О путешествии Иосифа Ачерби на Северный мыс
правитьГ. Ачерби, проезжая Швецию, не имел времени наблюдать нравы и обычаи ее жителей. Несколько неважных анекдотов и множество бесполезных известий об академии Стокгольмской занимают большую половину первого тома. Путешественник одушевляется, берет кисть свою не прежде, как приехав в Финляндию и потом в Лапландию: там, под суровым небом, автор пишет совсем другими красками, изображает очаровательность, чудесность.
В сих странах пустынных жизнь человеческая есть беспрерывный феномен, и сам человек — живущий среди льдов, окруженный ужасами природы, непрестанно борющийся с нею и сохраняющий бодрость духа среди всеобщего сетования — есть феномен редкий, удивительный: крайности не ужасают его; он с твердостью встречает зиму весьма холодную после весьма жаркого лета.
По наступлении зимы, реки, озера, моря — исчезают; реки превращаются в большие, твердые дороги; по морю ездят на санях с такою же удобностью, как по земле. Иногда лед трещит под ногами, чужестранец не может без трепета помыслить о путешествии над безднами по морской поверхности, столь ломкой и ненадежной; северный житель привык к опасностям и не обращает на них внимания.
Находим в истории, что один король шведский расположился со всею армиею на поверхности Балтийского моря, приказал разложить огни, и простоял 48 часов. В стране, лежащей под умереннейшим климатом, на замершем озере Меотийском (Азовском море), один военачальник Митридатов одержал победу над неприятелем, а в последовавшее лето выиграл морское сражение на том же озере. В 763-м году, в царствование Константина Копронима, Понт Эвксинский (Черное море) мог бы служить местом сражения для двух многочисленных армий; поверхность его тогда замерзла в глубину на тридцать локтей. Во время оттепели Азия и Европа страшились несчастных последствий; ледяные горы едва не разрушили Константинополя.
Хотя зима в странах северных жестока и продолжительна; однако ж она имеет свои прелести, свое великолепие. Когда солнце сокроется за горизонт на три месяца, в то время освещает землю северное сияние чудесное, очаровательное. Огни атмосферические забавляют жителей в часы, свободные от упражнений; кажется, что природа блестящими метеорами хочет утешить их в несчастье, хочет рассеять печаль их. Сия природа, по-видимому столько для них строгая, нежит неизъяснимыми приятностями людей простодушных, которых участь кажется нам достойною сострадания, и которых мы почитаем осужденными жить в местах самых несносных.
В сих обширных пустынях человек имеет свои удовольствия, свои душевные движения, свои наслаждения, которые, может быть, ни в чем не уступают нашим. В продолжение зимы, он живет неразлучно с собою и с родными, следственно чувствует всю цену связей сердечных; оттого на Севере гостеприимство почитается в числе первых добродетелей; от того лапландец встречает чужестранца с распростертыми объятиями и обходится с ним несравненно искреннее и дружелюбнее, нежели в странах полуденных, где человек почти всегда живет вне самого себя. Никогда честолюбие не вооружало лапландцев; можно сказать утвердительно, что они одни только во всем пространстве мира наслаждаются беспрерывным спокойствием.
С наступлением мая в Финляндии и Лапландии все принимает на себя другой вид, все одушевляется, все начинает жить и благоденствовать. Лишь только первые лучи солнечные осветят хижину лапландца, натура пробуждается от долговременного сна, расторгает свои оковы, улыбается, одевается в светлую ризу и представляет взорам очаровательное зрелище. «Птицы, говорит г. Ачерби, слетаются от пределов мира для того, чтобы населить леса и поля, озера и болота, оживить сельскую картину.» Лишь только снег сойдет с земной поверхности, и уже везде видите прелестную зелень. Человек утопает в радостных восторгах от действия внезапного обновления; днем он наслаждается неожиданным счастьем своим, сидя под тенью дерев, при шуме журчащего источника; ночью удовольствия его не прерываются. В то время, когда жители других частей света погружены в глубоком сне, лапландцы и финляндцы гуляют, путешествуют, забавляются охотою. Г. Ачерби замечает, что после десяти часов вечера бывает так светло, что можно стрелять в цель.
Громы там слышны очень редко, и лето скоро оканчивается. Зима, несмотря на снежные громады, на жестокую стужу, гораздо сноснее в сих местах, нежели лето, которого долгие дни столько же мучительны, как под экватором. Тучи комаров под полюсом страшнее, нежели львы и змеи в Африке. Насекомые ведут с людьми беспрестанную войну, нападают на них во всякое время, влетают в рот, падают в кушанье, словом, нигде не дают покоя; иногда ветры, прогоняя сих докучливых тварей, ненадолго избавляют людей от их присутствия.
Если полагаться на нелепые заключения о действии климата на душу, о котором согласно утверждают обыкновенные географы, то обитатели печальных стран сих должны быть лишены всех умственных способностей и стоять наряду с бессловесными животными. Но человек не изменяется подобно натуре; ум его вместе с нею не леденеет. Несмотря на то, что финляндцы живут под суровым небом, язык их не только приятен, но и нежен; они умеют украшать свои песни, и ледяные горы служат им вместо Парнасса. Дикие местоположения рождают в них высокие идеи. В рунических стихотворениях блистает огонь пылкого воображения; слова живостью и нежностью не уступают выражениям обитателей прелестных стран юга. Даже простые поселяне иногда одушевляются жаром поэзии цветущей и богатой. Приведу в пример несколько слов из песни молодой остро-ботнийской крестьянки, не умеющей ни читать, ни писать, оплакивающей отсутствие своего любезного.
«Увы! для чего ветры не могут чувствовать? для чего Зефиры не умеют говорить? Ветры приносили бы ко мне слова моего любезного; Зефиры уведомляли бы его, как я тоскую.»
Муза финляндская не уступает таланту английского башмачника Блумфильда, которого сочинения удостоены перевода на разные языки. В Финляндии даже песни, которыми усыпляют детей, отличаются милою простотою и изображают материнскую нежность самым трогательным образом. Новый Макферсон собранием стихотворений рунических одолжил бы ученый свет столько же, сколько изданием песен шотландских бардов.
Финляндцы весьма чувствительны к красотам музыки; они подобно восточным народам, плачут, слушая мелодические звуки, и наслаждение, доставляемое добросогласием, предпочитают всем прочим удовольствиям душевным.
На Севере, более нежели где-нибудь, человек ощущает потребность в неустрашимости, в присутствии духа, без чего невозможно вступать в бой с медведем или с морским тюленем. Мы отличаемся геройскою храбростью в сражениях, под знаменами, при громе огнестрельных орудий, бедные рыболовы финляндские показывают оную в диком уединении, в тишине, сражаясь с чудовищами. В самом деле, какая потребна отважность для того, чтобы немедленно по вскрытии моря садиться в челнок, объявлять войну ужасным фокам и не страшиться ледяных громад, плавающих по поверхности! Какой солдат не согласится лучше лезть на городскую стену, нежели подвергаться таким опасностям! Следующее обстоятельство должно нас в том уверить. Два финляндца, занимаясь сею страшною ловлею, увидели двух тюленей, сидящих на небольшой льдине. Промышленники тотчас привязывают лодку свою к сему ледяному острову, всходят на глыбу и приближаются к неприятелю. Между тем, удар большой льдины разбил вдребезги лодку, и лишил их всей надежды избавиться от угрожающей опасности. Несчастные в продолжение двух недель, каждую минуту умирая от страха, плавали по морю и видели, как льдина отчасу уменьшалась; страдая от голода, они решились грызть свои собственные руки; на необозримом пространстве моря не видели ничего — кроме смерти. Наконец рыбачье судно встретилось с ними и спасло их от погибели. Желательно знать, какой человек может перенести подобную муку и претерпеть голод двухнедельный?
Все землеописатели смешивают Вестро-Ботнию с Лапландиею; поэт Реньяр, посетив берег реки Торнео, думал, что достиг до пределов Севера и вырезал на камне следующий стих:
Sistimus hic tandem, nobis ubi defuit orbis.
Но оттуда еще довольно далеко до Лапландии, в которой не находится ни одной финляндской хижины.
Можно думать, что под полярным кругом не слышно ничего более, кроме ревущих медведей, воющих волков и охриплых голосов морских чудовищ. У нас привыкли говорить о северных народах с чувством соболезнования. Извиняю сие заблуждение, потому что нынешние философы и географы всячески стараются удержать нас в сем несправедливом мнении.
Кроме других мест, даже за рекою Торнео многие семейства наслаждаются всеми выгодами, всеми удовольствиями, известными в отборных обществах городов южной Европы. Г. Ачерби был восхищен самым приятным образом, когда в местах почти диких увидел любезных девиц, превосходно воспитанных, занимающихся музыкою и пленяющих искусною игрою на фортепиано. Там, в уединенных семействах, принимают чужестранца с непритворной радостью; там осыпают его нежными ласками; там день его прибытия торжествуется всеобщим веселием, а при прощании с обеих сторон льются слезы дружбы и признательности. Не столько печалится мать, разлучаясь с сыном своим, сколько гостеприимное семейство, прощаясь с чужестранцем.
Мопертюи описывает климат Ботнии самыми ужасными красками. «Там» говорит сей академик: «иногда поднимаются страшные бури и снег засыпает путешественников….. У выходящих на открытый воздух раздирает грудь от стужи, и проч.» Это описание зимы. Г. Ачерби видел страну сию в другое время года; его повествование не надлежит почитать противоречием тому, что говорит французский академик. Г. Ачерби живописует лето и изображает нам картины любопытные и прелестные, истину которых свидетельствуют описания, сделанные русскими и шведами, посещавшими страны глубокого Севера.
Какое великолепное зрелище там представляется глазам обитателя земель южных, когда солнце в ясный полдень июля стоит над горизонтом! Государи, принцы, вельможи, литераторы, знаменитые путешественники посещали Торнео для того только, чтобы восхищаться сею картиною величественною, чудесною. Все литераторы, от Реньяра до Весвроти, желая оставить по себе следы бессмертия в странах гиперборейских, вписали имена свои в книгу церковную, в бедном городке Юкаспервисе, украсили ее пышними надписями, имели удовольствие перекликаться с эхом сей дикой страны и рассказывать ему свои приключения. Прочтите высокопарные слова Ламотрея, который написал: Vidit Polus Arcticus ipse, et mihi inocciduum ostendit Laponia solem; полюс арктический видел меня; Лапландия показала мне свое солнце не заходящее. Англичане, итальянцы, французы, все наперерыв старались вписать имена свои, и тем сделать их славными не менее самой ученой академии.
Лапландия покрыта озерами и малыми речками; последние изобилуют порогами; несмотря на то, финляндцы и лапландцы не страшатся плавать. На малых лодках они без труда спускаются вниз вместе с падающею водою. Берега рек усеяны множеством водяных птиц, плавающих под навесом кустов ивовых и березовых; все сие представляет восхищающую картину. Путешественник любуется прелестными холмами; глаза его пленяются пестротой отдаленных кустарников, неизмеримых болот и вообще красотой сельских видов.
Лапландцы разделяются на два рода: одни живут домами, другие ведут жизнь кочевую. Г. Ачерби невыгодно отзывается о сих последних; напротив того г. Тук приписывает им природный ум и удивительную способность к наукам; он свидетельствует, что, кроме многих других, ему знаком был лапландец, который умел говорить по-латыни, по-гречески, по-немецки, по-английски, по-татарски и сверх того разумел другие языки.
Нет сомнения, что они вообще нерадят о воспитании. Лапландцы воспитывают детей своих по Руссовой методе, то есть, удовлетворяют все их прихоти; по счастью дети, живучи всегда при родителях, заблаговременно привыкают к трудам, а это весьма много способствует образованию свойств молодых людей, оставленных на произвол их склонностей. Кочевые лапландцы сами ищут знакомства с чужестранцами и предлагают им все, что имеют. Сей народ, по добродушию и благотворительности, занимает первое место между всеми земными народами.
Что касается до лапландцев, живущих неподвижно на одном месте, г. Ачерби описывает их нравы и свойства таким пленяющим образом, что в растроганном читателе рождается охота, по крайней мере один раз в жизни, посетить добродушных жителей стран полярных. Любовь братская господствует между ними. И теперь еще Лапландия гордится своими патриархами, которые с непритворной искренностью угощают странников. Там царство золотого века; там хижины отворены для всякого путешественника; там не боятся хищения; и что можно похитить у сих людей добродушных? Все их богатство состоит в рыбьем жире, оленьих кожах и сушеной рыбе. Живучи в мире с собою, предавшись тихому влечению естественных склонностей, соединяясь в общество по нужде, они проводят счастливые дни свои в безмятежном спокойствии, в отчуждении от буйных страстей, нарушающих благоденствие народов просвещенных.
Ах! чувствую и знаю, что лапландец, вывезенный из дикой родины своей, пожалел бы о снегах, об оленях, о своей хижине, о ледяных громадах, умер бы от печали и отчаяния. Много раз привозили лапландцев в Копенгаген, старались забавлять их, занимая нашими веселостями, старались заставить их забыть свое отечество — все напрасно! Бедные умирали от печали, вспоминая о своей родине, о предметах своей нежности, с которыми безжалостно их разлучили.
Г. Ачерби, достигнув до пределов Северной Европы, нашел там землю украшенную великолепием; берег Ледовитого океана изобиловал всеми богатствами царства прозябений. Кажется, что натура неохотно оставляет человека; она прощается с любимцем своим, подобно нежной матери, которая улыбается к младенцу, желая ободрить его и утешить. На краю своего владения, там, где начинается область хаоса, натура с сугубым усилием роскошествует и веселит путешественника.
Наконец г. Ачерби достигает до Северного мыса — цели своего путешествия — до пределов обширного обиталища смертных. Там оканчиваются царства и республики, там оканчивается земное величие — нет более вселенной! Куда пойдет он далее? В какой мир направит путь свой? Ледяные горы остановляют его шествие. Бог положил сию преграду; один Бог может ее расторгнуть. Оттуда не трудно воспарить умом в пространства бесконечные! «Ни одной птицы — ни зелени — ни растений — дикая пустыня, океан неизмеримый, небо беспредельное, солнце незаходящее, ночь беспрерывная, молчание, пустота: вот черты сей картины! Вот мыс Северный!»
Из сих коротких слов, выписанных из путешествия г-на Ачерби, должно заключить, что воображение автора, рожденного под прекрасным небом Авзонии, не охладело под полюсом Медведицы.
О путешествии Иосифа Ачерби на Северной мыс: (Из иностр. жур.) / [Пер. М. Т. Каченовского] // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 19, N 2. — С. 85-99.