе.

Во Франции, как мы видели, закон постановляет совершенно противное.

При всем глубоком уважении, коего заслуживают знаменитые законоведы, кои начертали новое французское законодательство, мы не можем не заметить, что если, побуждаемые чистою любовью к своей земле, к добру, к правосудию, они не преминули занять от Англии благое установление присяжных, то вместе с сим они, как видно, не постигнули вполне всей сущности суда присяжных. Это доказывается, между прочим, тем, что, приняв малый суд присяжных, они приняли и большой суд присяжных, который возможен только в Англии, при английском устройстве судов и управления. В Англии большой суд присяжных составляет часть следствия, а французы привыкли к совершенно иному образу следствий. Не менее того установление суда присяжных, несмотря на неискусное приложение оного во Франции, было весьма благотворно для сего государства, что, заметим мимоходом, подтверждает изъявленное нами мнение о повсеместной удобоприлагаемости сего установления: здесь мы видим, что даже и недостаточное, искаженное приложение во Франции суда присяжных не преминуло иметь благодетельного действия.

Как бы то ни было, новые французские законодатели, увлеченные, может быть, старыми формами судопроизводства, к коим они привыкли, понимая, может быть, ложно достоинство судьи, предоставили присяжным решение о вине, а судье о законе. Мы находим, однако же, что ошибка произошла едва ли от неведения. Известный юрисконсульт Тронше [Тронше Франсуа Дени (1726—1806) — французский политический деятель, юрисконсульт, адвокат, в декабре 1792 — январе 1793 гг. защитник на процессе Людовика XVI. — ред.], один из защитников Людовика XVI, в рассуждениях по сему предмету, ссылаясь на свою сорокалетнюю опытность, называл эту теорию разделения вины от закона мечтанием, невозможным в приложении на деле.

Впоследствии большое жюри во Франции было отстранено. Предание суду было вверено особенному отделению суда (chambre des mises en accusation [следственной палате — фр.]). Следствие было образовано особенными законами. Все это было весьма мало похоже на большое жюри и на следствие в Англии.

Что касается до самого суда присяжных, то, принимая в уважение свойство и характер тогдашнего правительства во Франции, нельзя было ожидать, чтобы оно добровольно отказалось от чрезмерного влияния судей, им определяемых, влияния, которое усиливается предоставлением судьям исключительного права судить о законе. Правда, как мы выше заметили, что невозможное в исполнении плохо исполняется и что присяжные, не внимая предписаниям и увещаниям законодателя не думать о законе, думают о нем и часто, вопреки воле законодателя, тайком приносят в свои совещания маленькие карманные кодексы и стараются удостовериться о наказании.

В 1848 году в проекте о преобразовании судопроизводства, составленном одним из лучших французских законоведцев (Martin de Strasbourg) было предлагаемо предоставить присяжным решение как о вине, так и о законе. — Примеч. Н. И. Тургенева.} нелепость французского законодательства, предписывающего присяжным ограничиваться объявлением о совершении преступления, не помышляя о последствиях такого обвинения, т. е. не помышляя о том, что последует с подсудимым по их приговору! Разумеется, что французские присяжные вообще не исполняют сего предписания^[6].

После сего изъяснения судья приступает к поставлению вопросов, кои должны быть даны присяжным.

Этот предмет заслуживает особенного внимания законодателя. Цель, к которой он должен стремиться, есть та, чтобы вопросы были не только ясны и точны, но сколь возможно малочисленны. Во всех делах, для каждого главного обстоятельства дела, для каждого, так сказать, обвинительного пункта, будет сделан один вопрос: виноват или не виноват подсудимый?

На каждый из сих вопросов присяжные отвечают в одних и тех же словах: виноват или не виноват. Имея пред глазами ответы присяжных, судья, по нашему предположению, будет обязан определить истинный смысл и силу сих ответов и на сем основании произнести приговор относительно вины. Этот приговор должен быть письменный. Предоставляется судье дать его немедленно или, прервав заседание, составить его вне суда и, возвратившись на свое место, прочесть его всенародно. Мы полагаем, что устроить таким образом изложение приговора удобнее, нежели допустить поставление присяжным бесчисленных вопросов, кои могут затруднить их решение. Конечно, в сем случае, великая власть предоставляется судье; но здесь опять мы напомним, что для простоты, ясности и несложности производства можно иногда делать некоторые пожертвования {В английском судопроизводстве не делается никаких вопросов присяжным. Присяжные, выслушав свидетелей, адвокатов и наставление судьи, удаляются для рассмотрения дела и дают свое решение одним словом — виноват или не виноват, за истца или за ответчика. Вековая опытность и обыкновение много облегчают дело присяжных. Таким образом, по вкоренившемуся обычаю присяжные имеют, между прочим, право в самом приговоре уменьшать вину и, например, вместо умышленного признать неумышленное убийство. При введении суда присяжных там, где он не существовал, невозможно определить предварительно законом всего того, что мало-помалу возникло из долговременного опыта. В таком случае, стремясь к главной цели, надлежит только стараться отвратить препоны к достижению сей цели, определяя сколь возможно главные действия и судьи, и присяжных. Для сего мы почли нужным принять за правило поставление присяжным вопросов. Но наши вопросы не стесняют присяжных, не запутывают дела и служат только указанием, каким образом присяжные должны произнести свой приговор, указание, не излишнее для судьи и необходимое для присяжных, особенно, когда дело представляет несколько различных обвинений.

Разумеется, что присяжные в своих собственных рассуждениях о деле, для легчайшего исследования оного могут поставлять сами себе, посредством их председателя, вопросы и отвечать на оные. Это делается обыкновенно в делах сложных и затруднительных. Обсудив дело, согласившись между собою по всем обстоятельствам оного, присяжные пред судом дают один краткий ответ: виноват или нет.

Французское законодательство допускает поставление бесчисленных вопросов. Опыт показывает, что значительная часть апелляций возникает от поставления вопросов и что часто приговоры уничтожаются вследствие неправильного поставления сих вопросов. -- Примеч. Н. И. Тургенева.}. Впрочем, власть уголовного судьи по самой сущности своей должна быть обширна. Закон не может всего предвидеть; многое должно быть предоставлено усмотрению судьи. Посему-то, например, по французскому законодательству судья может действовать в некоторых случаях на основании произвольной власти, законом ему усвояемой (pouvoir discrétionnaire⁶³²).

Здесь возникает другой вопрос, относящийся более к самому законодательству, но столь тесно соединенный с судопроизводством, что мы не можем оставить его без внимания. Он состоит в том: следует ли позволить присяжным умерить строгость их приговора признанием, в пользу подсудимого, причин к уменьшению наказания или так называемых обстоятельств облегчительных (circonstances atténuantes)?

Это правило было введено во французское уголовное законодательство в 1832 году⁶³³, когда многое в сем законодательстве было усовершенствовано, улучшено и многое, очевидно дурное и безнравственное, было отстранено, как, например, обязанность доносить. Часто встречаются случаи, когда, по-видимому, присяжные неосновательно находят в деле такие облегчительные обстоятельства. Но это происходит обыкновенно не от того, что присяжные не умеют точно оценить преступления ясного и доказанного; но от того, что, разделяя весьма сильно распространившееся мнение об уничтожении смертной казни, присяжные, предвидя, что простой приговор их повлечет за собою смертную казнь, прибавляют к приговору мнение, что дело представляет облегчительные обстоятельства; вследствие чего судья обязан уменьшить наказание. Таким образом присяжные изъявляют только мнение свое против смертной казни.

Размышляя о различных видах, в коих преступление представляется обыкновенно, мы полагаем, что дать присяжным возможность смягчить строгость наказания значит ответствовать требованиям здравого правосудия.

Во всяком случае, надлежит предоставить присяжным право присоединить к их приговору, что осуждаемый ими заслуживает милосердия державной власти {В Англии присяжные, когда находят, что осуждаемый ими заслуживает некоторого облегчения в наказании, предоставляют его милосердию державной власти. Эта рекомендация, конечно, не обязывает ни к чему судью, но по утвердившемуся обычаю она всегда принимается в уважение и судьею, и правительством; тогда наказание облегчается или осужденный вовсе освобождается. Таким образом, сие обыкновение имеет вообще почти то же действие, как признание облегчительных обстоятельств во Франции. Впрочем, в Англии присяжные, как мы видели, могут сами признать вину в меньшей степени, вместо вины более важной. Когда осужденный сам прибегает к милосердию верховной власти, то министр внутренних дел совещается с судьею; иногда он даже делает исследование, не судебное, а частное, по делу, и часто милосердие правительства умеряет приговор. Заметим, что во Франции признание присяжными облегчительных обстоятельств обязывает судью убавить наказание одной или двумя степенями.

В Англии вообще не одобряют сего французского установления, находя, что чрез то присяжные признают иногда обвинение с обстоятельствами облегчительными, когда без оных они произнесли бы оправдание.

Присяжные в Англии прибавляют иногда к своим решениям, кроме рекомендации милосердию, некоторые замечания. Так, например, в одном деле судья изъяснил, что угрозы, в коих был обвиняем подсудимый, не составляют преступления по закону. Присяжные, по сему изъяснению, произнесли приговор оправдательный, но заметили, что они решают так, единственно соображаясь с законом, судьею истолкованным; но что поступок подсудимого был весьма предосудителен. Мы приводим сию подробность, дабы показать, как английские присяжные придерживаются закона и мнения судьи вопреки собственного их мнения. Они в сем случае находили, что подсудимый неправ, но видя, что закон не признает его поступка преступлением, они решили сообразно закона. Здесь нет того безусловного всемогущества, которое так часто, особенно во Франции, приписывают присяжным люди, плохо знающие дело.

Если присяжные во время их совещания желают спросить объяснения или совета от судьи, то, по допускаемому английским законом обычаю, они должны все предстать пред суд[ом], и судья отвечает им в присутствии обвиняемого или тяжущихся. Сверх сего, присяжные, по их желанию, могут получить копию с обвинительного акта и различные документы, приводимые в доказательство. В Шотландии они ничего не имеют, кроме обвинительного акта. Во время заседания присяжные часто записывают для себя замечания по делу.

Обыкновенно судья произносит приговор немедленно по решении присяжных. Но он имеет право отложить произнесение приговора на некоторое время по различным причинам, особенно, если он желает подробно обдумать приговор, увериться в настоящем смысле закона или посоветоваться с другими судьями. Иногда судья произносит приговор и откладывает исполнение, пока возникшее сомнение будет решено в совещании всех 15-ти судей Англии, составляющих верховное судилище, пред коих предстают и адвокаты по рассматриваемым делам. — Примеч. Н. И. Тургенева.}.

Если присяжные произнесли приговор оправдательный, тогда подсудимый немедленно освобождается, и никто не будет иметь права подвергнуть его вторично суду по тому же делу, сообразно везде принятому правилу: non bis in idem^634[7].

Если приговор присяжных был обвинительный, тогда судья, по предполагаемой нами обязанности его определить настоящий смысл приговора присяжных, объясняет письменным приговором, в чем именно и до какой степени подсудимый был признан виновным. Вследствие сего прокурор, основываясь на объявленной и определенной судьею вине, требует приложения к ней изрекаемого законом наказания. Здесь судья обращается к подсудимому и предоставляет ему или защитнику его представить свои замечания касательно приложения закона. Выслушав и прокурора, и подсудимого, судья произносит окончательный приговор, и заключает оный объявлением подсудимому, что он может в течение трёх дней перенести дело на рассмотрение Верховного суда.

Может случиться, что по недоразумению или по какой бы то ни было ошибке присяжные произнесут приговор обвинительный, между тем как суд будет убежден в невинности подсудимого. Французское законодательство предвидит сей случай и даёт право суду отстранить сей приговор и предоставить дело решению других присяжных в следующем заседании. Мы полагаем, что такая власть, конечно, должна быть предоставлена судье для возможного предупреждения какой-нибудь великой несправедливости^[8].

Приговор 12-ти присяжных должен быть единогласный.

О ЕДИНОГЛАСИИ ПРИСЯЖНЫХ

Единогласие должно быть положено в основании истинного, настоящего суда присяжных.

О единогласии присяжных много было споров. Противники сего правила находят весьма несправедливым, даже смешным принуждать присяжных к единогласию некоторого рода пыткой: голодом и холодом. Мы никогда не слыхали, что какой-нибудь присяжный умер или с голода или с холода. Известно, что английское законодательство требует единогласия присяжных. Но если, как это иногда, хотя весьма редко, случается, присяжные никак не могут согласиться, то по истечении некоторого времени судья их распускает, и дело вновь предлагается решению иных присяжных.

Приняв и после отвергнув единогласие и признав правилом большинство голосов в решении присяжных, французское законодательство неоднократно из различных видов изменяло число голосов, необходимых для решения.

Суд присяжных был установлен во Франции в 1791 году, с большинством 10 из 12 голосов. Чрез несколько лет (V год республики) превосходство и выгоды правила единогласия обратили внимание тогдашних французских законодателей. Они приняли его. Но, не желая резким образом действовать против предрассудков тогдашней республики, ещё мало знакомой с предметами сего рода, они постановили, что единогласие требуется от присяжных только в продолжение 24 часов, по истечении коих присяжные могут решить по большинству голосов. Через год после сего новый закон постановил, что, если по прошествии 24 часов присяжные не могли согласиться, то это принимается за приговор оправдательный. Опыт оправдал правило единогласия: в продолжение 4-х лет в судебном округе Сенекою департамента, было решено присяжными 1500 дел, и в сем числе только 9 дел было решено не единогласно.

Введенный в 1808 году кодекс уголовный многое изменил во французском законодательстве, не в выгодах правосудия, но исключительно в выгодах власти правительства. Отстранив существовавшее и опытом оправданное единогласие, сей кодекс принял большинство голосов, с тем, что если оно не превышает 7 против 5, то в таком случае дело решается судьями, кои принимают мнение или большинства, или меньшинства присяжных. Неминуемым следствием сего постановления было, что присяжные, желая избегнуть труда, с основательным и подробным рассмотрением дела сопряженного, равно как и нравственной ответственности какого бы то ни было приговора, часто разделялись в мнениях своих, таким образом, что решение предоставлялось судьям. Где же тут суд присяжных? Сие участие судей в приговоре присяжных было отстранено законом в 1831 году {Мы почитаем не излишним означить здесь различные изменения, коим было подвергаемо во Франции правило большинства голосов присяжных.

1) Закон 1791 года 16 сентября. Учреждение суда присяжных. Приговор обвинительный должен быть произнесен 10-ю голосами из 12-ти.

2) Кодекс IV года Республики. То же. Сверх сего, если судьи единогласно признают, что присяжные ошиблись в сущности дела ко вреду подсудимого, то они призывают трёх присяжных прибавочных для совещания с 12, кои решили дело; и тогда большинство должно быть 12 из 15.

3) Закон V года республики, 16 фруктидора. Присяжные в продолжение 24 часов их совещания должны решить единогласно; по истечении сего времени они решат по большинству голосов.

4) Закон VI года, 8 фримера. Если по истечении 24 часов присяжные не согласны, то это приемлется за оправдание.

5) Уголовный кодекс 1808 года. Для произнесения приговора присяжных достаточно простого большинства (7 против 5), с тем, что если обвинение признано только 7-ми присяжными, то в таком случае решают судьи, принимая каждый из них мнение или большинства, или меньшинства присяжных.

6) Закон 1821 года, мая 25. В случае простого большинства мнение в пользу обвиняемого утверждается, если оно было принято большинством судей.

7) Закон 1831 года 4 марта. Большинство голосов против обвиняемого должно быть более 7-ми.

8) То же было принято при рассмотрении уголовного кодекса в 1832 году.

9) Закон 1835 года, 9 сентября. Система простого большинства голосов восстановлена с тем, что если приговор против обвиняемого был произнесен только 7-ю присяжными, то суд может приступить к совещанию, и если большинство судей полагает, что присяжные ошиблись и что подсудимый не виноват, то дело может быть отложено до следующего заседания.

10) Узаконение 1848 года, марта 8. Большинство голосов против обвиняемого должно быть более 8-ми.

11) Узаконение 1848 года, октября 12. Большинство, превышающее 7 голосов, должно быть достаточно.

12) Закон 1853 года, 9 июня. Простое большинство присяжных достаточно во всех случаях. Число голосов, составляющих сие большинство, не должно быть объявляемо. В случае приговора, противного обвиняемому, суд может предоставить дело решению другого суда присяжных; и, если сей второй приговор также противен обвиняемому, то суд произносит осуждение.

Окинув, таким образом, одним взглядом все сии столь противоположные одно другому постановления, нельзя не согласиться, что не усердие к правосудию руководствовало по большей части власть законодательную, но мелкие и недостойные соображения минутных выгод правителей, движимым личными и политическими страстями. Мне случилось быть свидетелем прений в Камере депутатов о вышеупомянутом законе 1835 года: министры как будто торговались с представителями народа о большей или меньшей возможности осуждать обвиняемых. Такие промахи Июльского правительства, повторяясь слишком часто, конечно, не увеличивали в мнении общем мысли о достоинстве его. Все благомыслящие люди смотрели на них с сожалением и негодованием, желая и ожидая более проницательности, более возвышенности, более прямоты в правительстве, вообще столь полезном, столь благотворном для Франции, для Европы и для образованности гражданской. — Примеч. Н. И. Тургенева.}.

Не прибегая к изложению правил вероятностей, по коим истина в приговоре может быть полная и достоверная тогда только, когда он произнесен единогласно, мы скажем, что единогласие есть единственное средство привести присяжных к внимательному разбору дела; а сие тщательное рассмотрение дела есть вернейший залог справедливости решения. С системою большинства голосов, большинство не обращает должного внимания к мнению меньшинства — и, таким образом, не бывает настоящего рассмотрения дела. В этом согласны почти все английские законоведы. Только изредка являются предложения, требующие принятия правила большинства голосов, и то, впрочем, только в делах гражданских.

Скажут, что один упрямый присяжный может стойкостью и непреклонностью своего мнения заставить других принять его мнение. Так, конечно. И это действительно иногда случается. Но заметим, что по самым свойствам сердца человеческого, такая стойкость, такая непреклонность, такое упрямство встретится в тех присяжных, кои клонятся к оправданию, а не к обвинению. Итак, беда будет по всем вероятностям состоять в том, что виновный избегнет заслуженного наказания; но, конечно, не в том, что будет осужден невинный.

Итак, мы принимаем правило единогласия присяжных. Но вместе с сим, следуя примеру прежнего французского законодательства, полагаем, что если присяжные не согласятся в приговоре в течение 24 часов, то решение будет предоставлено определенному законом большинству голосов {В Шотландии, где присяжные решают по большинству голосов, многие сведущие законоведцы желают единогласия. Конечно, и в самой Англии встречаются правоведы, предпочитающие для решения большинство голосов, ссылаясь особенно на то, что при единогласии некоторые присяжные против воли бывают принуждены соглашаться с большинством. Но на сие им отвечают, что и при методе большинства иные присяжные могут быть увлечены дать согласие с большинством, вопреки собственному мнению. Общее мнение в Англии решительно в пользу единогласия. Некоторые правоведы предлагали не требовать единогласия для оправдания.

Для тех, кои предполагают, что необходимость единогласия влечет за собою более оправданий, нежели метода большинства, мы заметим, что по статистическим известиям открывается, что в Англии и в Америке, где закон требует единогласия присяжных, бывает более приговоров обвинительных, в сравнении с числом предаваемых суду, нежели во Франции, где присяжные решат по большинству голосов. Конечно, различие в числе обвинительных приговоров имеет основанием, в сем случае, и другие причины, кроме системы единогласия и большинства. Все, что мы здесь желаем пояснить, это то, что система единогласия не ведет к безнаказанности, как думают люди, мало знакомые с делом. — Примеч. Н. И. Тургенева.}.

О ВЕРХОВНОМ СУДЕ ПО ДЕЛАМ УГОЛОВНЫМ

По произнесении приговора уголовным судьею, дело, как мы заметили выше, может быть перенесено в верховный апелляционный суд, который судит не о существе самого дела, но только о правильности или неправильности хода дела и приложения закона. В суждение о правильном или неправильном приложении закона мы включаем и суждение о правильности или неправильности сделанного судьею истолкования и определения точного смысла приговора присяжных, так что если верховный суд найдет, что истолкование было недостаточно, несправедливо, ложно, то в таком случае он уничтожает приговор.

Во Франции эта часть судопроизводства вверена так называемому кассационному суду (cour de cassation). Это одно из счастливейших и полезнейших учреждений нового французского законодательства.

Если апелляционный суд находит ход дела и приложение закона правильным, он утверждает приговор уголовного суда и тогда следует исполнение по распоряжению прокурора. В противном случае он уничтожает сей приговор и передает дело для вторичного рассмотрения другому уголовному суду. Мы не будем входить далее в подробности, дабы определить теперь же, как дело должно быть решено окончательно в случае неоднократного разногласия между уголовными судами и судом апелляционным. Эти подробности могут быть определены во время исполнения предлагаемой реформы.

Во Франции кассационный суд имеет ту великую выгоду, что, будучи единственным судом сего рода, он сохраняет, по возможности, единство в ходе судопроизводства и в истолковании закона. В России, по обширному пространству государства, трудно было бы вверить все апелляционные дела одному суду. Теперь Сенат, которому в новом порядке вещей, более или менее, будут вверены дела сего рода, имеет свои департаменты в трёх различных местах: в С[анкт]-Петербурге, в Москве и в Варшаве. Мы слышали, что один из генерал-губернаторов Кавказского края требовал подобного учреждения сенатских департаментов и в сем крае. Это указывает на необходимость иметь, по крайней мере, 4 или 5 апелляционных судов. Г-н Сперанский в проектах своих предполагал учреждение департаментов судебного сената в нескольких городах империи.

Каким образом сии суды должны быть устроены, из кого они должны состоять, — все это нам представляется теперь совершенно невозможным для обсуждения и положительного определения: то, что, по нашему мнению, должно в сем отношении существовать, слишком не похоже на то, что теперь существует^[9]. Скажем только, что места членов Верховного суда или Сената должны быть занимаемы людьми самыми опытными по судебной части. Положение их, касательно жалования, должно быть щедро обеспечено. Люди, посвящающие себя службе по судебной части, будут смотреть на сии почетные места, как на достойную награду за труды, понесенные в продолжение почти всей жизни^[10].

Мы неоднократно повторяли выше сего, что верховный суд сам не разбирает дел в их сущности, но рассматривает токмо и решает: ход дел был ли правильный и приложение закона справедливое.

В России, где по делам гражданским и по делам уголовным лиц неподатного состояния существует такое множество инстанций, может быть, покажется слишком резко ограничить уголовное судопроизводство одною или двумя инстанциями, считая таковою апелляционный суд. Но если кто возьмет на себя труд разобрать и обсудить сей предмет в подробностях и вникнуть особенно в то, каким образом теперешняя система действует и является на самом опыте, тот, вероятно, найдет, что множество инстанций, по крайней мере, бесполезно. Мы идем далее и утверждаем, что оно решительно вредно, пагубно, и противно всем требованиям правосудия.

Во-первых, мы находим здесь тот же недостаток, какой мы заметили в назначении нескольких судей вместо одного: ответственность разделяется между тремя, четырьмя и т. д. инстанциями. Уголовная палата, занимаясь делом, знает, что оно будет рассматриваемо в Сенате. Сенат знает, что дело поступит в Государственный совет и т. д. Это сознание судьи, что дело решается им не окончательно, естественно ослабляет в нем чувство ответственности и по тому самому уменьшает его внимание.

Во-вторых: на чем может быть основано предположение, что цель правосудия будет лучше достигнута, если дело, быв решено в одной инстанции, будет перенесено в другую, в третью, в четвертую? Если вероятности в пользу справедливого решения увеличиваются с числом судей и инстанций, то вероятности противного увеличиваются ещё в гораздо большей мере, по той простой причине, что вторая, третья, четвертая инстанция могут судить только по изложению дела на бумаге, не имея пред глазами ни подсудимого, ни свидетелей, на живом показании коих первое решение было основано.

Судить и решить об участи человека заочно, не имея его пред своими глазами, так несообразно со всеми правилами правосудия, так противно здравому смыслу, что одна только долговременная привычка и обыкновение позволяют смотреть на такой порядок вещей без содрогания.

Но судить о правильности хода дела, судить о справедливом и точном приложении закона, для сего не нужно иметь пред собою подсудимого и свидетелей. Здесь заочное производство не только возможно, но и весьма естественно и даже необходимо.

Впрочем, мы говорим здесь о неудобстве нескольких инстанций только для того, чтобы отстранить сомнения тех, коих может изумить предположение решить дело в одной или двух инстанциях. Сие наше предположение естественно и логически следует из самого существа суда присяжных и не может быть предметом спора, коль скоро будет принят принципий сего суда присяжных: подле или выше суда присяжных не может существовать иной инстанции, кроме такой, которая исключительно судит только о правильности хода дела и приложения закона.

Здесь мы должны заметить, что кассационный суд во Франции, как то доказывает опыт, почти во всех поступающих на его рассмотрение делах может найти какой-нибудь повод к уничтожению приговора. Этого избежать невозможно и даже нежелательно: опытность и почетность членов кассационного суда служит достаточным ручательством, что власть, коею облекает их закон, не будет употреблена ими во зло, по крайней мере, по делам, исключительно до частных лиц касающимся.

В Англии приговор приводится в исполнение по предписанию самого судьи, произнесшего оный. Часто подсудимые прибегают к милосердию державной власти, и тогда дело рассматривается министром внутренних дел, иногда всеми 12 или 15 судьями Англии. Если правительство находит достаточно причин смягчить наказание, то министр сообщает о сем кому следует. В противном случае он объявляет, что приговор должен быть исполнен {В Англии апелляции в настоящем смысле никогда не существовало и даже ныне, несмотря на перемену, в 1848 году предпринятую, не существует. Английские законы и судебные обычаи, конечно, представляют некоторые средства к уничтожению приговора, особенно по делам гражданским, в каковом случае дело рассматривается другими присяжными; но все сии средства сопряжены с большими затруднениями и неудобствами. В делах уголовных самое обыкновенное средство для исправления или перемены приговора состоит в том, что судья, если он находит приговор не совсем справедливым, останавливает исполнение и представляет дело министру внутренних дел, и тогда обыкновенно наказание смягчается или вовсе отстраняется.

Но в сем случае, так, как и во всех других, где правительство действует по усвоенному ему праву умерять наказания или даровать полное помилование, подсудимый милуется или прощается, но нимало не оправдывается. Таким образом, как справедливо замечают многие английские правоведы, может быть прощен или помилован такой человек, который в апелляционном суде мог бы быть оправдан.

В делах гражданских есть более средств уничтожить приговор, нежели в уголовных. Некоторые правоведы требовали, чтобы, по крайней мере, подобные средства были предоставлены осужденным в делах уголовных. Но и в сем они не имели успеха. В исследовании по сему вопросу почти все судьи, представлявшие свое мнение, изъявили оное против права апелляции, утверждая, между прочим, что чрез то делопроизводство замедлилось бы чрезмерно и что присяжные, зная, что после их приговора возможна апелляция, будут рассматривать дела с меньшим вниманием.

В 1848 году был учрежден особый верховный суд, из пяти судей состоящий, который решит все сомнения или несогласия относительно истолкования закона. Но дела, поступающие на разрешение сего суда, вносятся в оный токмо судьею того суда, в коем дело было решено и по его благоусмотрению. В сем случае судья отлагает исполнение приговора, присяжными данного. Тогда дело обсуждается гласно в сем верховном суде. Адвокаты для обвинения и оправдания представляют свои объяснения. Судьи решают возникший вопрос по большинству голосов: они могут или утвердить приговор, или уничтожить, или изменить, или, наконец, предоставить решение дела новому суду присяжных.

Мы должны заметить, что многие сведущие правоведы в Англии продолжают желать, чтобы право, предоставленное судье, переносить дело в верховный суд, было равномерно предоставлено и осужденному.

В Шотландии не существует даже и сего средства достигнуть до пересмотра дела. Там судья, если он находит приговор присяжных несправедливым, может только, остановив исполнение, дать возможность обратиться к милосердию державной власти. Единственным средством к уничтожению приговора остается право обратиться к Палате лордов.

В Северной Америке (Нью-Йорк), когда состоялся приговор оправдательный, обвиняющий прокурор может требовать, в известных, законом определенных случаях, нового суда, в продолжение 3-х дней. Если приговор был обвинительный, то подсудимый может также требовать нового суда, равномерно только в случаях, законом определенных. Апелляция против признания и определения вины, когда никакой закон не был нарушен, никогда не допускается. Это недавнее узаконение встретило много противоречия в Америке: многие отвергали право апелляции, основываясь на том, что чрез то уменьшается уважение к приговорам присяжных. — Примеч. Н. И. Тургенева.}.

Вот в главных чертах вся наша мысль о суде присяжных по делам уголовным. Мы, конечно, чувствуем все несовершенство нашего изложения. Человек с большим искусством, с большими дарованиями, конечно, умел бы представить сию мысль в несравненно лучшем виде и упрочить для неё более вероятностей успеха. Мы ссылаемся только на искренность и силу нашего убеждения. Тот, кто будет читать написанное нами без предрассудка против предлагаемого плана, с чистым желанием добра, откуда бы оно ни происходило и каким бы образом ни совершилось, дополнит и исправит, может быть, своим размышлением многое, что мы упустили или представили недостаточным образом. Но эта самая искренность нашего убеждения, на которую мы ссылаемся и которая соединена в нас с долговременным наблюдением, позволяет нам спросить каждого беспристрастного человека: не проще ли, не вернее ли поручить решение дел уголовных присяжным?

О СУДЕ ПРИСЯЖНЫХ В ДЕЛАХ ГРАЖДАНСКИХ

Дела гражданские, по самому свойству своему, не представляют той степени необходимости суда присяжных, которая столь очевидна в делах уголовных. В сих последних страсти человека, который должен судить о преступлении, действуют или ознаменовываются совсем иным образом, нежели страсти судьи, долженствующего решить тяжбу между двумя частными лицами. Здесь в особенности нужно беспристрастие; там умеренность, хладнокровие и строгость, смягчаемая милосердием. Очевидно, что в сем последнем случае участие людей независимых, призываемых для суждения только одного или нескольких дел и возвращающихся в среду общества, в коем они жили вместе с подсудимым и его ближними, обещает более правды в решении, нежели сколько может представлять даже и хороший судья, привыкший видеть пред собою людей более или менее виновных и едва ли не потерявший вовсе веру в невинность подсудимых. Посему- то во многих землях, где был введен суд присяжных, он ограничивался делами уголовными.

Во Франции дела гражданские продолжают быть рассматриваемы и решаемы судьями. Высокая степень совершенства в учреждении судопроизводства французского, существование кодекса, гласность, все это вместе делает, что там вообще находят теперешний порядок вещей удовлетворительным, и никто не думает о введении суда присяжных по делам гражданским.

В Англии суд присяжных распространяется как на дела уголовные, так и на гражданские. И там, напротив, никому не приходит в голову, отменив присяжных, поручить решение дел гражданских судьям.

В Шотландии присяжные решали только дела уголовные. Наконец, не ранее как в 1817 году, и в сей земле решение гражданских дел было также вверено присяжным. Этот пример земли, какова Шотландия, стоящей на столь высокой степени образованности, представляющей между правоведами, равно как и в других отраслях наук, столько людей знаменитых и заслуживающих общее уважение как публичным, так и частным характером, такой пример, по нашему мнению, много свидетельствует в пользу распространения суда присяжных на дела гражданские. Надлежит заметить, что сорокалетний опыт доказал, что сия реформа была весьма благотворна. Общее мнение вполне одобрило её.

Что касается до России, то мы не видим, почему, приняв суд присяжных для дел уголовных, следовало бы предоставить решение дел гражданских исключительно судьям.

Конечно, как мы изъяснили выше, говоря об уголовном судопроизводстве, и суды гражданские могут получить лучшее устройство: число инстанций может быть уменьшено до двух или трёх, включая инстанцию верховного апелляционного суда; производство дел, вместо письменного, может быть словесное; гласность может дать значительное обеспечение в пользу доброго правосудия. Но мы повторим и здесь сделанные нами возражения. Где кодекс законов, по коему судьи будут судить; где взять надежных судей для наполнения всех судов, в коих должно будет определить по три или по пяти судей в каждом? Не вернее ли и здесь положиться на совесть и на здравый смысл людей почетных и благонадежных в каждой местности и призвать их для разбора и решения гражданских дел, под руководством судьи и надзором прокурора?

Назначение и избрание присяжных для гражданского суда будет происходить тем же порядком, как в суде уголовном.

Некоторые дела будут поступать в гражданский суд или в гражданскую палату из судов полицейских. Другие, в большем числе, будут возникать из подаваемых прошений в суд от частных лиц. Сии прошения, долженствующие содержать изложение дела, будут необходимо письменные. Кроме сих прошений, надлежит дозволить как истцу, так и ответчику представлять судье, прежде открытия заседания, краткие записки по их делу. Судья в течение трёх первых месяцев каждой трети года рассматривает и прошения истца, и возражения ответчика, равно как и записки, ими представленные, и составляет с помощью его секретарей записку для присяжных, в которой он изъясняет сущность дела и приводит с возможною точностью все законы, по коим дело может быть решено, не давая, впрочем, со своей стороны никакого заключения. При открытии заседания по сему делу судья читает сию записку присяжным, и если сии сочтут нужным требовать от судьи некоторых объяснений, то они должны иметь право обращаться к судье, и судья будет обязан дать им желаемые объяснения.

После сего судья обращается к истцу и ответчику или к их поверенным и требует от них словесного^[11] изъяснения иска и ответа. Так как гражданские дела представляют много сложности и даже запутанности, то следует дозволить тяжущимся и их поверенным представлять их объяснения с помощью составленных ими записок.

После сих объяснений прокурор представляет суду словесно свое мнение по делу.

Тогда судья приступает к произнесению своего наставления присяжным. В сем наставлении, сколь возможно ясно и вразумительно, он излагает сущность дела, упоминает о доводах, приводимых как истцом, так и ответчиком, равно как и о мнении прокурора и, наконец, приводит и толкует законы, по коим дело может быть решено. Здесь судья обязан истолковать присяжным с особенною ясностью, какие последствия приговор их: за истца или за ответчика будет иметь для сих последних

Мы настоим на необходимости и на значительности сего последнего истолкования тем более, что после долгого и внимательного рассмотрения мы были приведены к заключению, что решение присяжных должно ограничиваться только словами: за истца или за ответчика. Ограничиваясь таким ответом присяжных, мы тем самым возлагаем на судью важную обязанность вывести все законные последствия из такого приговора и изложить письменно сообразный с решением присяжных приговор, который должен входить в различные подробности, коих дело может требовать.

Допустить поставление нескольких вопросов присяжным в гражданском деле было бы обременить их различными подробностями, нимало не соответствующими их призванию. Это было бы отказаться от одной из существенных выгод суда присяжных, которая состоит в простоте и в ясном и кратком определении главной, коренной истины в процессе. Опытный и добросовестный судья всегда будет уметь дать настоящий смысл и настоящее значение приговору присяжных.

Разумеется, что если мы требуем поставления одного вопроса, то это только по каждому главному обстоятельству дела. Таким образом, если дело представляет несколько различных предметов для разрешения, то для каждого из оных должен быть сделан особенный вопрос. Например, по долговому иску может представиться какой-нибудь беззаконный поступок со стороны истца или ответчика. Если это беззаконие независимо от справедливости или несправедливости самого иска, то судья может поставить особый вопрос о каждом из сих обстоятельств. Может также встретиться, что одно из главных обстоятельств оказывается в пользу истца, другое в пользу ответчика. Очевидно, что по каждому из сих обстоятельств должен быть поставлен особый вопрос. Ответ присяжных будет дан в одни и тех же словах на каждый вопрос.

Заметим, что в английском гражданском судопроизводстве решение присяжных дается также только в словах: за истца или за ответчика.

Дела гражданские касаются иногда таких предметов, для разбора и решения коих необходимо иметь некоторые специальные, технические сведения. Это может встретиться, например, в тяжбах, возникающих по торговым и ремесленным предприятиям, в спорах между товарищами какой-нибудь фабрики, какого-нибудь рудокопного заведения и т. п. Если обе тяжущиеся стороны потребуют, чтобы дело их было разобрано и решено не обыкновенными присяжными, но людьми особенно сведущими в предметах тяжбы, тогда судья обязан назначить из списка присяжных, или даже и вне сего списка, 36 человек или менее и призвать их в суд для избрания из них, по обыкновенному порядку, 12-ти присяжных для решения дела.

Такое отступление от общего правила составлением особенного или специального суда присяжных должно быть предпринимаемо только в самых необходимых случаях.

О ВЕРХОВНОМ СУДЕ ПО ДЕЛАМ ГРАЖДАНСКИМ

По решении дела в суде гражданском или гражданской палате, дело может быть недовольною стороною перенесено в верховный апелляционный суд, в коем, как теперь в Сенате, будет отделение или департамент для дел гражданских.

Гражданский департамент верховного суда, также как и уголовный, ограничивается суждением о правильности хода дела и о справедливости в приложении закона. Равно как в делах уголовных, верховный суд рассматривает, было ли правильно и сообразно существу дела истолкование или определение судьею точного смысла приговора присяжных. Если департамент найдет, что ход дела был правильный и что оно решено сообразно законам, к оному относящимся, тогда решение гражданского суда по распоряжению прокурора приводится в исполнение. Если же суд встретит какую-либо неправильность в ходе дела, несоблюдение предписанных законом правил и форм, если он найдет, что не те законы, на основании коих следовало решить дело, были приведены к оному, тогда он, уничтожая решение гражданского суда, передает дело на рассмотрение другого гражданского суда.

Теперь мы позволим себе обратиться к этим несчастным жертвам судебной проволочки, которые в продолжение 10,20 и более лет, как говорится, ходят по своим процессам, видя их решенными в их пользу в одной инстанции, против них в другой, и истощив 8 или 9 сих инстанций, обращаются, наконец, к Комиссии прошений, дабы добиться до нового рассмотрения дела или в Сенате, или в Совете, или иногда в нижних инстанциях. Что скажут сии изнуренные и часто разоренные искатели правосудия о предлагаемом здесь суде присяжных?

Вероятно, что одни только самые неугомонные крючкотворы, чувствующие всю непрочность, всю слабость своего права, предпочтут теперешний порядок вещей, дабы удобнее, как говорит пословица, «в мутной воде рыбу удить».

Означив устройство судов уголовных и гражданских, мы скажем несколько слов о прокурорах.

О ПРОКУРОРАХ

Учреждение прокуроров в России было весьма полезно и, как нам кажется, более, нежели какое-либо учреждение сего рода, соответствовало благим намерениям законодателя {Главнейшая обязанность прокуроров в других землях, как, например, во Франции, состоит в преследовании пред судом лиц, преступивших закон. Вместе с сим они являются вообще в виде блюстителей закона, назначаемых от правительства; они наблюдают за должным исполнением закона и за правильным течением дел.

Все сии принадлежности должны быть предоставлены прокурорам и по нашему предположению.

Но существенное свойство обязанностей прокурора состоит особенно в надзоре, в контроле. Этот характер должности прокурорской, как нам кажется, особенно усвояется сим лицам нашим русским законодательством. Польза сего учреждения очевидна и неоспорима.

Конечно, в делах судебных надзор и контроль прокурора является самым необходимым условием правильного и успешного судопроизводства, хотя, впрочем, в некоторых землях, как, например, в Англии, таких прокуроров вовсе не существует. Но, признавая пользу сего учреждения по делам судебным, мы спрашиваем: почему русское правительство не признало за благо распространить приложения сего правила надзора и контроля на все отрасли государственного управления, и именно на ход дел исполнительной части? Надзор и контроль везде полезны, хотя и не в равной степени. То, что делают прокуроры по судебной части, инспекторы могут, до некоторой степени, делать по части правительственной.

Дела правительственные сосредоточиваются в одном центре: в кабинете министра. При теперешнем порядке вещей министр узнает о течении дел в подведомственных ему местах единственно по донесениям подчиненных ему лиц. Но что удостоверяет его, что сии донесения совершенно соответствуют истине? К тому же одно из подчиненных ему лиц или мест может действовать, исполняя, впрочем, закон добросовестно, но по собственному своему усмотрению, одним образом, между тем как другое, столь же добросовестно, но также по своему усмотрению, действует иначе. Каким образом министр может основать единство в действии? Предписания его, последующие циркуляры, не могут всего изъяснить так, чтобы все поняли их одинаковым образом и действовали в сообразности. К тому же министр должен иметь достоверность, что и сии циркуляры должны быть поняты и приведены в исполнение согласно с его предположениями. Одним словом, для главного начальства недостаточно предписывать и получать донесения от исполнителей его предписаний. Оно должно знать, как дела на самом опыте производятся, и сие не только в таком или в таком месте, но во всей империи.

Конечно, и теперь существуют в России некоторые учреждения инспекторские. Почтовое ведомство имеет объездных офицеров; университеты посылают профессоров осматривать училища. Военное министерство имеет корпусных и других инспекторов. Иногда сенаторы и другие чиновники назначаются для осмотра, ревизии или губерний вообще, или некоторых мест в особенности. Но все это весьма недостаточно и только что указывает на необходимость дальнейшего развития сей отрасли государственного управления. Цель, к достижению которой надлежит стремиться, состоит в том, чтобы сосредоточить в министерствах все возможные сведения о ходе и производстве дел по всем частям государственного управления, о точном или плохом исполнении законов и постановлений, об усердии или нерадении чиновников, об их способностях и т. д.

Цель сия не иначе может быть достигнута, как посредством особенных инспекторов, посылаемых от министров ежегодно во все концы империи, каждый по своей части, и каждый в особенно назначенный для него округ. Исполнив инспекцию, инспекторы соединяются в министерстве. Каждый представляет собранные им сведения и замечания. Из сих сведений и замечаний составляется, под надзором министра, общее обозрение или отчет, по коему и правительство и общее мнение могут, по возможности, здраво и безошибочно судить о положении дел вообще. Обыкновенные представления к наградам всего приличнее могут быть предоставлены сему собранию инспекторов. В звание инспекторов надлежит определять опытнейших чиновников по каждой части.

Во Франции, где вообще так называемая администрация устроена примерным образом, каждое министерство имеет своих постоянных инспекторов. Министерство военное назначает ежегодно несколько инспекторов для различных округов, где расположены войска, из тех генералов, кои по своим летам не могут продолжать действительной службы. В известное время они отправляются каждый в свой округ, на инспекцию. Возвращаясь, они сообщают в общем присутствии свои замечания и делают представления к наградам.

В других министерствах инспекторы назначаются для постоянного исполнения своей должности. Министерство финансов, министерство народного просвещения и пр. имеют своих постоянных инспекторов. Они избираются из почетнейших чиновников по каждой части.

Одним словом, управление без постоянных инспекторов никогда не может быть удовлетворительно.

Мы не знаем, существуют ли в России постоянные инспекторы по сей столь важной отрасли управления, по управлению государственных имуществ и по уделам. Вероятно, что министерство государственных имуществ имеет что-нибудь подобное на инспекторство. В противном случае нельзя постигнуть, каким образом сие управление может совершаться. — Примеч. Н. И. Тургенева.}.

Ведению прокуроров должны подлежать как уголовные, так и гражданские дела, без различия.

Прокурору особенно присваивается власть взятия под стражу, освобождения, окончательного задержания и предания суду.

Ему предоставляется право требовать начатия следствий, если оные не были начаты иным образом в полицейском суде.

На нем лежит обязанность преследовать пред судом обвиняемых.

В каждой губернии будет один прокурор. Он должен иметь двух или трёх помощников в губернском городе, кои могут заменять его в присутствиях судов. Сверх сего при прокуроре будет находиться несколько секретарей.

В каждом уезде будет один помощник прокурора, имея при себе двух или более чиновников. Главнейшие из сих чиновников могут заменять помощника прокурора в случае необходимости.

В верховном апелляционном суде надлежит иметь обер-прокурора в каждом департаменте и сверх сего генерал-прокурора для общего собрания департаментов верховного суда, когда они соединяются для разрешения дел, по коим представляется разномыслие между департаментом гражданским или уголовным и двумя из судов гражданских и уголовных^[12].

Генерал-прокурор должен иметь право, по своему усмотрению, участвовать лично во всех делах, вступающих в верховный суд, не только по общему собранию, но и по департаментам.

Генерал-прокурор и обер-прокуроры имеют при себе достаточное число делопроизводителей.

При верховном суде в особенности будет полезно иметь известное число молодых правоведов в качестве аудиторов. Они будут находиться при заседаниях суда и могут быть употребляемы как членами суда, так и генерал- и обер-прокурорами по их усмотрению. Таким образом, правительство может всегда иметь сведущих чиновников для наполнения ими мест по судебной части.

ОБ АДВОКАТАХ

В состав предлагаемого нами нового устройства судопроизводства, очевидно, входят адвокаты. У нас адвокатов нет. Есть только стряпчие, которые, как говорится, ходят по делам. Из этого класса людей нельзя надеяться извлечь порядочных адвокатов. По делам остзейских губерний, производящимся в Сенате, мы находим в С[анкт]-Петербурге людей весьма почтенных, сведущих, иногда настоящих юрисконсультов, коим вверяется ходатайство по сим делам. Сие обстоятельство не переменяет общего заключения, что адвокатов в России, кроме остзейских губерний, не существует.

Когда предлагаемая реформа будет принята и когда необходимость адвокатов будет очевидна, тогда начнут появляться и адвокаты. В университетах и в училище правоведения внимание юридических факультетов и профессоров законоведения будет обращено на представляющуюся потребность. Преподаватели науки будут знать, к чему они должны приготовлять своих слушателей. Студенты, посвящающие себя судебному поприщу, будут знать, что в самом начале ожидает их на сем поприще: звание адвоката должно быть первою степенью, иногда, для отличнейших, первою и последнею на сем достохвальном поприще. Соответственно сему профессора будут преподавать, а студенты изучать трудную науку правоведения.

Но с самого дня учреждения новых судов и нового судопроизводства нельзя ожидать, чтобы везде явилось достаточное число правоведов для исполнения того, что требуется от адвоката. Итак, в начале следует допустить, как в гражданских, так и в уголовных судах, в качестве адвокатов всех тех лиц, кои будут избраны подсудимыми и тяжущимися.

Так как в делах уголовных случается, что подсудимый не может найти защитника, и так как, по новому устройству, всякий подсудимый должен непременно иметь пред судом защитника; то в таком случае судья сам назначает сего защитника, избирая его из секретарей или аудиторов суда или даже из среды общества, в коем всегда найдутся люди, готовые из усердия к правосудию, из сострадания к подсудимому, взять на себя труд защиты.

Но когда, по прошествии нескольких годов, будет найдено, что число молодых правоведов, учившихся в университетах и в школе правоведения, достаточно для соответствования всем потребностям судопроизводства, тогда класс адвокатов может быть устроен надлежащим образом. Некоторые права и преимущества, требуемые достоинством и почетностью их звания, должны быть им усвоены.

Но и в то время, когда будет существовать повсеместно устроенный класс адвокатов, должно предоставить подсудимому и тяжущимся право вверять защиту или ходатайство по делу даже и таким лицам, кои к классу адвокатов не принадлежат. Это отступление от общего правила будет, конечно, весьма редким исключением; но не менее того исключение необходимо, дабы дать подсудимому полную волю в избрании своего защитника и тяжущимся их ходатая.

В заключение да будет нам позволено представить на усмотрение всех мыслящих людей следующее замечание.

Скрывать зло, избегать говорить о нем, всегда бесполезно, иногда решительно вредно. Итак, осмелимся указать на столь пагубное и вместе столь гнусное зло лихоимства, взяток, которое, как кажется, нимало не уменьшается с успехами общей образованности в России. Если бы было какое-нибудь средство искоренить или, по крайней мере, умерить зло сие, то, конечно, всякое правительство давно уже прибегнуло бы к сему средству. Но такого средства, при теперешнем порядке вещей, не существует и существовать не может.

Мы спрашиваем: не найдется ли это средство само собою при новом устройстве судопроизводства?

Присяжные, от коих будет зависеть существенное решение всякого дела, гражданского и уголовного, по самому избранию и окончательному назначению их, будут недоступны к какому бы то ни было соблазну со стороны подсудимых и тяжущихся, непричастны ни к какому лицеприятию. По крайней мере, все возможные вероятности позволяют нам ожидать сего.

Как, кажется, серьезно не подумать о предложении, обещающем исцеление от нравственной болезни, заражающей и губящей все, что ни есть священнейшего для всякого человеческого общества, заражающей и губящей Правосудие!

О НАКАЗАНИЯХ

Мне неоднократно случалось замечать, что в России встречается посреди общества гораздо более людей, имеющих некоторые познания в законах, нежели в других землях.

В Англии, где законы представляют огромную массу разных постановлений и узаконений и где к этой хаотической массе присоединяется ещё так называемый общий закон (common law), в Англии весьма понятно, что люди, не принадлежащие к сословию юрисконсультов, весьма мало обращают внимания на законодательство и при малейшей надобности прибегают к совету правоведа.

Во Франции общие понятия в законодательстве распространены несравненно более, по причине существования в сей земле полных уложений (кодексов) по каждой отрасли законодательства. Но и во Франции едва ли общие познания в законах столь распространены, как в России.

У нас на каждом шагу встречаются люди, которые более или менее смыслят что-нибудь в законах. Не говоря уже о чиновниках, кои в продолжение службы могут приобретать некоторые сведения в законодательстве, частные лица, помещики, живущие в своих имениях, купцы, фабриканты, мануфактуристы, по делам своим, имеют различные случаи ознакомиться с законами.

Это, очевидно, происходит от того, что у нас нет записных юрисконсультов, правоведов, адвокатов. Всякий, в случае надобности, не имея к кому обратиться для совета, чувствует необходимость знать сколько-нибудь сам, что должно делать. Может быть, система выборов, дворянских и купеческих, также содействует сему общему распространению кой-каких сведений в законодательстве. Это обстоятельство заслуживает некоторого уважения; ибо нельзя не желать, чтобы сведения, хотя и поверхностные, законов были сколь возможно распространены в обществе. Желательно, чтобы каждый мог, в случае нужды, судить о законности или незаконности такого-то или такого-то действия или поступка. Прибегать беспрестанно и в самых простых обстоятельствах к совету адвокатов и правоведов не только убыточно, но может вести к бесполезному размножению тяжб и споров. Систематическое уложение, если бы Россия имела счастье получить его, распространило и развило бы в высокой степени рассеянные между людьми всех состояний понятия юридические вообще и сведения в законах в особенности. Тогда каждый мог бы быть, во многих случаях, собственным своим адвокатом.

Великое дело составления полного систематического уложения конечно, рано или поздно, должно быть предпринято. Если с одной стороны составление уложения гражданского требует великих и продолжительных трудов, то с другой — уложение уголовное может быть начертано с несравненно большею легкостью.

Мы не можем здесь войти в дальнейшее рассмотрение планов, по коим можно приступить к составлению гражданского уложения, исследовать, до какой степени, например, теперешний свод законов может служить основанием нового уложения, источником, из коего могут быть почерпнуты главнейшие постановления; каким образом, сокращая и сокращая содержащиеся в своде узаконения по одному и тому же предмету, возможно из целого тома извлечь несколько параграфов, кои в немногих словах содержали бы сущность тысячи различных указов и узаконений^[13].

Но мы почитаем нужным указать на свойства и характер, который должно иметь всякое здравое уложение уголовное.

Характер уголовного уложения ознаменовывается наиболее родом и степенью наказаний, уложением изрекаемых.

О степени наказаний мы упомянем только мимоходом. Нам кажется, что некоторые законодательства во многих случаях, чрез меру и безотчетливо, возвышают степень наказаний и тем самым порождают несоразмерность и неравенство в наказаниях по различным проступкам и преступлениям. Так, например, французское законодательство, которое мы находим вообще слишком строгим, несмотря на многое смягченное в нем с 1832 года, часто определяет более строгие наказания за маловажные упущения и ненаблюдения предписаний закона, нежели за деяния, достигающие до злодейства; человек, не сделавший в назначенное время предписанного объявления начальству при выдаче в свет напечатанной им книги; журналист, поместивший статью политическую, когда журнал его не должен говорить о политике, подвергаются несравненно строжайшему наказанию, нежели человек, изувечивший другого в драке. Что касается до строгости наказаний вообще, то опыт, по крайней мере, в тех землях, где существует суд присяжных, доказывает, что чем строже наказания, законом определяемые, тем более встречается оправдательных приговоров. Из достоверных документов следует, что в Англии число обвинительных приговоров увеличивалось по мере уменьшения строгости в наказаниях.

То, на что мы желаем обратить внимание всех мыслящих людей, это род, свойство наказаний, кои изрекает уголовное уложение.

В чем состоит, в чем должна состоять цель наказания?

Одни полагают, что пример наказания устрашает людей и тем удерживает их от преступления и что посему цель наказания состоит в устрашении для предупреждения преступлений.

Если бы пример наказания действительно удерживал людей от преступлений, то давно уже весь свет увидел и сознал бы удачное последствие сего намерения законодателя. Но с повторением примеров наказаний повторяются и преступления, и мы находим даже, что в прежние времена, когда наказания были гораздо строже и, следовательно, когда так называемое устрашение долженствовало быть действительнее, мы находим, что тогда и преступления были сопровождаемы большею жестокостью. В новейшие времена, напротив того, когда наказания были смягчены, мы видим, что и преступления смягчились, если позволено так выразиться, и что вообще, если преступления против собственности ближнего увеличиваются в числе своем, то число преступлений против лиц постепенно уменьшается. Это показывает, что преступления увеличиваются или уменьшаются совсем от иных причин, вовсе не зависимых от примера наказаний.

Впрочем, допустив, что пример наказания удерживает от преступлений, мы должны логически допустить также, что чем строже будет наказание, тем действительнее будет пример. Тогда логика доведет нас до самых безнравственных и безрассудных последствий.

Этого не довольно. Мнение, что наказание, служа примером, должно предупреждать преступления, иногда прямо ведет к явной несправедливости и даже к жестокости. Мне случалось однажды быть в суде, где лондонский рекордер (городовой судья) судил одного молодого человека за кражу карманного платка или кошелька. В обыкновенных обстоятельствах признанный виновным в таком проступке был бы приговорен к задержанию в смирительном доме на месяц или на два месяца. «Но так как в последнее время», — изъяснял рекордер в своем приговоре, — «кражи сего рода весьма умножились, то для примера и для устрашения подобных воров наказание должно быть усилено», и вследствие сего логического заключения сей судья приговорил молодого вора к 7-ми летней ссылке (транспортации).

Не ясно ли, что в сем случае осужденный потерпел наказание не только за собственный его проступок, но и за проступки других воров, коим удалось избегнуть законной ответственности?

Таким образом, устрашение не может быть, вопреки здравому смыслу, целью наказания.

Другая теория о цели наказаний полагает, что наказание должно стремиться к исправлению преступника.

Эта теория мягче, человеколюбивее первой, но не менее недостаточна и неверна.

Сей цели наказания можно искать в устройстве тюрем, в коих заключенные могут быть наставляемы в различных нравственных и религиозных предметах, где они могут быть обучаемы различным ремеслам, где они могут работать и приобретать чрез то средства к содержанию себя по выходе из тюрьмы.

Но иметь целью исправление при определении законом рода и степени наказания, равно как и при применении закона, не может вести совершенно ни к чему. Сверх сего, каким образом законодатель может обеспечить или сделать вероятным исправление? Каким образом он может удостовериться, что исправление воспоследовало? Все это шатко, неверно и не позволяет останавливаться на сей второй теории.

Мнение, что целью наказания должно быть поставление преступника в невозможность вредить обществу, слишком неопределительно, недостаточно и не может служить руководством для законодателя. Что значит поставить человека в невозможность вредить обществу? Значит ли это, что его надлежит запереть в тюрьму на всю жизнь? Но и в тюрьмах совершаются преступления. Одна только смертная казнь представляется как удовлетворительное, логическое последствие такой теории. Уже одна невозможность извлечь из неё каких-либо правил относительно соразмерности наказаний доказывает совершенную незначительность сей теории.

Теория о цели наказания, принятая теперь всеми криминалистами в Германии и замечательнейшими во Франции (как, например, Росси⁶³⁵), поставляет правилом, что наказание имеет целью восстановление общественного порядка, нарушенного преступлением, посредством должного возмездия за содеянное виновным.

Всякое противозаконное деяние нарушает порядок, без которого никакое общество существовать не может.

Всякое противозаконное деяние само собою призывает ответственность на виновного, как причина призывает действие.

Наказание, постигающее виновного, удовлетворяя нравственному чувству справедливости, тем самым восстанавливает, по возможности, нарушенный преступником общественный порядок

Имея в виду сию цель, законодатель при определении наказания не будет увлечен к тем несообразностям и несправедливостям, кои неизбежны при желании достигнуть какой-либо иной цели, побочной, прикосновенной и часто невозможной.

Имея в виду преступление, он оценит вред, причиненный обществу. Но, вместе имея в виду неминуемое возмездие, коему должен быть подвержен преступник, он оценит степень его злоумышленности. Таким образом, степень общественного вреда и степень злоумышленности в причинении оного представляются законодателю в нераздельной совокупности и служат исключительно справедливым основанием определения наказания.

Судья в приговоре своем, держась сей теории, равномерно ограничится оценением токмо вины, о коей он судит, и злоумышленности того, кого он судит.

Таким образом, сия теория, по возможности, удовлетворяет главным требованиям правосудия.

Действие примера, состоящее в предупреждении преступлений посредством устрашения, если оно возможно; исправление осужденного посредством здраво устроенных тюрем; отлучение его от общества и поставление в невозможность более вредить ему — все это, до известной возможной степени, последует само собою за наказанием. Мы нимало не отвергаем всех сих последствий наказания, поколику они возможны. Мы только утверждаем, что если законодатель и судья, не ограничиваясь целью восстановить нарушенный преступлением общественный порядок сообразным злоумышленности наказанием, будут особенно иметь в виду или предупреждение дальнейших преступлений, или исправление преступника, или какой-либо иной предмет, что тогда они, гоняясь за мечтами, отступают от самых простых правил справедливости и здравого смысла.

Теория или мнение о цели наказания, излагаемое нами, не ново. Уже Лейбниц⁶³⁶ и Кант⁶³⁷ означили и изъяснили оное; первый особенно весьма замечательным образом. В новейшие времена германская наука, столь глубокая и всеобъемлющая, выработала мысль сих высоких философов и основала её на твердом основании логики и здравого смысла.

Гениальный Бентам⁶³⁸, как должно думать, не знал сей теории. Он составил о наказаниях собственную свою теорию, на любимом его правиле полезности основанную. Она, как всё произведенное сим великим мыслителем, весьма замечательна, остроумна, привлекательна; но, несмотря на это, мне удалось однажды, вооружившись немецкою теорией, убедить одного из отличнейших почитателей Бентама в неосновательности теории утилитарной.

Зная, какую цель могут и должны иметь наказания, законодатель по простому здравому смыслу придет к заключению, что наказание не должно простираться далее, нежели как того требует возможное восстановление общественного порядка, преступлением нарушенного, и должное возмездие за доказанную злоумышленность преступника. Возмездие за содеянное преступление не есть мщение со стороны общества, но только удовлетворение, необходимо требуемое пользою общею. Таким образом, все чисто жестокое должно быть устранено от наказаний. Законодатель, изрекая наказание, должен ограничиваться, по возможности, самым меньшим количеством зла, причиняемого виновному. Коль скоро одно менее строгое наказание представляется достаточным для удовлетворения общества и для возмездия за умышленное преступление, тогда бесполезно, безрассудно, жестоко прибегать к наказанию более строгому.

Понятия о жестокости в наказаниях изменяются с изменением гражданского, политического и нравственного состояния обществ человеческих. В прежние времена, во времена невежества и грубости нравов, мы повсюду находим в обыкновении такие наказания, о коих одна мысль теперь нас ужасает. Мало-помалу законодатели образованнейших народов изумились и привыкли уважать, даже и в преступнике, неотъемлемое достоинство человека. Преступников заключают в тюрьму, казнят, вешают; — но не мучат и не проклинают их, не издеваются над ними, как их мучили, как их проклинали, как над ними издевались прежде.

Это приводит нас к замечанию, что наказания могут быть не только жестоки, но и унизительны, оскорбляя врожденное достоинство человека. Таковы суть вообще наказания телесные.

Ни по какой из упомянутых нами теорий не могут быть оправданы наказания телесные.

Если они должны предупреждать преступления устрашением, то вместе с сим они могут иметь оное действие. Люди, видя, чему они могут быть подвергнуты, или почувствуют негодование, ненависть к закону, или закоснеют в пороке, находя в лице страдальца собственное свое унижение, — и в том, и в другом случае пример телесных наказаний, вместо предупреждения, порождает новые преступления.

Они во многих случаях не отлучают виновного от общества. Когда же телесные наказания сопряжены с таковым отлучением, с ссылкою, с заточением, тогда они просто касаются пределов жестокости; ибо за исключением смертной казни, ссылка на поселение или заточение с работою должно быть высшею степенью справедливых наказаний в наше время. Такие наказания не должны быть соединяемы с наказаниями, так сказать, добавочными иного рода.

Телесные наказания ещё менее могут соответствовать теории исправления. Для исправления необходимо порождение в виновном чувства нравственного, чувства его человеческого достоинства, а сие-то именно чувство подавляется наказанием унизительным.

Наконец, телесные наказания никак не могут согласоваться с теориек", нами принимаемою. По сей теории сохранение общественного порядка, следственно, благо общее, есть цель наказаний. Средство к достижению сей цели есть, конечно, возмездие, коему подвергается виновный. Но общество, состоя из людей в отдельности, из индивидуумов, не может желать бесполезного унижения членов сего самого общества, ибо, унижая их, оно само себя унижает. Таким образом, наказания унизительные не только не соответствуют требованиям нашей теории, но прямо ей противоречат.

Будучи противны всем ныне существующим понятиям о правосудии, телесные наказания только свидетельствуют о невежестве и грубости нравов не теперешнего времени, но времен прошедших, когда дикая сила была единственным орудием и управления, и правосудия, когда люди весьма мало отдавали сами себе отчет в нравственных предметах. Привычка и обыкновение укоренили зло, и теперь сии наказания суть не что иное, как безотчетное варварство!

Привычка и обыкновение! Многое, само по себе непостижимое, изъясняется этими двумя словами. На многое уродливое и ужасное люди смотрят хладнокровно потому только, что они привыкли смотреть на это. Многое уродливое и ужасное люди делают даже сами, потому единственно, что отцы их то же делали и что современники их продолжают то же делать. Вот, например, довольно печальное доказательство этой наклонности в людях делать так, как делалось прежде. В царствование императора Александра I-го вышел однажды указ, осуждающий как излишнюю жестокость обезображение лица преступника. Но в заключении было только предписано не вырывать ноздрей. Немедленно возник вопрос: следует ли продолжать клеймить преступников? Казалось бы, по общепринятому в юриспруденции правилу, что сомнение в подобных случаях должно быть истолковано в пользу страждущего; казалось бы, что, принимая в уважение побудительные причины указа, решение сего вопроса долженствовало отстранить клеймо вместе с вырыванием ноздрей; — совсем нет! Истолкование состояло в том, что, так как в заключении указа говорится только о ноздрях, а не о клейме, то следует по-прежнему клеймить!

«По-прежнему» — эти слова все изъясняют; клеймили прежде — будем продолжать клеймить и впредь!

В России мы находим одну особенную причину, которая необходимо должна содействовать сохранению телесных наказаний. Высший класс народа, из которого правительство берет и судей и администраторов, не подлежит сим наказаниям. Естественно, что они не могут смотреть на сии наказания с той точки зрения, с какой смотрят люди, подверженные оным. Присоедините это обстоятельство к влиянию закоренелой привычки, и тогда вы не удивитесь, что тот класс народа, который один только судит и управляет, говорит и пишет, не много заботится о зле, которое до него не касается.

Мы отвергаем всякого рода телесные наказания, и отвергаем решительно и безусловно, потому что они унизительны и противны врожденному и неотъемлемому достоинству человека. Этой причины для нас совершенно достаточно.

Но множество других причин, так сказать, вопиет против телесных наказаний.

Например: они необходимо соединены с неопределительностью, с произволом. Одно и то же число ударов кнутом, или плетьми, или розгами действует различно на людей, смотря по их крепкому или слабому телосложению. Сверх сего многое зависит в нанесении ударов от произвола палача. Известно, что палач мог умертвить наказуемого одним или двумя ударами кнута^[14].

Другое обстоятельство, о котором мы упомянули выше, и которое свидетельствует против телесных наказаний, состоит в том, что, подавляя в людях чувство их человеческого достоинства, они приводят их до такой степени унижения, что в наказании они, наконец, видят только физическую боль. Такое расположение умов как будто вызывает законодателя к усилению более и более строгости и жестокости в наказаниях. Горе земле, где народ боится одной только физической боли!

Но главная из причин второстепенных и самое сильное опровержение состоит в бесполезности сих наказаний. И подлинно: многие из преступлений могут быть караемы тюремным заключением. Самые важнейшие могут найти достаточное возмездие в ссылке на поселение и в ссылке на каторжную работу. В первом случае, коль скоро преступление может быть наказано тюрьмою, бесполезно прибегать к розгам и к плетям. Во втором, если преступник ссылается на поселение или на каторгу, то бесполезно, сверх того, мучить его жестоким телесным наказанием.

Мы не возьмем на себя защищать смертную казнь. Но скажем не обинуясь, что мы решительно предпочитаем смертную казнью плетям и кнуту. В царствование императора Александра I-го Государственный совет, рассматривая проект уголовного уложения, одобрил введение смертной казни⁶³⁹, — очевидно для того, чтобы отстранить жестокие телесные наказания.

Мне тяжело, мне душно писать то, что я здесь пишу; перо едва двигается в дрожащей руке. Но как быть? Надобно же напомнить о том, что делается около нас, чего мы не видим, о чем мы страшимся, избегаем и думать, но что не менее того совершается на самом деле. Скрепив сердце, я иду далее и решаюсь представить читателю моему следующее предположение:

Человек осужден на самое крайнее телесное наказание. Является хирург и говорит судьям: «Через несколько часов вы отдадите мне этого человека изуродованным, изувеченным, для излечения. Тело его будет изрыто ударами кнута или плетей. Кожа исчезнет. Куски мяса будут вырваны. Кости обнажены. Сердце и другие части состава человеческого могут быть повреждены и причинить смерть. Операция палача не верна и безотчетлива. Я предлагаю заменить её операцией хирургической. Скажите, сколько локтей кожи, сколько фунтов мяса должно быть вынуто из осужденного. Я исполню это с возможным искусством и осторожностью. Лечение будет удобнее и восстановление здоровья вероятнее и скорее».

Вы, судьи, вспыхнете от гнева и негодования при таком чудовищном предложении… Но опомнитесь, размыслите хладнокровно о самой сущности предложения и вы найдете, что хирург более филантроп, нежели вы.

Так, конечно! Предложение ужасно, отвратительно, чудовищно. Но какими же словами заклеймите вы то наказание, которое превосходит бестолковой жестокостью даже и это чудовищное предложение? Конечно, мы не преступили пределов умеренности, называя телесные наказания безотчетным варварством!

«До нашествия татар русские знали побои только в драке»⁶⁴⁰, — заметил наш бессмертный историк. Четыре столетия прошло со времени освобождения России от ига татарского!!

Скажем, наконец, несколько слов о смертной казни. В последние времена возникло в некоторых землях весьма решительное мнение против смертной казни. Одни находят её несправедливою, другие, в осуждении её, основываются особенно на том, что лишая человека жизни, общество лишает себя возможности исправить ошибку свою в случае, если впоследствии будет доказана невинность казненного. И те и другие вообще восстают против смертной казни также и на том основании, что она поддерживает и усиливает в нравах наклонность к жестокости.

Первое из сих мнений кажется нам неосновательным. Мы не видим, почему общество, имея право наказания вообще, не имеет и права казнить смертью.

Второе мнение оправдывается, до некоторой степени, опытом. Как правильно и хорошо ни было бы устроено человеческое правосудие, как все человеческое, оно всегда будет несовершенно. От времени до времени мы видим, что даже и в тех землях, где подсудимые ограждены всем возможным покровительством закона, они бывают иногда осуждаемы безвинно. Если приговоренное наказание оставляло осужденного в живых, то дело, по возможности, поправлялось. Но если казнь была смертная, то ничто не могло поправить ужасной ошибки. Но здесь надлежит заметить, что такие судебные ошибки чрезвычайно редки там, где правосудие сопровождается и полною защитою, и полною гласностью, и мы не думаем, чтобы сей одной причины, в возможности несправедливого осуждения на смертную казнь состоящей, было достаточно для исключения сей казни из уголовного уложения.

Мнение, отстраняющее смертную казнь на том основании, что она поддерживает и усиливает в нравах народных расположение к жестокости, заслуживает, по нашему убеждению, несравненно более внимания. Сие вредное действие смертной казни неоспоримо. Во многих землях это было признано, и потому мы видим, что с некоторого времени смертная казнь совершается там внутри тюрем, в присутствии некоторых свидетелей и далеко от глаз этой бессмысленной толпы, которая с жадностью сбегается на место казни, как она сбегается на кулачный бой, на травлю быков или медведей и на всякое кровавое зрелище, удовлетворяющее неблагородным инстинктам сердца человеческого. Можно сказать, что смертная казнь, располагая, таким образом, к жестокости, в известной степени развращает народ. Уничтожение её, в сем смысле, и благодетельно, и нравственно. Может быть люди, видя, что закон как будто страшится прибегнуть к сему крайнему средству казни, более почувствуют важность и, так сказать, святость жизни человеческой, и мысль о смертоубийстве, может быть, сделается для них ещё более ужасною и отвратительною. Тогда, вероятно, и преступления сего рода сделаются реже.

Говоря о смертной казни в отношении к пагубному её влиянию на нравы, мы не имеем ничего сказать об оной в отношении к лицу, которое ей подвергается: для несчастного, заслужившего казнь смертную, едва ли не лучше лишиться немедленно жизни, нежели влачить эту жизнь под бременем угрызений его совести.

Vert-Bois. 10 октября 1857

О СУДАХ ПОЛИЦЕЙСКИХ

Недавно мне случилось читать в одном французском журнале описание полицейских судов в Англии, и именно в Лондоне. Автор не ограничивается описанием, но советует учреждение подобных судов во Франции, особенно в Париже.

Имея некоторое понятие об устройстве судебной власти в Англии и во Франции, зная несходство и даже некоторую противоположность между образованием судов и судопроизводства в сих двух землях; соглашаясь, что французы не без причины гордятся систематическим учреждением своих судебных мест, между тем как англичане со своей стороны справедливо предпочитают простоту своего судопроизводства, столь несообразную с методизмом французского кодекса, но столь верную и столь благодетельную на самом опыте; находя, что в сем случае, как во многих других, характер народный отражается более или менее в характере законодательства и, наконец, заключая по новейшим реформам, предпринятым в Англии, что если одно государство должно подражать другому, то, конечно, скорее Англия будет искать в сем отношении примеров во Франции, нежели Франция в Англии, — я удивился этому предложению француза занять что-либо относительно не только судопроизводства, но и самого устройства судов, у Англии. Но, вникнув поглубже в рассмотрение вопроса, я убедился, что предложение французского правоведа основательно и что устройство, особенно в Париже, полицейских судов, подобных лондонским, было бы, конечно, полезно.

В большом, многолюдном городе ежедневно случается множество происшествий, нарушающих общественный порядок и законы. От ничтожной ссоры до самого смертоубийства, все эти проступки и преступления должны быть прекращаемы и преследуемы установленными властями. Как происходит это прекращение и преследование в самом начале, т. е. немедленно после происшествия?

Во Франции некоторые противозаконные поступки, в сущности своей маловажные (contraventions⁶⁴¹), решаются судьею мира (tribunal de simple police⁶⁴²)^[15]. Но настоящие проступки и преступления, общественный порядок нарушающие, подлежат особенно ведению следственного судьи (juge d’instruction⁶⁴³). Преследование в сих случаях начинается обыкновенно протоколом (procès verbal), составленным жандармом или городовым сержантом, и обвиняемый препровождается к комиссару полицейскому и потом к прокурору. Сей последний не входит в сущность дела, а смотрит только, правильно ли было сделано задержание обвиняемого. В сем случае он отсылает его к следственному судье. В противном случае прокурор может его освободить. Следственный судья или освобождает, или дает приказ задержания (mandate de dépôt). Тогда начинается настоящее следствие (instruction). Если дело составляет проступок (délit), то следственный судья может прямо предать обвиняемого исправительному суду (police correctionelle). Если дело состоит в преступлении (crime), тогда судья вместе с прокурором дают приказ арестации (mandat d’arrêt) и обвиняемый отсылается в камеру обвинительную (chambre des mises en accusation), которая или освобождает, или предает обвиняемого суду присяжных.

Производство во всех сих случаях не гласное, и обвиняемые или допрашиваемые не могут быть сопровождаемы и вспомоществуемы защитником или адвокатом. Вопросы судьи и ответы обвиняемого излагаются письменно и прилагаются к делу.

В Англии арестуемые полицейскими констеблями, равно как и те, на коих приносятся жалобы от частных лиц, предстают пред суд полицейского судьи.

В каждом съезжем дворе (station house) присутствует полицейский инспектор. Арестуемые лица констеблями (полицейскими агентами) представляются ему. Он имеет право задержать их под стражею. На съезжем дворе есть книга, в которую записывается имя каждого арестованного, имя приносящего жалобу или арестовавшего полицейского агента, проступок или преступление, по коему последовало задержание. Если арестованный был немедленно освобожден, то сие также записывается в книгу. Инспектор, препровождая арестованного в суд полицейский, представляет вместе копию со всего записанного. Протоколист суда вносит в свою книгу замечательнейшие обстоятельства дела. Пред судом спрашивают у обвиняемого его имя. Потом предстает обвинитель или полицейский агент, арестовавший обвиняемого, и в качестве свидетелей, дав присягу, изъясняют дело. Так как английский закон не допускает свидетельства по слухам, т. е. свидетельства о том, о чем свидетель слышал, а чего он сам не видел; то судья легко полагает конец бесполезной болтовне свидетелей. По выслушании каждого из них, судья спрашивает у обвиняемого: что имеет он сказать о показании свидетеля. Часто обвиняемый или молчит, или отвечает отрицательно. Иногда обвиняемый или его адвокат начинает сам передопрашивать (cross-examine) свидетеля, вследствие чего обвинение иногда весьма ослабляется. Обыкновенно судья сам не допрашивает свидетелей, кроме случаев, когда обвиняемый сам не спрашивает или когда показания были неясны, неопределительны. Вообще судья требует пояснений в выгодах как обвинителя, так и обвиняемого, без различия. Большинство обвинений пред полицейскими судами состоит в пьянстве.

Полицейские суды рассматривают также различные споры, например, между хозяевами домов и их жильцами, между мастерами и их учениками. Задерживаемые за прошение милостыни также приводятся в полицейские суды. Часто бедные, умирающие с голода, обращаются к полицейским судьям, кои им и сами помогают и рекомендуют их различным благотворительным заведениям. Иногда некоторые лица обращаются к судье, прося совета по какому-нибудь обстоятельству, и судья всегда их выслушивает и по возможности удовлетворяет их желанию.

Дела по обвинениям, превышающим, касательно окончательного решения, власть полицейских судов, производятся тем же порядком. В начале делаются показания свидетелей. Обвиняемый может их передопрашивать, представлять своих свидетелей, иметь адвоката, что, однако же, редко бывает. Если судья находит обвинение основательным, то он посылает обвиняемого пред суд больших присяжных. В таком случае судья составляет особенный приказ для предания суду (a warrant of commitment⁶⁴⁴). Производство всегда гласное и словесное. Обыкновенно дела решатся довольно скоро, гораздо скорее в сравнении с другими землями.

Судьи, полицейские в Лондоне, не стоя на той высокой степени иерархии, на которой находятся 15 судей Англии, пользуются не менее того общим уважением и доверием.

В 1839 году полицейские суды в Англии были вновь преобразованы. Они существуют теперь в различных городах. В Лондоне 11 судов; судьи получают жалованья от 1000 до 1200 ф[унтов] стер[лингов]. В должность судьи назначаются обыкновенно почтенные адвокаты. При каждом суде 2 судьи. Суд присутствует ежедневно от 10 до 4-х часов.

Из сего краткого изложения порядка вещей в двух государствах легко можно видеть, что производство английское гораздо проще французского, что оно идет скорее, не говоря уже о том, что условие гласности несравненно более обеспечивает личность обвиняемого.

В России французские следственные и английские полицейские судьи не заменяются теперь, как это было прежде, одним полицейским произволом. Ныне существуют в столицах, по городским частям, следственные пристава, кои действуют с частными приставами и руководствуются, как мне сказал один из сих чиновников, XV-м томом свода законов.

Может быть, сего устройства достаточно для сохранения, как бы то ни было, наружного порядка в городе. Но достаточно ли такого результата для правительства народолюбивого?

Все русское судопроизводство требует перемен и лучшего устройства. Судопроизводство полицейское не делает в сем отношении исключения из общего правила. Но если мы пристальнее всмотримся в характер полицейского судопроизводства, то найдем, что кроме общих требований правосудия, коим оно долженствует соответствовать, оно должно, или, по крайней мере, может в особенности споспешествовать успехам нравственности народной, споспешествовать морализации масс, и сие если не более, то, конечно, легче, удобнее, нежели судопроизводство иного рода.

И подлинно! Тысячи людей в течение года проходят чрез следствия полицейские. Не все, подвергаемые следствию, бывают виновны; многие, виновные только в малой степени, заслуживают снисхождения и должны быть охранены в соразмерности. Видя себя пред судом, они могут страшиться, робеть, бояться, по русской пословице, судьи ещё более нежели суда; но спрашивается: могут ли они иметь доверие к судье, как обвиняемые во Франции и особенно в Англии? Откуда это доверие может возникнуть?

Вообразите, напротив того, что обвиняемый, представляясь суду, находит судью настоящего, правоведа, который допрашивает его тихо, терпеливо, честно, зная, что обвиняемый не есть уже осужденный; и что этот судья, в его присутствии, таким же законным образом допрашивает свидетелей как в пользу, так и против него; что кроме сего, он, обвиняемый, может пользоваться советом избранного им самим адвоката, и, наконец, — это всего важнее, — что все следствие происходит гласно… вообразите себе такое судопроизводство и скажите: останется ли оно без всякого благотворного влияния на ум и сердце не только подсудимых, но и целых масс народных?

Изложить предварительно во всех подробностях устройство полицейских судов и судопроизводство в оных было бы трудно, даже невозможно; для сего надлежит быть на месте, удостовериться не только в том, на каких основаниях должны по ныне существующим законам производиться теперь дела, предназначаемые для сих судов, но и каким образом производство совершается действительно, на самом деле. Следствия уголовные, коими занимаются теперь следственные пристава, должны обратить на себя особенное внимание. Может быть, в начале нового порядка признано будет удобнее отделить эти следствия от ведения полицейских судов, хотя, впрочем, мы не видим к сему повода, если ведомство полицейских судов будет ограничиваться одним городом. Как бы то ни было, не входя в подробности образования полицейских судов, мы удовольствуемся здесь означением главных начал, на коих они могут быть устроены.

Прежде всего, мы заметим, что здесь дело идет исключительно о судопроизводстве, а не о законодательстве полицейском. Существующие законы будут оставаться в своей силе, но приложение сих законов будет вверено иным лицам и будет подвергнуто иным правилам. Только одной, конечно, важной перемены мы будем твердо и неукоснительно требовать в теперешних законах, и именно безусловного уничтожения телесных наказаний. Все возможные реформы в России, до чего бы они ни касались, никогда не будут иметь желаемого успеха, пока обыкновение, привычка будет позволять одному человеку бить другого потому единственно, что один одет по-европейски, а другой — по-русски. Такая уродливая бессмыслица не может быть истреблена иначе, как если само законодательство войдет в пределы пристойности и человеколюбия и возвратит её достоинство личности каждого подданного и уважит даже и в преступнике святость бессмертной души человека. Итак, телесные наказания, по нашему непреодолимому убеждению, должны быть заменены денежною пенею, простым заключением в тюрьму и заключением с работою. В сей только мере новое устройство коснется до законодательства.

Приступая к устройству полицейских судов, надлежит определить так называемое ведомство, или, точнее сказать, ведение (competence) сих судов, т. е. пределы, до коих власть их должна распространяться, или иными словами: исчислить все дела, кои должны подлежать сему ведомству. То, что теперь существует в сем отношении, укажет на то, что должно быть вновь определено. Дела, кои подлежат теперь ведению следственных приставов, впредь будут подлежать ведению полицейских судов. Для производства следствий уголовных, может быть, нужно будет оставить следственных приставов на первое время в исключительном распоряжении полицейского судьи.

Обращаясь теперь к изложению существенных начал устройства полицейских судов, мы скажем, что предложения наши мы изложим кратко, не входя в доводы и доказательства истины и пользы сих предложений. Мнения наши о сих предметах суть результат многолетнего изучения и долгого размышления. Мы имели случай, в течение нашей жизни, неоднократно изъявлять наши убеждения и словесно, и письменно, и в печати. Впрочем, все, что мы предлагаем, давно уже перешло в убеждение сведущих в сем деле людей во всем свете.

Вот предлагаемые правила устройства полицейских судов:

1) Суд должен состоять из одного судьи.

Это правило, распространенное на все суды вообще, составляет вопрос ещё не решенный. Что касается до нас, то я в полной мере разделяю мнение, что лучше иметь во всяком суде одного судью, нежели трёх или пятерых, потому наиболее, что, сосредоточивая ответственность на одном лице, законодатель имеет более причин ожидать серьезного и добросовестного решения. Когда ответственность разделяется между многими, то она естественно становится легче для каждого.

Выбор правительством судей должен быть строгий и разборчивый. Теперь есть в России правоведы, из коих нетрудно будет избрать человек десять для исполнения новоучрежденной судейской должности.

Покуда существуют в России чины, надлежит постановить, что назначаемый в судейскую должность будет пользоваться преимуществами VI-го класса, как сие бывает по выборам дворянства. Жалование судей должно быть достаточное.

Вместе с сим следует узаконить, что судья не может быть отставлен против своей воли иначе, как по изъявлению публично причин его отставки.

2) Производство должно быть словесное, а не письменное. Если встречаются ещё люди, кои предпочитают письменное производство словесному, то это особенно в тяжбах гражданских. В делах полицейских едва ли кто-либо будет защищать письменное производство. «Учреждение о губерниях» Екатерины II-ой, которое вместе с инструкциею для составления законов не довольно, кажется, обращает на себя внимание мыслящих людей в России, это «Учреждение» основанием «словесных судов» ответствовало истинному требованию судного порядка.

Письменное в полицейском судопроизводстве должно ограничиваться изложением на бумаге приказания о взятии под стражу, о явке свидетелей. Конечно, секретарь суда должен вести протокол о ходе дела и записывать решение суда, которое, быв подписано судьею, будет служить законным документом.

В чем бы ни состояло подлежащее решению суда дело, кто бы ни был истцом: полиция ли, обвиняющая ответчиков в нарушении порядка, частное ли лицо, ищущее удовлетворения, во всех случаях вообще рассмотрение дела должно происходить посредством допроса свидетелей. Как предстоящие суду лица, так и судья могут призывать свидетелей и никто не должен уклоняться от свидетельств по вызову суда.

Так как мы излагаем здесь только главные основания образований полицейских судов и производства дел в оных; то мы не входим в подробности сего предмета, кои могут быть изложены и определены без большого затруднения тогда, когда главные начала нового порядка будут приняты. Мы почитаем нужным, однако же, указать на одно обстоятельство, заслуживающее внимания по особенной прикосновенности своей к сим началам. Это обстоятельство состоит в вопросе: следует ли позволить обвиняемому пред полицейским судом иметь защитника?

Самое существо большей части дел, кои будут в ведении сих судов, необходимость краткости и скорости в делопроизводстве позволяют думать, что можно, без больших неудобств, обойтись без адвокатов. С другой стороны, встречаются такие случаи, в коих обвинение может быть и важно, и вместе весьма неопределенно, запутанно, и когда первые допросы и первые ответы обвиняемого могут иметь решительное влияние на судьбу его. В таких случаях в смущенном расположении духа обвиняемого, совет хладнокровного и опытного защитника может быть в выгодах не только обвиняемого, но и самого правосудия.

Мы видели выше, что во Франции адвокаты не допускаются к следствию.

В Англии обвиняемый может иметь адвоката пред полицейским судом, так же как и пред судом присяжных, хотя решения больших присяжных (grand jury, jury d’accusation) происходит без адвокатов.

Обращаясь к нашему вопросу, мы заметим, что существование судебных защитников, адвокатов не известно в России, не потому только, что у нас все производство письменное, но и по другим причинам, не требующим изъяснения. Конечно, когда вздумают приступить к лучшему устройству судебной части в России, то необходимо будет образовать класс или звание судебных защитников, адвокатов; но начать это образование с новым устройством одних полицейских судов было бы затруднительно, не ловко. Итак, хотя с сожалением, мы должны отказаться от мысли дать некоторую постороннюю помощь обвиняемым в полицейских судах. Ограничимся настоятельным требованием, чтобы допросы в сих судах были предпочтительно обращаемы к свидетелям, а не к обвиняемому, который не должен быть принуждаем отвечать, когда он предпочитает молчать. Все дело должно быть обнаружено показаниями свидетелей.

И здесь мы невольно коснулись до производства следствия вообще, предмет, принадлежащий к общему устройству судебного порядка, который остается вне теперешних наших предложений. Укажем только при сем случае на существенную важность, которая присваивается, в нашей мысли, лицу судьи. Успех нового учреждения будет особенно зависеть от выбора судей. Правительство должно будет составить для сих судей подробную инструкцию, в которой изъяснится сущность и характер полицейского суда, цель его учреждения, цель, не только в одном правосудии, но и в морализации масс народных состоящая. В правилах для руководства судьи будет изъяснено, как он должен стараться избегать этой пошлой методы допроса, по коей ищут всеми средствами добиться до признания; как, напротив того, он обязан, оставляя в покое обвиняемого, если сей последний не хочет отвечать, обращаться к свидетелям и придти к заключению, основываясь единственно на показаниях сих свидетелей. Благонамеренный и хотя несколько образованный судья поймет мысль правительства, поймет важность своего призвания и не пощадит усилий достичь истины средствами кроткими, здравыми, непристрастными^[16]. Повторяем: от выбора судей, от инструкции, которая им будет дана, и от наблюдения за точным её исполнением зависит успех всей реформы, которая, начиная преобразование русского судопроизводства, должна положить решительный конец пытке, имя даже которой император Александр I желал видеть истребленным из русского языка!

Наконец, 3) судопроизводство в полицейских судах должно быть гласное, т. е. с открытыми для всех дверями и с возможностью печатать все происходящее в судах.

Мы только лишь произнесли слово: пытка. Повторим здесь мнение всех сведущих людей, всего образованного света, мнение, против коего давно уже замолкли голоса всех слепых и зрячих, умных и бестолковых любителей старины: оно состоит в том, что гласность, одна только гласность, и ничто иное, может вполне ответствовать справедливым требованиям правосудия, обеспечить личность обвиняемого и утвердить чувство и сознание безопасности в людях вообще, и что посему одна только гласность может истребить пытку и уверить людей, что пытка истреблена.

Правосудие и тайна — суть два слова, прямо противоречащие одно другому. Правое, как и все благое, не боится света.

Казнь бывает публичная, торговая, как говорится по-русски; а дорога, которая привела несчастного к этой казни, эта дорога закрыта для глаз смотрящих на казнь; — в России часто и для глаз самого страдальца! Какая жестокая несообразность!

1. Примечание. Предполагаемая реформа, состоящая в учреждении полицейских судов, имеет ту выгоду, что она может быть введена в действие в малом размере, в виде опыта. Полицейские суды могут быть устроены сначала только в одной из столиц, в С[анкт]-Петербурге, под глазами правительства. Обвиняемым в тех проступках и преступлениях, кои будут подлежать ведению новых судов, можно предоставить на волю избрать или существующий ныне порядок судопроизводства, или предстать пред новый суд полицейский, с тем только, чтоб сей выбор был окончательный и решительный.

2. Примечание. Предполагая и надеясь, что скоро крепостному состоянию будет положен конец, мы напомним, что огромное число людей, получив гражданские права, будет совершать между собою всякого рода сделки, продавать, покупать, дарить, делать духовные завещания. Все споры между крепостными людьми, решаемые теперь владельцем, все проступки, преследуемые и наказываемые ныне безответною властью помещика, будут подлежать решению судов. Очевидно, что теперь существующих присутственных мест для совершения или свидетельствования различных сделок, купчих, завещаний; судов для решения дел полицейских, будет недостаточно. Надобно будет приступить к учреждению новых судов. Не полезно ли будет заранее учредить предлагаемые нами суды полицейские, кои во всяком случае могли бы служить образцом для дальнейшего устройства мест судебных?

Vert-Bois, 20 августа 1857

КОММЕНТАРИИ

Статья печатается по РЗС (1860. Ч. 4, тетр. 1), датируется самим автором 20 августа 1857 г. В ней Н. И. Тургенев обобщает результаты своего почти сорокалетнего изучения опыта судебных систем в странах Западной Европы и России. Необходимость публикации этой статьи, по словам автора, вызвана приближающейся крестьянской реформой, когда «огромное число людей, получив гражданские права», будет испытывать потребность в судебных решениях по множеству дел, и существующие суды не смогут с этим справляться. Противопоставляя материальные и моральные реформы, Тургенев считает, что без вторых, влияющих на сознание людей и повышающих нравственный уровень народа, первые не принесут желаемого результата. Относя реформу судопроизводства к «роду реформ моральных, нравственных», Тургенев считает ее первоочередной задачей введение гласности судопроизводства («Правосудие и тайна — суть два слова, прямо противоречащие одно другому»), а также введение суда присяжных, как формы участия народных представителей в судопроизводстве. Реформа суда тесно связана с реформой уголовного законодательства. Тургенев требует полной и немедленной отмены телесных наказаний. Эта проблема в глазах Тургенева выходит далеко за пределы отраслевой реформы и приобретает некий символический смысл, от которого зависит успех всех реформ. Без уважения к человеческой личности реформы, по мнению Тургенева, в России невозможны. Поэтому не случайно, что проблеме телесных наказаний он придает большее значение, чем проблеме смертной казни. Статья Тургенева содержит богатейший материал по истории становления правовых систем в странах Европы и в этом отношении сохраняет свое значение и по сей день.

В первой публикации данной работы Н. И. Тургенева (РЗС. Ч. 4, тетр. 1) авторские примечания были оформлены в виде отдельной главы в конце текста. Однако, в соответствии с принятыми в настоящее время правилами публикации источников и для удобства современного читателя эти примечания оформлены как подстрочные.

Эта работа Н. И. Тургенева печатается в России впервые.

⁶⁰⁵ Об отношении Н. И. Тургенева к Петру I и его реформам см. во вступительной статье.

⁶⁰⁶ Имеется в виду эпоха дворцовых переворотов (1725—1762).

⁶⁰⁷ Анна Иоанновна (1693—1740) — дочь царя Ивана Алексеевича, русская императрица (1750—1740), Елизавета Петровна (1709—1761) — русская императрица (1740—1761). Говоря о военных происшествиях, Н. И. Тургенев имеет в виду русско-польскую (1733—1735), русско-турецкую (1735—1739), русско-шведскую (1741—1743), а также Семилетнюю (1756—1763) войны.

⁶⁰⁸ Московский университет был открыт по указу Елизаветы Петровны 25 января 1755 г. в день памяти святой мученицы Татианы Римской.

⁶⁰⁹ Почти с самого начала своего правления Елизавета стремилась отменить смертную казнь. В 1742 г. была отменена смертная казнь для лиц, не достигших 17 лет. 2 августа 1743 г. была отменена смертная казнь в армии, находящейся в Финляндии. 17 мая 1744 г. появился указ, согласно которому судам вменялось в обязанность присылать выносимые ими смертные приговоры на утверждение Сената. Сенат, со своей стороны, ссылаясь на невозможность по каждому случаю обращаться к императрице, просил заменить смертную казнь публичным наказанием кнутом, клеймением лица словом «вор» и отправкой в пожизненную каторгу. Это пожелание сенаторов было юридически оформлено указами 25 мая 1753 г. и 30 сентября 1754 г. (См.: Тагащев H. С. Русское уголовное право. Часть общая. СПб, 1902. Т. 2. С. 973).

⁶¹⁰ Н. И. Тургенев намекает на казнь декабристов, состоявшуюся 27 июля 1826 г.

⁶¹¹ Имеется в виду важнейший в истории государственно-правовой мысли России документ «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи», утвержденный Екатериной II 7 ноября 1775 г. и положивший начало реформированию местных органов власти и упорядочению административно-территориального деления страны.

⁶¹² Сиверс Яков Ефимович (1731—1808) — граф (1797), выдающийся государственный деятель екатерининской эпохи, с 1764 г. новгородский губернатор, в 1776—1781 гг. генерал-губернатор (или наместник) новгородский, тверской и псковский, с 1781 г. в отставке по собственному прошению, с 1789 по 1794 г. — чрезвычайный и полномочный посол в Польше. В губернаторской должности проявил себя как энергичный практик, автор целого ряда проектов по преобразованию и управлению вверенного ему края. Многие из его предложений (увеличение количества губерний и уездов при сокращении их размеров, ряд новых мер по упорядочению межсословных отношений и т. д.) были включены Екатериной в «Учреждения для управления губерний». Для Тургенева немаловажным обстоятельством было то, что Сиверс в своей деятельности много внимания уделял крестьянскому вопросу, был сторонником наделения крестьян землей, защищал их интересы от произвола помещиков.

⁶¹³ Имеется в виду Манифест 25 июня 1811 г. об «Общем учреждении министерств».

⁶¹⁴ Сперанский Михаил Михайлович (1772—1839) — государственный и политический деятель, выходец из духовного сословия, окончил С.-Петербургскую духовную академию. С 1797 г. — на государственной службе: директор департамента Министерства внутренних дел (1803—1807); статс-секретарь Александра I (с 1807); государственный секретарь (с 1810). Проявил себя как смелый реформатор, стремящийся придать российской монархии европейские черты, считал возможным соединение абсолютизма и законности. В 1812 г. был арестован и отправлен в ссылку. В 1816 г. возвращен на государственную службу в должности пензенского губернатора. С 1819 г. — генерал-губернатор Сибири; с 1838 г. — председатель департамента законов Государственного Совета. Тургенев, невзирая, по его словам, на «невысокие нравственные принципы» Сперанского, высоко ценил его государственный ум и был в курсе его реформаторских проектов, державшихся в тайне. В примечаниях к «России и русским» он писал: «Проект Сперанского мало известен в России. Я внимательно прочел его. В нем идет речь об учреждениях, которые могли бы привести Россию к правовому строю, к конституционной и представительной форме правления. Искренний слог проекта приятно удивляет любящего свою отчизну читателя. Вспоминая, что эта работа написана до 1812 года, нельзя не признать, что Сперанский был одним из самых передовых людей своего времени не только в России, но во всей континентальной Европе» (Россия и русские. С. 538). Однако, в эпоху подготовки Великих реформ реформаторские устремления Сперанского стали казаться Тургеневу недостаточными из-за своего бюрократизма, об этом в его статье идет речь ниже.

⁶¹⁵ Вильберфорс (Уильберфорс) (Wilberforce) Вильям (1759—1833) — английский государственный деятель, филантроп, прославившийся своей деятельностью по освобождению негров. В 1789 г. внес в нижнюю палату законопроект против торговли неграми, выступал против войны с Францией. В 1792 г. добился принятия закона, которым торговля неграми отменялась с 1795 г. Однако, из-за тяжелого международного положения закон так и не вступил в силу. Прошло еще немало времени, прежде чем Вильберфорс добился в 1807 г. принятия билля об отмене торговли неграми в британских владениях с 8 января 1808 г. Не прекращая свою борьбу с этим, его словами, «позором человечества», Вильберфорс пытался через обращения к Александру I, Фридриху-Вильгельму III и Талейрану добиться отмены работорговли. По его инициативе Каслри поставил вопрос о торговле неграми на обсуждение Венского конгресса. В результате была подписана декларация 7 февраля 1815 г. Подписавшие ее державы торжественно объявляли о неотложной необходимости скорейшего прекращения торга неграми и обязывались принять общие меры для «полной и окончательной отмены зла, которое так долго опустошало Африку, унижало Европу и печалило человечество». Не останавливаясь на этом, Вильберфорс начал кампанию за полное уничтожения рабства. В 1823 г. благодаря его стараниям был принят билль о постепенной отмене рабовладельчества. Однако, потребовалось еще десять лет для окончательного решения этой проблемы. 26 июля 1833 г. Вильберфорс, уже смертельно больной, услышал о согласии правительства принять закон об уничтожении рабства. На следующий день он умер с сознанием выполненного долга.

⁶¹⁶ Цитата из Евангелия от Луки (2, 29). Вильбельфорс уподобляется святому Симеону, которому было обещано Святым духом, что он не умрет, не увидев Христа. Когда Симеон увидел в храме Младенца, принесенного туда родителями, он узнал в Нем Христа и произнес эту фразу.

⁶¹⁷ Стряпчий (фр.). Начиная с XIX в. в обязанности стряпчего во Франции входило составление процессуальных документов со стороны защиты, в отличие от адвоката, который защищал дело непосредственно в суде.

⁶¹⁸ Защитительная речь (фр.).

⁶¹⁹ Тургенев перечисляет членов Государственного Совета: Мордвинов Николай Семенович (1754—1845) — член Государственного Совета (1810—1812; 1816—1838), Потоцкий Северин Осипович (1762—1829) — член Государственного Совета (1810—1829), Салтыков Николай Иванович (1736—1816) — член Государственного Совета (1810—1816), с 1812 г. председатель Государственного Совета и Комитета министров, Кочубей Виктор Павлович (1768—1834), член Государственного Совета (1810—1838), с 1827 г. председатель Государственного Совета и Комитета министров.

⁶²⁰ Солдатские сыновья, с рождения зачисленные в военное ведомство. С образованием военных поселений к ним были причислены школы кантонистов, куда брали мальчиков от 5 до 18 лет. Институт кантонистов был отменен в 1856 г.

⁶²¹ Имеются в виду реформы в Дунайских княжествах, проводимые П. Д. Киселевым в 1829—1834 гг. Среди принятых им мер было введение конституции, т. н. Органического регламента (в Валахии в 1831 г., в Молдавии 1832 г.), действующей до 1859 г. Согласно Регламенту, власть господаря ограничивалась Общественным собранием, обладающим большими законодательными функциями. Господарь был главой исполнительной власти. Судебные органы отделялись от административных и имели собственную организацию. Натуральные повинности были заменены единым денежным налогом. Боярство было освобождено от налогов. Общественное собрание было лишено представительства и формировалось в основном из бояр.

⁶²² На службу в Государственный Совет в должности помощника статс-- секретаря Н. И. Тургенев был зачислен в 1816 г. Поскольку он не признавал законность вынесенного ему приговора и официально находился в отпуске с 1824 г., он продолжал считать себя государственным служащим. Таким образом, к 1857 г. его служебный стаж, по мнению самого Тургенева, уже перевалил за сорок лет.

⁶²³ Этой проблеме посвящены ранние работы Н. И. Тургенева «Проект судебной реформы» (Архив гр. Мордвиновых. СПб., 1902. Т. 6; Теория уголовного права // Сын отечества. 1823. Т. 90; 1824. Т. 91; 94; 95).

⁶²⁴ Н. Тургенев провел в изгнании 31 год, с 10 июля 1826 г., когда ему был вынесен приговор «в каторжную работу вечно», до 15 мая 1857 г., когда высочайшим указом Сенату ему были возвращены все прежние права, кроме прав на прежнее имущество, а также прежние чины и ордена (См.: Декабристы. Биографический справочник. М., 1988. С. 180).

⁶²⁵ Тургенев имеет в виду свою книгу «Россия и русские». Вопросам судебного законодательства посвящены третья глава второй части второго тома, а также отдельные места во второй части третьего тома.

⁶²⁶ Комментируя аналогичное место в «России и русских», А. Р. Курилкин пишет: "Речь идет о 38-й статье Судебника 1497 г., предписывавшей «дворскому» (глава дворцового персонала княжеских слуг), старосте и «лучшим людям» (верхушка посадского населения и черного крестьянства) участвовать в наместничьем суде. Рассматривать это как прообраз института присяжных заседателей нет оснований, по словам современного исследователя, здесь «следует говорить <…> о стремлении феодального правительства использовать в наместничьем суде представителей местной администрации <и др>, превратив эти органы в одно из звеньев аппарата управления» (Судебники XV—XVI веков. М.; Л., 1952. С. 24, 78, комм. Л. В. Черепнина).

⁶²⁷ Тургенев имеет в виду изменение значения слова «целовальник» из первоначального «присяжной человек» (целующий крест) до более позднего «сиделец в питейном доме» (Си.: Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.; М., 1882. Т. 4. С. 577—578).

⁶²⁸ Сийес (Sieyès) Эммануэль-Жозеф (1748—1836) — французский политический деятель, публицист, социолог, автор знаменитых брошюр начала Французской революции: «Опыт о привилегиях», «Что есть третье сословие?..» и др., выражавших идеологию третьего сословия. Тургенев имеет в виду проект Сиейса по введению во Франции суда присяжных: «Отличительной чертой этого плана было положение о судах присяжных — как для гражданских, так и для уголовных дел, отбираемых из „выборных“ списков „активных“ граждан. Впоследствии эти списки должны были составляться в основном из юристов. Содержались в нем также и положения по организации полной судебной системы, причем была выражена приверженность принципу представительства, поскольку не только в каждом департаменте составлялись списки „выборных“ для суда присяжных, но и „общенациональный верховный суд присяжных“, призванный рассматривать преступления против государства, должен был отбираться среди депутатов Национального собрания» (Аббат Сийес. От Бурбонов к Бонапарту, СПб., 2003. С. 58-59).

⁶²⁹ Имеется в виду работа М. М. Сперанского «Введение к Уложению государственных законов» (1809. Раздел 5 «О разуме законов органических», параграф 2 «Порядок судный»).

⁶³⁰ Old Bailey — Центральный уголовный суд в Лондоне.

⁶³¹ Имеется в виду положение «Учреждений для управления губерний», по которому работа судов ограничивается тремя заседаниями в год: «первое от 8 числа генваря до страстной недели, второе после Троицына дни до 27 июня, а третье от 2 октября до 18 декабря» (Законодательство. Т. 5. С. 202—203).

⁶³² Дискреционные полномочия, обладая которыми, судья принимает решение на основании собственного убеждения.

⁶³³ Имеется в виду судебная реформа 1832 г. Закон 28 апреля отменил такие виды наказания, как выставление у позорного столба, наложение клейма, отсечение руки и т. д. Кроме того, смертная казнь в одиннадцати случаях, в которых она предусматривалась кодексом 1808 г., была заменена другими видами наказания. 2 июля присяжные получили право признавать наличие смягчающих вину обстоятельств.

⁶³⁴ Не дважды за одно (лат.).

⁶³⁵ Росси (Rossi) Пеллегрино Луиджи Одоардо (1787—1848) — итальянский и французский правовед, политэконом, государственный деятель. В 1812 г. профессор уголовного права в Болонье, оказывал поддержку неаполитанскому королю Мюрату, после прихода австрийцев и свержения Мюрата в 1815 г. вынужден был бежать сначала во Францию, потом в Женеву, где получил кафедру римского и уголовного права. В 1820 г. он был избран членом женевского Большого совета. В 1832 г., представляя Женеву в союзном сейме, выработал проект конституции (Pacte Rossi). Был отправлен в Париж для ведения переговоров по вопросу об эмиграции. Там сблизился с Ф. Гизо и по его приглашению перешел на французскую службу, в 1833 г. получил кафедру политической экономии в Коллеж де Франс, в 1843 г. — кафедру государственного права на юридическом факультете в Парижском университете. В 1843 г. стал деканом этого факультета. В 1845 г. был послан в Рим для обсуждения проблем, связанных с деятельностью ордена иезуитов, в итоге был назначен послом Франции при папском дворе. Революция 1848 г. закрыла Росси путь во Францию, и он стал министром внутренних дел при папе Пие IX. Отличался консервативными взглядами. 15 ноября 1848 г. был убит республиканскими заговорщиками. Н. И. Тургенев имеет в виду его сочинение «Traité de droit pénal» (Paris, 1829).

⁶³⁶ Лейбниц (Leibniz) Готфрид Вильгельм (1646—1716) — великий немецкий философ, математик, физик, юрист, историк, языковед. Тургенев имеет в виду его «Трактат о праве…» (1667).

⁶³⁷ Кант (Kant) Иммануил (1724—1804) — немецкий философ, родоначальник немецкой классической философии. Учение о праве Кант изложил в работах: «Основы метафизики нравственности» (1785); «Критика практического разума» (1788); «К вечному миру» (1795) и «Метафизика нравов в двух частях» (1797).

⁶³⁸ Бентам (Bentham) Иеремия (1748—1832) — английский социолог, юрист, один из крупнейших теоретиков политического либерализма. Тургенев имеет в виду работу Бентама «Наказания и вознаграждения» (1811).

⁶³⁹ Имеется в виду Общее собрание Государственного совета 14 января 1824 г. по вопросу о смертной казни за политические преступления. Крупный русский правовед H. С. Таганцев писал: «Два лица, адмирал Мордвинов и Шишков, опираясь на Указ 1754 г., а главным образом на слова Манифеста 1799 г. императора Павла I, доказывали, что смертная казнь отменена за все преступления, не исключая и политических, а потому полагали не упоминать в законе об этом наказании, но в случаях чрезвычайных — посягательства на жизнь государя, бунта и восстания народного — оставить произвольную казнь, определяемую по обстоятельствам дела. Но большинство членов (15 особ), опираясь: а) на буквальный текст Указов 1753 и 1754 гг., относящийся только к общим преступлениям, рассматривавшимся в общем порядке судопроизводства; б) на то, что в числе заменяющих смертную казнь по Указу 1753 г. наказаний было клеймение словом „вор“, не употреблявшееся относительно государственных преступников, и в) на примеры из царствования императрицы Екатерины II, утверждали, что смертная казнь применяется к преступлениям государственным. Хотя эти рассуждения за неутверждением проекта прямого практического значения не имели, но мнение большинства в 1826 г. было принято Верховным судом по делу участников восстания 14 декабря 1825 г., когда пятеро главных участников были повешены» (Таганцев H. С. Русское уголовное право. Часть общая. СПб., 1902. Т. 2. С. 975).

⁶⁴⁰ Неточная цитата из «Истории государства Российского» H. М. Карамзина: «Россиянин Ярославова века знал побои единственно в драке, иго Татарское ввело телесные наказания» (Карамзин H. М. История государства Российского. Т. 5. Кн. 2. М., 1989. С. 217).

⁶⁴¹ нарушения (фр.).

⁶⁴² полицейский суд, налагающий штрафы (фр.).

⁶⁴³ следователь (фр.).

⁶⁴⁴ ордер на арест (англ.).

РЗС — Русский заграничный сборник. Берлин-Брюссель — Лейпциг-Лондон-Париж, 1858—1866.

---

1. Число сих присяжных — 200 в Париже и 50 в департаментах. Предварительный список дополнительных присяжных составляется мэрами и судьями мира. Из сего списка окружная комиссия избирает 50 присяжных. Из сих 50-ти председатель заседаний (assises) назначает по жребию четырех дополнительных присяжных для каждого заседания. — Примеч. Н. И. Тургенева.
2. По первобытному норманскому закону, как видно из истории, в случае преступления призывались 12 или 24 члена общины для представления свидетельства по делу или даже для обвинения. Эти люди назывались recognitores. По их свидетельству или обвинению судьи решали. Отсюда произошло большое или обвинительное жюри. Мало-помалу из сего же источника образовалось малое жюри. Сколько я помню, целовальники в судебнике весьма похожи на сих recognitores [присяжных (англ.)]. Говоря о повальном обыске, мы невольно вспоминаем о понятых, также похожих на сих recognitores, кои, впрочем, быв уже известны норманнам в их собственной земле, призывались и для свидетельства в спорах о владении землею, как представители общины.-- Примеч. Н. И. Тургенева.
3. В Англии показания свидетелей при следствии, как и все производство, происходит гласно. Но судья может иногда отстранить публику. Сие обыкновенно бывает, когда показание свидетеля особенно важно, и когда свидетель сам желает представить его судье наедине. — Притч. Н. И. Тургенева.
4. В Англии последнее слово, последнее возражение принадлежит обвинителю. На его последнее изъяснение адвокат обвиняемого отвечать не может. Сего, конечно, одобрить нельзя. В Шотландии адвокат обвиняемого всегда говорит последний. То же во Франции и везде. Разумеется, что сам обвиняемый, и в Англии, может дать словесное объяснение даже по окончании всех речей и возражений. — Примеч. Н. И. Тургенева.
5. Во французском судопроизводстве это называется просто: résumé, сокращенное изложение дела. Мы предпочитаем слово: наставление, которое в наших обстоятельствах более соответствует важности слов судьи, обращаемых к присяжным. Английское выражение: charge [напутствие судьи присяжным (англ.)] более похоже на наше. --Примеч. Н. И. Тургенева.
6. Однажды был предан суду человек, укравший на дороге с воза одну сухую рыбу. Присяжные, повинуясь на сей раз в точности предписанию закона и не помышляя о последствиях приговора, объявили, что подсудимый виноват. Но кража была совершена в сумерки или ночью и на большой дороге. А в сих случаях закон, уподобляя воровство разбою, изрекает и соответственную казнь. Судья — тогда не было ещё во Франции «обстоятельств облегчительных» (circonstances atténuantes) — должен был осудить вора одной сухой рыбы, как разбойника, на несколько лет тяжкой работы (travaux forcés)! — Примеч. Н. И. Тургенева.
7. В Шотландии присяжные могут, не произнося ни оправдательного, ни обвинительного приговора, объявить, что виновность подсудимого не доказана, «not proven». И в сем случае освобождаемый от суда без наказания не может по тому же делу вторично быть предан суду впоследствии. Это обветшалое и едва ли чем-либо оправдываемое узаконение весьма похоже на русское обыкновение оставлять в подозрении, Вальтер Скотт называл «not proven» a bastard verdict. — Примеч. Н. И. Тургенева.
8. В Англии, если судья найдет, что в приговоре своем присяжные явно ошиблись, то он может это им заметить и требовать нового совещания. В Америке (Нью-Йорк) тоже; только если приговор был оправдательный, то судья обязан принять его. — Примеч. Н. И. Тургенева.
9. Мы не имеем намерения без нужды и без пользы критиковать то, что теперь существует. Но мы можем и должны указать на всю важность обсуждаемого нами предмета, представив мнение не наше, а одного из просвещеннейших и опытнейших русских государственных людей. Граф Кочубей, разговаривая однажды со мной об устройстве Сената, сказал мне: «Я объявил Государю, что нога моя не будет никогда в Сенате, пока он останется в настоящем его положении». Какой горестный и вместе многозначительный смысл заключают в себе эти слова одного из достойнейших людей в государстве! — Примеч. Н. И. Тургенева.
10. Надлежит стремиться к тому, чтобы со временем члены верхних правительственных и судебных мест сами, по очереди, докладывали в своих департаментах и в общей собрании по делам, подлежащим их решению, сами составляли записки по сим делам, представляя оные на суждение своих сочленов, не давая, впрочем, как докладчики, собственного своего мнения. Это делается так во всей Европе. Г-н Лагарп в одной из записок, представленных им императору Александру I-му в начале его царствования, предлагал — немного рано — ввести этот порядок в Сенате. Теперь у нас докладывают секретари; они составляют и записки. Но, присваивая таким образом секретарям неизбежное влияние на ход дела, надлежало бы возложить на них и некоторую, хотя нравственную, ответственность усвоением им голоса совещательного, что также везде делается. Член-докладчик не дает при докладе никакого мнения, потому что он дает его после при решении. Докладчик-секретарь должен иметь право и обязанность объявить свое мнение голосом совещательным — так как голос решительный может принадлежать только членам присутствия, — уже и потому, что секретарь не есть, так сказать, одна машина пишущая и читающая. Он также должен рассуждать и обсуживать дело. Иначе доклад его, сухой и небрежный, мало будет способствовать объяснению дела. Самая обязанность дать свое мнение по делу заставит секретаря быть внимательнее в составлении доклада или записки. Члены присутствия, со своей стороны, зная мнение секретаря по делу, могут с большей верностью судить о его докладе. — Примеч. Н. И. Тургенева.
11. Словесное судопроизводство в некоторой степени известно в России с давнего времени. Словесные суды были учреждены при Петре I и Екатерине I. Земские суды могли также производить дело словесною расправою. Впоследствии были учреждены торговые и коммерческие суды, в коих производство долженствовало быть словесное. Но мало-помалу к словесному примешалось письменное производство, и выгоды первого были весьма ограничены. — Примеч. Н. И. Тургенева.
12. Если уничтоженное верховным судом решение одного гражданского или уголовного суда, переданное на новое решение другого суда, будет повторено сим вторым судом в том же виде, как было дано первое решение, вопреки последовавшему уничтожению оного департаментом верховного суда; тогда дело не может вновь поступать на рассмотрение того же департамента, но должно быть предоставлено рассмотрению общего собрания департаментов верховного суда. Это может встретиться особенно вследствие неясности закона. Тогда державная власть, в случае, если дело не разрешится и в общем собрании, должна приступить к истолкованию закона. — Примеч. Н. И. Тургенева.
13. Заметим при сем, что великий английский министр, сэр Роберт Пиль, предприняв реформу уголовного законодательства, ограничился сокращением существовавших узаконений и извлечением из оных существенного, отстраняя все излишнее и повторяемое во многих постановлениях. — Примеч. Н. И. Тургенева.
14. Один почтенный и достойный прокурор рассказывал мне, что, говоря однажды с палачом о силе и действии ударов кнутом, палач сказал ему, что одним или двумя ударами можно умертвить человека. «Тебе случалось ли это?» — спросил прокурор. — «Эх, нет! батюшка. Ведь Бога надо бояться!» Это ответ — палача! — Примеч. Н. И. Тургенева.
15. Ведение судьи мира (Juge de paix) распространяется на весьма многие и разнородные предметы. Главнейшие из сих последних суть: 1) Предупреждение тяжб посредством примирения несогласий между спорящими и готовящимися начать процесс. 2) Решение споров по различным требованиям, коих денежная стоимость не простирается далее определенной суммы. По суммам маловажным он решит окончательно. По другим спорящие могут апеллировать. 3) Штрафование от 1 до 15 франков, по разным полицейским упущениям. Сверх сего судья мира исполняет различные предписания прокурора, председает в семейных советах (conseil de famille) и пр. В каждом уездном городе (chef lieu de canton) есть судья мира. — Примеч. Н. И. Тургенева.
16. В смысле теперешнего судебного языка допрос пристрастный значит допрос со страстью, т. е. со страхом, или, сказать просто, с побоями! Слово обыкновенно соответствует делу. — Примеч. Н. И. Тургенева.