Кавелин К. Д. Государство и община
М.: Институт русской цивилизации, 2013.
О родовых отношениях между князьями древней Руси.
Ст. Соловьева (Московский литературный и ученый сборник на 1846 год)
править
Статья г. Соловьева «О родовых отношениях между князьями древней Руси», как и все, писанное им, отличается несомненными достоинствами: чисто историческим тоном, отсутствием всяких предубеждений, которые, начиная уже с Карамзина, мешали и мешают понять нашу древнюю, а потому и новую историю и представляют в ней многое в ложном, неестественном виде, наконец, добросовестным собранием фактов и ясным, отчетливым изложением.
Содержание статьи г. Соловьева может быть передано в немногих словах. Ее главная задача — определить отношения между удельными князьями. Эти отношения основаны на родовом начале, т. е. начале крови, родства, во сколько оно при своей естественной шаткости может установить отношения между людьми, пока не получит юридического определения. С одной стороны, власть старшего в роде над младшими родичами почти безусловна, не ограничена; с другой — она как несознанная, неюридическая не представляет ничего твердого, постоянного и потому ничем не обеспечена. Если старший родич, великий князь не заботится об интересах младших князей или им это так покажется, — власть его исчезает, и он должен отстаивать ее силой. Кто же из князей считался старшим? Этот вопрос разрешен г. Соловьевым превосходно. Сначала старшим считался, разумеется, тот, кто был старее по рождению и летам. Дядя был старше племянника, первый сын старше второго и т. д. Потом это понятие о старшинстве несколько изменилось. Когда отец умирал, старший его сын заступал место отца для младших своих братьев. Но он был вместе отцом для своих детей. Итак, племянники стали братьями своим дядям. Но какими? Старшими или младшими? Сперва младшими; старшинство принадлежало дядям. Но потом старший сын старшего брата, т. е. старший племянник получал первенство над дядями на следующем основании: старший сын старшего брата — отец своим братьям, а т. к. дяди считались тоже его братьями, то он стал отцом и для них. Старшинство дядей над племянниками господствовало в древнейшей России до монголов, первенство старшего племянника — в северо-восточной России.
Вот содержание прекрасной статьи г. Соловьева. Этот взгляд на отношения князей у нас еще новь. На него, правда, намекали иногда, но как будто нечаянно, бессознательно, и оттого русская история через эти намеки ничего не выиграла. Заслуга г. Соловьева в том, что у него родовые отношения удельных князей поставлены на первом плане, через что им возвращено их настоящее, глубокое, решительное значение в судьбе древней России — значение, которое эти отношения имели в жизни, но не имели в науке. Такая заслуга гораздо важнее, нежели может показаться с первого взгляда. Когда, наконец, обратится в обиходную истину, что весь древний быт России, не только частный, но и государственный (если только его можно так называть), вращался около одного родственного, кровного начала, которым первоначально более или менее живут все незавоевательные народы, — мы поймем многое в русской истории, чего до сих пор не понимаем. Первые времена ее потеряют тогда таинственное, но обманчивое обаяние, которое придал им Карамзин. Теперь исследователя русской старины как-то невольно влечет в туманную даль прошедшего, и чем дальше, тем кажется она привлекательнее. Хочется узнать обстоятельно не только, что было во времена Рюрика, но даже до Рюрика. В эти отдаленные времена вглядываешься с уверенностью найти что-то необыкновенное, невиданное. Воображение рисует чудные картины, невозможное и небывалое существование, как некогда грекам чудными, райскими казались земли, о которых до них доходили одни темные слухи. Отсюда выходит и вышло со временем большое зло. Воззрение на историю потеряло историческую почву и стало совершенно отвлеченным, прикрывая себя фактами. Этот недостаток ощутителен в Карамзине. Характеры у него созданы, а не воспроизведены, события освещены неестественным светом. Оттого нет никакой возможности понять: как же все это делалось в старину и зачем делалось? Отчего после варяжского периода наступил удельный, а потом именно московский? Исторические деятели разных времен и эпох, как в панораме, проходят один после другого в одной хронологической, а вовсе не внутренней исторической преемственности. В этом царстве бесплотных теней все эпохи, лица, события так похожи друг на друга, что нет никакой причины не представить себе России задолго до Рюрика стройно организованной, с развитым общественным бытом и цивилизацией. Каков же был этот быт? Он неизвестен, следовательно, был, конечно, гораздо лучше, выше последующего. Это обыкновенный вывод, который делает человек, ища Эльдорадо — воплощения своих мечтаний и отвлеченных требований в действительном мире. Чем менее фактов, тем больше разгула и простора для фантазии. Наш действительный мир исполнен зла — стало быть, было или будет когда-нибудь хорошо. В ложности такого рассуждения трудно убедиться. Из него прямым путем вытекают и оптимизм, и пессимизм — оба равно ложные, потому что ищут полного воплощения идеалов в действительности: один — в будущем, другой — в прошедшем. Но пессимизм хуже оптимизма тем, что последний, по крайней мере, питает и поддерживает силы и деятельность, а первый заставляет человека сложить руки, высасывает из него все живые соки и делает его мистиком. В самом деле, может ли что-нибудь быть бесплоднее убеждения, что в мире все идет к худшему, что, развиваясь и живя, человек падает? Вы скажете: да он и не совершенствуется, не улучшается. Я согласен. Да разве непременно нужно предположить то или другое? Разве нельзя уже никак обойтись без этих двух воззрений?
История беспрерывно рождает новые вопросы и находит на каждый из них свой ответ. И вопросы, и ответы идут один за другим, не повторяясь никогда и в такой постепенности, что последующее всегда предполагает предыдущее и может только тогда возникнуть, когда предыдущее разрешено. Последовательность, целость, единство всего существующего так естественны, так в порядке вещей, что человек все может снести, кроме тупой, бессмысленной случайности, и, приняв ее за основной закон жизни, лишается силы и энергии. Оттого-то, чтобы понять историю, не должно ни на минуту сходить с почвы действительности. Верный взгляд на факты непременно даст ответ, почему за такой-то эпохой следовала такая-то, и перестановка их в самой науке сделается невозможной. Вы думаете, что древнее время было лучше, а следующее хуже: история докажет вам, что это ошибка, обман, может быть, очень добросовестный, но все же обман. Последующая эпоха в фактах представит вам самую строгую, вполне исчерпывающую критику предыдущего, даже в том, что, казалось бы, не подлежит никакому разложению и признавалось за первоначальную, непреложную, основную истину. Для этого нужно только смотреть на историю просто, без задних мыслей, что кажется очень легко, а на деле очень трудно. В статье г. Соловьева мы находим именно такой взгляд, хоть он и не высказан. Древняя Русь так мало имела в себе зачатков гражданственности, что до XIII в. и далее не только частный, но и общественный, государственный быт ее покоился на одних кровных, родственных отношениях и определялся ими. Нужно было много веков, чтобы выжиться ей из этого доисторического состояния. Одно это отнимает всякую возможность и охоту пускаться в исследование о дорюриковском периоде русской истории. Этого мало: ужасы Иоаннова царствования, период самозванцев, такой страшный, общественность времен Кошихина, реформа Петра и все такие явления в русской истории покажутся естественными и понятными, законными; а теперь они — еще необъяснимая загадка, иероглифы, к которым страшно подступиться. Мы поймем, что в древней России даже само юридическое определение родственных отношений был важным шагом вперед. Прежде, нежели они исчезли как начало, определяющее весь наш древний быт, они должны были перейти в полное сознание, так сказать, осесться, уложиться в известные формы. Местничество с его техническим языком появилось оттого не при Ярославе, а уже гораздо позже, и в Москве обработано классически, сколько можно было в то время.
Вот все, что мы имели сказать о статье г. Соловьева. Она вполне округлена, окончена по мысли автора и потому с нашей стороны не подлежит дальнейшей критике. Некоторые недосмотры есть: например, на с. 204 говорится, что младшие обязаны были «идти всюду по первому зову старшего». Место, приведенное из Ипатьевской летописи [1], показывает, что это выражение не совсем точно, может быть, даже не довольно обще. Далее, там же, в числе обязанностей младших в отношении к старшим упоминается особливо обязанность первого «смотреть» на последнего. Это выражение также принято слишком буквально и не объяснено. Право старшего судить ограничивалось только «разбором споров между младшими». На с. 215 сказано, что князья, выбравшие себе старшего, назывались в отношении к нему ратниками, а из цитаты этого не видно. Можно толковать, что под ратниками здесь разумелись князья, но толкование будет произвольно. Впрочем, эти недосмотры очень неважны и почти не заслуживают упоминания.
Одно позволим мы себе высказать не в виде требования, а только в виде желания: мы желали бы видеть в статье г. Соловьева не одно изложение фактов, а найти и их объяснение. Такое объяснение не только возвысило бы достоинство и без того прекрасной статьи, но даже, как мы думаем, способствовало бы во многом и самым исследованиям автора; некоторые факты осветились бы с другой стороны, а вместе с тем, быть может, иначе были бы и изложены. Г-н Соловьев подробно излагает все факты, в которых выразилось отношение старших и младших князей между собою, но начала, из которого проистекли эти факты, не определяет. А когда речь идет об отношениях, начало едва ли не всегда первое, главное. Были ли эти отношения строго определенные, юридические или нет? Автор об этом не говорит. Именно потому, приступая к прошедшему с настоящими понятиями, мы идем от предположения, что эти отношения были юридические, хотя и основанные на началах кровных, родственных. Как же странно читать следующее место в статье: «Старший в роде до тех только пор сохранял неограниченную власть, пока сам свято исполнял свои отеческие обязанности, то есть пока не отделял своих интересов от интересов целого рода, пока не переставал смотреть на каждого младшего, как на собственного сына, не делая никакого различия между ближними и отдаленными родичами, сохраняя между ними строгую справедливость. Как же скоро старший в роде пренебрегал своими отеческими обязанностями, как скоро предпочитал собственные выгоды или выгоды детей своих интересам целого рода, то он терял свое значение старшего, отца; все его права, равно как обязанности младших к нему, рушились, его власть заменялась или общим родовым советом, или в случае разногласия князей каждый из них действовал, защищал свои права, как умел и как мог».
Итак, юридических понятий и отношений мы прежде не имели. Никто не судил и не разбирал старших и младших в роде, никто не произносил против великого князя приговора, лишавшего его значения отца. Следовательно, не было и никаких ручательств, что отношения были всегда таковы, как представляет их автор статьи, ибо от произвола зависело, признать их или не признать. Так и было. Отношения были в самом деле чрезвычайно произвольны, весьма часто случайны, но и предлогом к ним точно служили большей частью отношения кровные, родственные, потому что о других отношениях не было и понятия.
Если бы г. Соловьев обратил внимание на это важное обстоятельство в истории древней России, именно на это почти совершенное отсутствие юридического элемента, он не сказал бы (на с. 215), что отнятие и неволя лишали князей права на том основании, что битва, по нашим древним понятиям, считалась за суд Божий. Вопросы, которые решались войнами, были тогда, как и теперь, так важны, риск так велик, а способ решения так случаен, что человек необходимо должен был убедиться в направлении такого рода дел Божескою силою; но, утешая себя мыслью, что битва — суд Божий, человек никогда не мог подавить в себе мысли, что, хотя и побежденный, он прав, и всегда снова отдавал дело на перевершение того же суда Божия, т. е. войны, как скоро представлялся к тому удобный случай. Следовательно, нельзя сказать, что война могла лишить князя права; она только на время или навсегда отнимала у него возможность осуществить свои требования. Бесспорно, в тогдашних войнах еще несравненно менее было юридических элементов, чем даже теперь. Войны князей в период уделов могут служить лучшим доказательством справедливости наших слов.
Точно так же автор не объяснил основного начала родовых отношений и различных положений, из них проистекавших, равно как и тех изменений, которые со временем произошли в этих отношениях. Нам кажется, что через те и другие проходит одна мысль, которая связывает их в одно целое, объясняет переход удельной России в московскую и таким образом дает единство древней русской истории. Эта мысль или движущее начало есть постепенное вытеснение рода семьей. Как известно, род от семьи существенно тем отличается, что в нем, т. е. в роде, счет идет от родоначальника. Кто по рождению к нему ближе, тот и старше. Поэтому род может обнимать бесчисленное число членов, связанных между собою родством, и в нем дяди имеют всегда преимущество перед племянниками. Напротив, в семье, которая ведет свой счет от отца и обнимает одних нисходящих родственников, число последних необходимо менее сравнительно с родом; первенство принадлежит сыновьям, а не дядям, нисходящим, а не боковым. В этом заключается и причина, почему семья есть то начало, которое становится всегда в противоположность с родом, отрицает и разлагает его по естественному закону распадения кровного союза и заменения его мало-помалу гражданским, юридическим: и у нас семья вытеснила, наконец, род, как семья, в свою очередь, была впоследствии вытеснена лицом. Враждебное отношение рода и семьи появляется у нас очень рано, и их борьба с большим и большим преимуществом семьи наполняет собою весь период уделов. Такой взгляд, сколько мы понимаем, не только не противоречит основным началам г. Соловьева, но, напротив, дополняет их. Понятным становится, почему вымышлено было старшинство старшего племянника над дядями; почему племянники не могли быть совладельцами с дядями (с. 212); почему старшие племянники не считались братьями своим дядям, если отец их умер еще при жизни своего отца, а их деда. Наконец, само избрание князя «в отца место» из чужого рода — факт позднейший — объясняется весьма просто совершенным упадком родового начала, много раз побежденного семьей. Род обратился как бы в союз гражданский, но еще проникнутый прежними родовыми понятиями.
В заключение пожелаем, чтобы в нашей исторической литературе появлялось побольше таких статей, какова разобранная нами. Если это желание скоро исполнится — время настоящего понимания русской истории.
КОММЕНТАРИИ править
Место первой публикации установить не удалось. Биограф Кавелина Д. А. Корсаков указывает место первой публикации: «Отечественные записки», 1846", однако за 1846 г. в «Отечественных записках» данная публикация отсутствует.
Повторно: Кавелин К. Д. Сочинения. В 4 ч. Ч. 2. Критические статьи и рецензии. — М., 1859. — С. 89-97.
Кавелин К. Д. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1. — СПб., 1897. — С. 269—278.
Последующие труды ученых школы родового быта опять вызвали возражения со стороны М. П. Погодина и славянофилов. Главные из этих трудов были разобраны К. Д. Кавелиным. Это статьи, во-первых, по поводу новых исследований С. М. Соловьева — его докторской диссертации «О родовых отношениях между князьями Рюрикова дома» и I тома «Истории России с древнейших времен»; во-вторых — о монографиях А. Тюрина и П. В. Павлова; в-третьих — о книге Б. Н. Чичерина «Областные учреждения России в XVII в.». Книга П. В. Павлова о Борисе Годунове вызвала три статьи откликов М. П. Погодина: 1) Послание к г. Кавелину. — Москвитянин. — Кн. I. — Отд. IV — 1850. — Октябрь. — № 19. — С. 135—142; кн. II. — Отд. IV — Октябрь. — № 20. — С. 164—174; 2) Разбор антирецензии г. Кавелина. — Там же. — Кн. I. — Отд. IV — Ноябрь. — № 21. — С. 31-40; 3) "Заметка о своих статьях по поводу рецензии на книгу Павлова. — Там же. — Кн. 2. — Отд. VI. — Декабрь. — № 24. — С. 82.
[1] Общерусский летописный свод южной редакции (кон. XIII — нач. XIV в.), древнейшим сохранившимся списком которого является Ипатьевский XV в. Восходит к южно-русскому летописному своду конца XIII в. Рукопись эта, найденная H. M. Карамзиным, содержит второй по древности (после списка Летописи Лаврентьев-ской 1377 г.) список начальной русской летописи — Повести временных лет. Летопись охватывает хронологический период до 1292 г. и включает три основных памятника: «Повесть временных лет» — от начала летописи до 1118 г.; Киевскую летопись — от 1119 до 1200 г.; Галицко-Волынскую летопись — от 1201 до 1292 г. Летопись сохранилась в семи списках.