Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
Том XVI (Дополнительный). Статьи, рецензии, письма и другие материалы (1843—1889)
ГИХЛ, «Москва», 1953
О СЛЕДСТВИЯХ ФЕОДАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ
правитьС падением Рима поселившиеся в Западной Европе народы ввели систему правления, дотоле неслыханную — феодальную, и она около пятисот лет господствовала во Франции, Германии, Италии и частию Англии, т. е. над всем тогдашним европейским политическим светом. Поэтому следствия ее не могут не быть значительны. Рассмотрим же их хотя кратко.
Большая часть историков указывает на нее, как на безумное порождение веков безумства (так многие из них называют средние века), и говорит, что следствия ее были в высшей степени пагубны для человечества. Но, зная, что рука божия постоянно ведет народы к лучшему, что самые гибельные, повидимому, перевороты приносят благие плоды, мы не можем без решительных доказательств согласиться на то, что это событие одно составляет исключение из общего правила. Посмотрим же, что говорят они в защиту себя.
Феодальная система, говорят они, замедлила восстановление просвещения и торговли, подавила среднее сословие, столь необходимое в быту государственном, стеснила столь благодетельные для народов права монархической власти. Вассалы беспрестанно восставали друг против друга и против своих государей и превратили всю Европу, можно сказать, в огромный разбойничий вертеп своими грабежами и разбоями.
Но справедливы ли эти обвинения?
Неужели просвещение от нее погасло? Неужели она уничтожила торговлю и промышленность? Но ведь еще ее и не было, а уже ни просвещения, ни торговли не существовало. Не она, а переселение варваров уничтожило их, и разве без нее просвещение восстановилось бы быстрее? Не должно ли лучше благодарить ее за то, что оно восстало, хотя поздно, но все-таки восстало? Конечно, никто не будет отвергать того, что татары и другие [племена], нахлынувшие с ними под предводительством Чингиса, и после Тамерлана, не слыхали даже о феодах. Без сомнения, они не были невежественнее и, так сказать, неусидчивее (неспособнее и неприязненнее к оседлой жизни) тех варваров, которые прокочевали сами не зная куда и зачем целые тысячи верст, которые не знали даже вареной пищи; едва ли и народы, покоренные татарами, не стояли на высшей степени образованности, чем тогдашние западные римляне, не говоря уже о галльских и германских провинциях: римская ученость была уже тогда в большом упадке, а персидская и арабская находились на высшей точке своего развития. Что же? Татары даже не сделались оседлыми еще доселе в Хиве и Бухаре, тогдашнем Маверронегре, азиатской Аттике. Что же говорить о прочем? Очень вероятно, даже более нежели вероятно, что и народы, разрушившие Рим, прокочевали бы по крайней мере два или три века, если не более, следовательно и восстановление между ними просвещения замедлилось бы на столько же, если бы аллодиальная система не приковала их к земле.
Теперь: зачем была промышленность и торговля тем, которые еще не умели пахать земли? Которые грабили только для того, чтобы зарывать награбленное в землю? А уже в этом по крайней мере виновны не вассалы. Когда же потребности стали пробуждаться, стала пробуждаться и торговля и промышленность. Конечно, они были незначительны в сравнении с нынешними, но не могли и быть значительнее, потому что, не зная нынешней утонченной роскоши, народы естественно не могли и нуждаться во многом.
Вассалы ли подавили среднее состояние? Нет. Варварские народы знали одно право сильного. Разумеется, тут могли быть только поработители, т. е. сильные, и рабы, т. е. слабые. Переселение народов разорвало все общественные узы и отношения: как же было образоваться тут среднему состоянию, состоящему из множества слабых неделимых, делающихся крепкими только по соединении между собою твердыми узами общественным"? Как же скоро общественные отношения стали возобновляться, начало образовываться и среднее сословие, и вассалы не только не могли воспрепятствовать его развитию, но, напротив того, содержа общества эти в беспрерывном страхе, скорее способствовали теснейшему их соединению в одно целое.
Не стеснила феодальная система и монархической власти, потому что нечего было стеснять: разве цари были большая часть тех предводителей, которых мы величаем этим именем? Это были скорее старшины, которые сами во всем зависели от своей буйной дружины, которая их избирала и могла когда угодно сменить. Буйная безрассудная вольность была жизнию всех этих воинов, и начальника даже с такими ограниченными правами они терпели неохотно. Аттила и немногие другие гении, умевшие владычествовать ими, исключение, потому что гении всегда редки.
Точно, в средней истории мы почти только и видим бунты вассалов, но это потому, что они одни имели возможность восставать, а все прочие сословия были бессильны. Стали бы восставать и простые граждане, если бы могли, стали бы восставать и рабы. Таков уже был всеобщий дух тех времен: войны, войны, какой бы то ни было! Воевать с чужими было не с кем, стало быть надобно воевать друг с другом. Вассалы были в этом столько же виновны, как и в том, что родились готами, вандалами, бургундами, франками и проч., а не греками и римлянами. Уже конечно в конце XVI века не было в России феодов: но дух народа склонился к возмущениям, и вот у каждой деревушки стало по самозванцу. Не одни вассалы были заражены духом войны: открылись крестовые походы, жажду войны можно стало утолять всякому, и вся Европа, а не вассалы только, стала под знамение креста, хотя никто не знал даже, где и с кем воевать; всякий видел, что никто не возвращался из прежних походов, но что нужды! Только бы повоевать! И, читая исчисления громад, шедших в Азию при тогдашнем малолюдстве Европы, невольно подумаешь, что в Палестину не пошли только те, которые еще не могли или уже не могли ходить. А что жажда к войне, а не к грабежам заставляла леннных владельцев грабить, мы видим из того, что разбои их утихли, как скоро начались крестовые походы.
Да и могли ли народы, нахлынувшие в начале средних веков в Европу, жить не под феодальною системою? Идет какая-нибудь орда. Всякий воин в ней считал себя едва ли не равным предводителю, которого, впрочем, они избирали едва ли только не потому, что надобно же кому-нибудь итти впереди на сражении. Неужели возможно было, чтобы эти буйные воины отказались от того, чем завладели? Завладели, должно заметить, они, а не так, как ныне, полководцы. Иного средства удовлетворить их начальнику не было, как раздавши все, что можно было раздать, отделив себе не более, чем другим. Ленная система вытекла из духа этих народов, они не знали и не могли знать другой: степями в своем отечестве они пользовались поровну, и царь их имел не более того, сколько нужно было для его стад: как же уступили бы они ему более прежнего и в новом отечестве? И тут они дали ему столько земли, сколько следовало ему >по сравнению с другими, и так, как первому между равными, уступили главный город, взяв себе другие.
Итак, можно оказать, что если было худо при системе феодальной, то было бы еще хуже при всякой другой: что было бы с Европой, если б поработители ее остались кочевыми: а это непременно произошло бы; при ней по крайней мере все вассалы были довольны своими местами и правами, а что произошло бы в противном случае? Разве не ленной системе одолжены своим могуществом папы, а что было бы в Европе без него? и счастливее ли и просвещеннее была в эти времена не знавшая феодальной системы Россия, несмотря на беспредельную преданность славянских племен престолу, несмотря на их кроткий в сравнении с германцами дух, хотя и германцы сами были смиренниками пред своими последователями в деле разрушения Рима.
Наконец, феодальная система была необходима этим народам, а что необходимо, то не может не быть и полезно.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВпервые опубликовано в приложении к книге: Н. М. Чернышевская. Н. Г. Чернышевский в Саратове. Саратов 1948, стр. 139—142. Семинарское сочинение 1843 г. Рукопись на двух листах в четвертку хранится в ЦГЛА (№ 795). На первом листе подпись: Николай Чернышевский; на последнем — отзыв преподавателя: «Очень хорошо».
Печатаемые в настоящем томе семинарские сочинения Н. Г. Чернышевского написаны им в возрасте от 15 до 17 лет.
С 1842 по 1845 г. Н. Г. Чернышевский учился в саратовской семинарии, где прошел два двухгодичных курса — риторики и философии. От этого периода сохранилось свыше двухсот ученических рукописей, представляющих собой сшитые тетради черновиков в полулист и начисто переписанные тетрадки в четвертку, снабженные как правило подписью «Николай Чернышевский» и отзывами преподавателей.
«У кого эти „задачи“ составляли толстую кипу, тому было обеспечено благоволение всего экзаменующего начальства, — писал Н. Г. Чернышевский. — Количество тем, находившихся в обращении при задавании задач, было не слишком многочисленно: „Страдания приближают нас к богу“, „о пользе терпения“, „дурное общество развращает нравы“ и т. п. — в риторическом классе, или низшем отделении семинарии; „о различии рассудка и разума“, „о различии души и тела“, „о преимуществе умозрительного метода над опытным“ и т. п. — в философском классе, или среднем отделении; всех различных тем, задававшихся в течение целых 5 или 6 курсов, т. е. 10 или 12 лет, набралось бы, вероятно, не больше 100; а каждый год писалось несколько десятков „задач“, стало быть одни и те же темы очень часто повторялись» (см. наст. изд. т. X, стр. 16).
Далеко не все «задачи» Н. Г. Чернышевского сохранились. Лучшие из них были отобраны, как предназначавшиеся для печати, по распоряжению семинарского начальства, и сохранялись в архиве епископа Иакова в Нижнем Новгороде, но затем бесследно исчезли; очевидно они были уничтожены в 60-х годах, когда имя Чернышевского стало одиозным в глазах церковников: человек, в котором они мечтали увидеть «светило церкви», стал светилом революции.
Несмотря на то, что семинарские сочинения Н. Г. Чернышевского были продуктами школьной программы схоластической церковной школы, тем не менее они носят на себе отпечаток высокой культуры и критической мысли, готовой к восприятию материалистических идей. В сочинениях гениального юноши чувствуется протест против расовой теории, против эксплоатации народов их завоевателями, защита идеи народного просвещения и глубокое осознание своего гражданского долга перед родиной.