митрополит Антоний (Храповицкий)
править«Собрание сочинений. Том I»: ДАРЪ; Москва; 2007
О свободе вероисповеданий
править(Заявление Высокопреосвященнейшего Антония, архиепископа Волынского, в VI отделе Предсоборного Присутствия 19 мая 1906 года)
правитьСуждение о желательном для некоторых партий Думы равноправии всех религий в России не должно исходить из общих априорных положений. Если бы для желательного либералам вывода было бы достаточно всем согласиться с мыслью о том, что христианство есть религия любви, что Богу не нужны подневольные поклонники, что убеждения не сдержишь и не внушишь мечом, то неужели эти истины не настолько ясны и просты, чтобы их не поняли вожди различных народов в продолжение полутора тысячи лет? Но от этих пожеланий до вывода о равноправии религии в России еще очень далеко, и перескакивать от первых к последним могут только современные газетные агитаторы, которые сами, во-первых, ни во что не веруют и потому не могут различать добра и зла, истины и лжи, а во-вторых, не имеют никаких разумных данных для того, чтобы основать свои требования убедительно и честно, а потому и заменяют всякие доказательства выкрикиванием чувствительных фраз, вовсе не относящихся к делу.
Свобода вероисповедания (а не свобода совести — это выражение бессмысленное), конечно, должна быть охраняема в государстве: нет цели держать какой-либо силой в господствующей Церкви; объявляющих себя вне вероисповедания тоже[1] следует отлучать от Церкви по двукратном увещании. Но это совсем иное дело, чем свобода религиозной пропаганды.
Впрочем, прежде чем сказать о ней по существу, должно заметить, что представительное учреждение, как Дума, рассматривает все вопросы государственной жизни с точки зрения народной воли, а не отвлеченных идей.
Итак, будет ли кто-либо спорить даже из современных, прокисших от постоянной лжи публицистов против того, что русский и вообще православный народ, составляющий более двух третей населения империи, не только с негодованием отвергнет мысль о допущении инославной пропаганды, но, напротив, единодушно потребовал бы кары за нее как за уголовное преступление, ибо православную веру, и притом в качестве веры господствующей, он считает главным предметом попечения не только архиереев, но и царя, и христолюбивого воинства. Вообще, воля народная в этом отношении гораздо менее милостива и снисходительна, нежели воля правительства не только современного, но и эпохи покойного государя и даже государя Николая I. Претендуя на правительство народной воли, Государственная Дума, имея хоть каплю искренности, и заикаться бы не стала о равноправии вероисповеданий, ибо кому неизвестно, что и те права, коими пользуются иноверцы с 17 апреля 1905 года, возбуждают усиленный ропот православного народа, ропот более громкий, нежели все прочие узаконения, пошедшие в разрез с народным духом, с народным бытом.
Обратимся теперь к разрешению нашего вопроса по существу — собственно вопроса о равноправии пропаганды религиозных убеждений.
Прежде всего, православие очень мало боится проповеди чужих религиозных догматов, и с такою проповедью едва ли какая религия решится обратиться к православным слушателям: это значило бы надеяться переманить людей от солнечного света к тусклой керосиновой лампе. Пропаганда иноверия возможна лишь через хитрость, обман и насилие. Кому не известно, какими средствами латиняне переманили к себе за последний год 200 000 православных христиан? Они напряженно распространили слух о переходе в свою ересь всей Высочайшей Фамилии и даже о. Иоанна Кронштадтского, уверяли народы в том, будто бы всех католиков перепишут в шляхту и наделят землей, а православных возвратят в крепостное состояние. Но это еще бы полгоря. Представляя собою почти весь помещичий класс в западном и югозападном крае, польские паны и графы давят православных на своих фабриках, на экономиях, на чиншах. Крестьяне здесь находятся всецело в руках этих современных феодалов: встречаясь с ними, они целуют им ноги (sic!). И вот теперь даже, т. е. пока еще нет равноправия вероисповеданий, они наделяют ренегатов Православия и деньгами, и лесом, и землею, а верных сынов Церкви обижают, лишают поденщины и выгоняют со своих фабричных заработков. Что же будет при равноправии исповеданий?
Протестантство действует теми же средствами в северо-западном крае, а различные секты — в Крыму и Новороссии. Напротив, Православие и православные всегда гнушаются подобного способа действий. Магометанин или еврей, принявший святое крещение, часто подвергается тут же линчеванию, т. е. убивается насмерть своими бывшими единоверцами, и уже обязательно доводится до полного разорения. Может ли правительство оставлять их беззащитными? Тысячи христиан отпали в магометанство в последнем году; отпало даже несколько чисто русских семейств в Оренбургской епархии, поддаваясь угрозам, подкупу и нелепым слухам о скором восстановлении киргизского царства с их наследственною династией, с изгнанием и даже избиением всех христиан.
Равноправие вероисповеданий возможно в некоторых европейских государствах и в Америке, где различные вероисповедания сходятся в общем религиозном индифферентизме, где люди всецело увлечены борьбой за земное благополучие и в этом смысле прекрасно дисциплинируют самих себя в пределах внешней формальной законности. Они не возьмутся за ножи из-за религиозных убеждений[2]; их бог — это деньги и житейские блага. Не то в России, где все значительные племена, начиная с самих русских, живут бытом религиозным и стоят за него со всем фанатизмом, присущим всякому теократическому строю. Такие племена, объединенные в одном государстве, невозможно предоставить всецело себе самим, но, предоставляя каждому веровать по своему, необходимо прежде всего сдерживать карательным законом ту пропаганду, которая не брезгует никакими средствами по самому принципу этих религий, ибо иначе неизбежна кровавая религиозная резня (примеры уже налицо). Эта опасность не есть единственный повод для государственного патроната.
Если правительства всех культурных стран карают фальсификацию в торговле, наказывают распространителей сенсационных ложных слухов и заведомой клеветы и т. д., то и наше правительство, оставаясь последовательным, должно православный народ ограждать от обмана, шантажа, экономического и физического насилия иноверцев, которыми последние только и могут действовать, как действовали католики во время польского королевства, совращая православных в унию.
Вспомним еще одно весьма важное обстоятельство, которое совершенно упускается из виду при рассуждении о веротерпимости.
Если бы наша паства была бы оглашена и в истинах своей веры, и в том, как должно взирать на разные веры, племена и сословия, то можно было бы предоставить ее себе самой и духовному влиянию ее пастырей в борьбе за веру и народность.
Но наше правительство, точнее — государство, увлекшись во времена Петра и после целями чисто внешней культуры и государственной централизации, сузило, обезличило и даже наполовину затмило религиозное сознание и религиозную жизнь православного парода. В ХУЛ веке последнему нечего было бы бояться какой угодно пропаганды (кроме старообрядческой, конечно), потому что если не каждая крестьянская семья, то каждая деревня имела своих начетчиков, живших тою же мужицкою жизнью, что и все деревенские жители, да и церковно-бытовая дисциплина была так сильна, как у евреевхасидов или, возьмем ближе, как у современных единоверцев, которым тоже, благодаря указанным условиям, вовсе не опасна никакая пропаганда.
Но правительство XVIII века оторвало духовенство от народа, загнало первых в рамки отдельной касты, воспитывало ее не в понятиях и бытовой дисциплине народного Православия, а в традициях латинской школы и теоретической богословской схоластики; народ отстранялся все далее и далее от церковной книги и от церковного клироса и, что еще печальнее, остался одиноким в своем религиозном быту, в своих постах, богомолениях, паломничестве. Духовенство делалось все ученее, все культурнее, а народ все невежественнее и менее освоенным с православною дисциплиною. Так было с народом исконно православным, великороссийским, а что сказать о забитых, порабощенных западных малороссах, белорусах или потомках старокрещенных инородцев Заволжья и Сибири?
Все эти люди, заброшенные в отношении духовного развития, придавленные к земле, должны были волей-неволей примириться с тою мыслью, что за них читают священные книги и изучают святую веру архиереи, да священники, царь, да господа, а они сами уже будут слушать их, людей ученых и могущих найти досуг и достаток для чтения.
Серая деревня почти не различает духовного начальства от мирского, духовной книги и науки от светской. Все, что идет от законодательной власти, идет от Бога, все, что напечатано в газетах, идет от царя и архиереев, — вот с какими взглядами на жизнь наткнулся наш бедный народ на горы прокламации, на кощунственные брошюры, на карикатурные изображения Высочайших Особ и о. Иоанна Кронштадтского и на все прочее, чем облагодетельствовали свою родину ее прошлогодние просветители.
Здесь и ключ к тому, как мог верить народ католическим прокламациям о принятии этой религии государем, революционным прокламациям о царском будто бы приказании грабить помещиков и т. д. Итак, забрав в свои руки народную совесть, сделав себя в глазах народа показателем истинности веры, может ли русское правительство отказаться от Православия прежде, чем народ будет оглашен в последнем сознательно? Если бы оно пожелало стать вне вероисповедания, то пусть прежде возвратит народу заарендованное у него вероисповедное сознание, пусть выдаст на несколько лет миллион для учреждения катехизаторов по крайней мере одного на 300 человек (теперь священник приходится на 2000 православных христиан), а до тех пор оно обязано ограждать православный народ от насильственного обмана, от экономического принуждения к отступничеству.
Мы сказали, что выборная власть не смеет насиловать народную волю, но должна узнавать ее и повиноваться ей. Власть правительственная имеет, конечно, и высшие полномочия, но и она должна идти в согласии если не со всякою современною, то во всяком случае с исторически неизменною волей народа. В ней, собственно, опознается Россия как возрастающий коллективный организм, как нация, как строгая, как развивающаяся в истории идея. А что такое наш народ в его истории и в его настоящем? Есть ли это группа этнографическая или группа прежде всего государственной самозащиты? Нет, русские определяют себя как группу религиозную, как группу вероисповедную, включая в это понятие и грузина, и грека, не умеющих даже и говорить по-русски. По совершенно справедливому определению К. Аксакова и других славянофилов, русский народ мыслит себя стадом Божиим, Церковью, обществом людей, совершающих свое спасение по руководству веры через молитву и труд: народ взирает на свою жизнь как на крест, данный от Бога, и все свое земное государственное благополучие он вверил царю. Пусть царь со своими боярами и воинами отражает врагов православной его страны, пусть для этого берет подать и рекрутов, пусть Царь своих слуг судит и карает воров, разбойников и других злодеев — все это мало интересует русского человека: его дело подвизаться в труде и молитве да учиться добродетели у людей Божиих, а чтобы никто ему в этом не мешал, о том печется царь и его воины. Правда, в его стране есть много и таких людей, которые чужды всенародной цели жизни, т. е. спасения, но если они не мешают в этом русским людям, то пусть беспрепятственно живут своим «поганским обычаем» и молятся своим богам, пока не познают истинной веры: но конечно, не только личная цель каждого, но и предназначение всей православной страны своей каждый русский видел в том, чтобы возвещать свет православия и среди своих «басурманов», и за пределы родной страны, как нам это доказывает постоянная миссионерская колонизация русских на Восток и Север, начиная с XI века, и постоянное их сознание своего исторического долга высвободить единоверных братии из-под турка и низложить его «богомерзкое царство», о чем возносится ектения на молебне новолетия от дней Иоанна III и до дней Николая П.
Отречься от той задачи, которую народ считает своим главнейшим делом в продолжение девяти веков, установить равноправие всех вер в русском государстве — это значит упразднить Россию как исторический факт, как историческую силу, это значит произвести большее насилие над тысячелетним народом, чем татарские ханы или самозванцы смутного времени.