1826: Шаликов П. И.(?) Стихотворения Александра Пушкина // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук; Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 299—300.
http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-299-.htm
Спешим уведомить наших читательниц о вышедшей книжке стихотворений Александра Сергеевича Пушкина.
Уже мы видим радостную улыбку на прекрасных устах при имени поэта, произведениям которого невозможно никаким рассказом о красоте их придать более привлекательности, нежели сколько придает им одно его имя! Между тем вкус читательниц определит достоинство каждой пьесы вернее прозаического суда о пиитических произведениях.
Même quand l’oiseau marche, on sent qu’il a des ailes[1] 1.
Итак, ограничимся выпискою преуведомления от издателей, — чтобы дать обстоятельное понятие о сем издании.
«Собранные здесь стихотворения не составляют полного издания всех сочинений А. С. Пушкина. Его поэмы помещены будут со временем в особой книжке. Мы теперь предлагаем только то, что не могло войти в собрание собственно называемых поэм.
В короткое время автор наш успел соединить голоса читателей в пользу своих пиитических дарований. Мы считаем себя вправе ожидать особенного внимания и снисхождения публики к нынешнему изданию его стихотворений. Любопытно, даже поучительно будет для занимающихся словесностью сравнить четырнадцатилетнего Пушкина с автором „Руслана и Людмилы“ и других поэм. Мы желаем, чтобы на собрание наше смотрели как на историю пиитических его досугов в первое десятилетие авторской жизни.
Многие из сих стихотворений напечатаны были прежде в периодических изданиях. Иные, может быть, нами и пропущены. При всем том это первое в некотором порядке собрание небольших стихотворений такого автора, которого все читают с удовольствием. Как издатели, мы перед публикою извиняемся особенно в том, что, по недосмотрению корректора, остались в нашей книжке значительные типографские ошибки»2.
Книжка напечатана прекрасно в С.-Петербурге 1826 г. и на прекрасной бумаге; состоит из 192 страниц в 8-ю долю. Продается здесь в Ун<иверситетс>кой книжной лавке у А. С. Ширяева по 10 руб. ассигн<ациями>.
ДЖ. 1826. Ч. 13. № 2 (выход в свет 21 янв.). С. 92—94. Без подписи.
Вероятно, принадлежит самому П. И. Шаликову, о чем говорят как стилистические особенности рецензии, так и прямая связь ее со стихотворным откликом на II главу «Евгения Онегина», принадлежащим Шаликову (см. с. 301 наст. изд.).
1 Цитата из I песни поэмы А.-М. Лемьера «Праздники и обычаи года» («Les Fastes et les Usages de l’annêe», 1799).
2 Цитируется предисловие издателей (очевидно, П. А. Плетнева) к «Стихотворениям Александра Пушкина». См. письмо Пушкина к брату Льву от 27 марта 1825 г. с поручением Плетневу написать предисловие и с указанием некоторых моментов, которые должны быть там акцентированы (XIII, 157—158).
Шаликов П. И. «Евгений Онегин». Глава вторая // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук; Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 301—302.
http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-301-.htm
(О романе в стихах должно, по-настоящему, и говорить не в прозе. Итак, мы отваживаемся дать знать стихами о содержании и достоинстве сей главы).
Мы в первой видели главе
Картину франтов, мод и света
При пиитической Неве,
Где развился талант поэта,
Как волны раннею весной.
Его нам кисть в главе второй
Совсем иных картину нравов,
Иных характеров и лиц —
От наших вдалеке столиц —
Иных обычаев, уставов,
С иною жизнию, с иной
Потребностью страстей и счастья,
Рисует верною рукой:
И обе — скажем без пристрастья
И с независимой душой —
Равно прелестны, и знакомы,
И уморительны, подчас
И поучительны для нас;
И пусть другой напишет томы
Сих самых же картин: оне,
Смолчав о красках и огне,
Скажу — полней отнюдь не будут. —
Двух глав… в два века не забудут —
Затем что есть всему предел! —
Блажен, кто и для внуков пел!
ДЖ. 1826. Ч. 16, № 21 (выход в свет около (не позднее) 6 ноября — МВед. 1826. № 89. 6 ноября). С. 109—110. Подпись: К. Ш.
Начало рецензии перекликается с извинениями за «прозаический суд о пиитических произведениях» в рецензии на «Стихотворения Александра Пушкина», помещенной в «Дамском журнале» без подписи (см. с. 299 наст. изд.), что подтверждает атрибуцию этой последней П. И. Шаликову.
Шаликов П. И. «Евгений Онегин». Глава 3 // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук; Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 328—331.
http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-328-.htm
Пушкин не может писать дурных стихов — это всем известно, это многими сказано, и это неоспоримо: следовательно, не о стихах Пушкина говорить должно; даже не о мыслях, которые, собственно, принадлежат прозе; но о том, что существенно составляет поэзию и чему нельзя довольно надивиться в поэте. Например, спрашиваю у себя, где, когда и как Пушкин мог приобресть такое опытное познание сердца человеческого? где, когда и как мог он научиться языку страстей во всяком положении? где, когда и как нашел он ключ к сокровеннейшим чувствам и помыслам? Кто ему дал искусство — одним очерком ясно представить характеры с их отдаленным развитием и происшествия с предбудущими последствиями? Кто дал ему кисть и краски — живописать для воображения точно так, как живописуется природа для глаз? Вот тайна поэта и поэзии! Он — чародей, властвующий безусловно над ними; она — волшебное зеркало, показывающее все под образом жизни, души, истины.
Обратите внимание на приступ поэта к письму Татьяны и на самое письмо:
Кто ей внушал и эту нежность,
И слов небрежную любезность?
Кто ей внушал умильный взор,
Безумный сердца разговор
И увлекательный и вредный?
Я не могу понять.
И читатель говорит: «Я не могу понять, кто ему внушил все сии оттенки изображаемого предмета?»
………………………………… но вот
Неполный, слабый перевод,
С живой картины список бледный,
Или разыгранный Фрейшиц
Перстами робких учениц.
Но сия-то мнимая бледность списка и составляет истинную яркость картины; но сии-то персты робких учениц и дивят смелостию сравнения! Такова живопись эпитетов!
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда б не знала вас;
Не знала б горького мученья.
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?),
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.
Как милы сии выражения под пером невинности, чувствующей свое высокое назначение!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души.
Можно ли под пленительнейшими чертами представить в олицетворенном образе то, что мы называем симпатиею, решающей судьбу нашу?
Кто ты: мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель?
Какой вопрос? Он излетел из души… не Пушкина — нет! а самой Татьяны!
Кончаю! страшно перечесть…
Страшно перечесть! Это страшно не есть ли страшное доказательство для гоняющихся за умом с мерою и рифмою в запасе, что поэт — нравственный Протей, принимающий без всякого усилия в сердце свое чувствования, ни по чему не принадлежащие его сердцу, и присвоивающий себе чужое так, как будто чужого нет для него на свете.
Татьяна то вздохнет, то охнет:
Письмо дрожит в ее руке;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном языке.
Кто же, кроме поэта, может провести подобные черты в портрете? Кто, кроме поэта, найдет подобные эпитеты, столь верные в рассказываемом положении, моральном и физическом?.. Нет! Поэт не рассказывает: он видел свой идеал и указывает другим, которые смотрят на него и забывают о поэте!.. Счастливое забвение! Оно ручается за память потомства!..
Между умом и талантом та внешняя разница, что первый всегда является в собственном образе, а последний не знает, кажется, о своем существовании и, как будто не завися от самого себя, служит верным отголоском или отпечатком окружающих его предметов.
В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоду в кустах
И хором по наказу пели
(Наказ, основанный на том {*},
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не ели,
И пеньем были заняты:
Затея сельской остроты!).
{* Кажется, надлежало бы, по склонениям слов, так: «Наказ основан был на том» и проч. К<нязь> Ш<аликов>.}
Эта маленькая сатира на больших экономов не вылилась ли сама собою — по исторической необходимости? Вот почему пиитический урок всегда сильнее действует уроков прозаических; ибо в первом скрывается намерение, всегда оскорбительное для гордого самолюбия.
Они поют, и, с небреженьем
Внимая звонкий голос их,
Ждала Татьяна с нетерпеньем,
Чтоб трепет сердца в ней затих…
Какая точность! Надобно знать, что до этого
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа {*},
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.
Вдруг топот!.. кровь ее застыла.
Вот ближе! скачут… и на двор
Евгений! «Ах!» и легче тени
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо в сад.
{* Татьяна так мила, что и читатель рад назвать ее: моя душа! К<нязь> Ш<аликов>.}
Там она встретилась с Евгением. Историк его говорит:
Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять, и отдохнуть…
Рецензенту после долгой статьи своей надлежало бы сказать то же; но еще одно замечание не пускает его погулять и отдохнуть.
Обыкновенно говорят о небрежности гения, как будто о некотором праве его2. Но что значит небрежность в таком случае? Непреодоленные трудности. Но кто же преодолеет их, если не гений? а между тем это непременно требуется в искусствах. К чему же служит гению такое право? и для чего же он не всегда пользуется им? Стало, есть другая причина — самая простая: леность. Добрая воля, конечно, не участвует в том, а иначе не было бы изящных творений, не было бы ничего образцового; гений и пластик не разнствовали бы в своих произведениях.
Неужели Пушкин в самом деле по гениальной небрежности допустил, например, сии грамматические ошибки, конечно, милые в письме Татьяны, которая
…………… по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном;
сии, говорю, грамматические ошибки:
Как у Вандиковой Мадоне.
С семинаристом в желтой шале.3
Верно, нет; а соскучился трудом и захотел погулять и отдохнуть.
С «Онегиным» в руках я забыл бы и то и другое; но должно помнить о моих читательницах: беда, если я утомил их своим энтузиазмом к их любезнейшему поэту! Но не думаю — вопреки сему же поэту, который говорит:
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Увы? должно, однако ж, признаться: мы все благонамеренные в этом случае!..
ДЖ. 1827. Ч. 19. № 21 (выход в свет ок. 2 ноября). С. 115—122. Подпись: К. Ш.
Статья является одним из первых откликов на вышедшую в свет в октябре 1827 г. III главу «Евгения Онегина».
1 Строки из послания Д. И. Хвостова «Н. М. Языкову» (Славянин. 1827. Ч. 4. № 40. С. 31).
2 Возможно, имеется в виду статья о III главе «Евгения Онегина» в «Северной пчеле» (см. с. 326 наст. изд.).
3 См. с. 326 и примеч. 2 на с. 461 наст. изд.
ДЖ — Дамский журнал
МВед — Московские ведомости
- ↑ Даже когда птица идет, чувствуется, что у нее есть крылья (фр.). — Ред.