О ПРИЧИНѢ СЛАБЫХЪ УСПѢХОВЪ ВЪ НѢКОТОРЫХЪ ДѢЛАХЪ.
правитьНовый годъ во всѣхъ странахъ земнаго шара принято встрѣчать новыми желаніями, новыми надеждами.
Старый годъ привыкли провожать сожалѣніями о неисполнившихся желаніяхъ, о несбывшихся надеждахъ, о безуспѣшно потраченныхъ усиліяхъ.
Все — старыя сожалѣнія, все — новыя желанія — и опять старыя сожалѣнія!
Слѣдуетъ же когда нибудь отдать себѣ отчетъ, отчего желанія не исполняются, отчего безуспѣшны усилія.
Страшно подумать, какъ широкъ и какъ труденъ вопросъ! Но если мы ограничимъ его, если мы напередъ облегчимъ трудъ свой предположеніемъ — что и то ужь будетъ доброе дѣло когда мы найдемъ и объяснимъ хоть одну причину — то отчего же и не отправиться намъ въ длинный путь розысканій.
Всѣ наши дѣйствія выходятъ непосредственно изъ нашихъ желаній. Всякое желаніе показываетъ несовершенство и неудовлетворенное состояніе того, кто его испытываетъ, и возбуждаетъ насъ къ дѣятельности, къ усиліямъ, для того, чтобъ достигнуть цѣли, получить удовлетвореніе.
Человѣческая дѣятельность начинается съ желаній: это — ея исходный пунктъ; оканчивается удовлетвореніемъ: это — ея конечный пунктъ. Между началомъ и концомъ стоитъ длинный рядъ усилій, труда, дѣятельности.
Предметы нашихъ желаній могутъ быть разнообразны до безконечности, начиная съ самыхъ простыхъ физіологическихъ потребностей съ желанія имѣть необходимый кусокъ хлѣба и оканчивая исканіемъ истины и добра.
Желанія — необходимая принадлежность жизни. Кто желаетъ, тотъ значитъ, живетъ — и жизнь немыслима безъ желаній. Отсутствіе желаніи тождественно со смертью.
Желанія могутъ быть болѣе или менѣе просвѣщенныя, болѣе или менѣе грубыя: могутъ болѣе или менѣе соотвѣтствовать закону жизни, болѣе или менѣе разрушать ее. Свойство желаній опредѣляется, главнымъ образомъ, отношеніемъ ихъ къ закону жизни: тѣ желанія законны, разумны, естественны, которыя ведутъ къ поддержанію, къ сохраненію жизни; желанія, разрушающія жизнь, ни въ какомъ случаѣ не могутъ быть оправданы.
Желанія могутъ быть лучше или хуже направлены, какъ относительно самой цѣли ихъ, такъ относительно средствъ къ ея достиженію. У желаній могутъ быть цѣли, которыхъ ни въ какомъ случаѣ нельзя достигнуть: такія желанія называются безумными. У желаній могутъ быть цѣли, достиженіе которыхъ ни въ какомъ случаѣ не можетъ вознаградить за сумму потраченныхъ усилій. У желаній могутъ быть цѣли легкодостигаемыя, но самое достиженіе ихъ, самое удовлетвореніе желанія вредитъ жизни, разрушаетъ или уменьшаетъ ея силы. Наконецъ, выборъ средствъ для достиженія цѣли желаній можно, дѣлать лучше или хуже. Законъ жизни требуетъ выбирать средства такого рода, чтобъ они стоили, возможно меньшей суммы усилій и съ возможно большимъ совершенствомъ доводили до цѣли.
Для удовлетворенія нашихъ желаній необходимъ трудъ. Кто отказывается отъ труда, тотъ не имѣетъ права желать. Но силы отдѣльнаго человѣка до такой степени ограничены, что трудъ его, даже для удовлетворенія самыхъ первыхъ, физіологическихъ потребностей, необходимо нуждается въ безчисленномъ множествѣ пособій. Необходимо поэтому, прежде всего, чтобъ человѣкъ имѣлъ понятія объ общей порядкѣ міра, о законахъ природы, о ея силахъ и безчисленныхъ орудіяхъ, которыя природа отдаетъ въ его распоряженіе. Главнымъ же образомъ силы человѣка увеличиваются взаимными сношеніями людей и образованіемъ обществъ, которыя связываютъ пашу дѣятельность съ дѣятельностью другихъ людей, во времени и въ пространствѣ: ли пользуемся трудами тѣхъ, кто намъ предшествовалъ, и собственные ваши труды, связанные съ трудами нашихъ современниковъ, составляютъ цѣлое, котораго безчисленныя части зависятъ другъ отъ друга самымъ тѣснымъ образомъ.
Поэтому, человѣческое общество есть, въ-сущности, не что иное, какъ организація трудовъ, стремящихся къ общей дѣли, къ удовлетворенію возможно большаго количества желаніи для возможно большаго счастья.
Въ интересѣ всѣхъ и каждаго — желать, чтобъ ни одинъ трудъ не билъ прерванъ или задержанъ: ибо труды всѣхъ и каждаго въ человѣческомъ обществѣ такъ тѣсно связаны между собою, что одинъ не можетъ страдать безъ того, чтобъ въ то же время или впослѣдствіи не пострадали другіе. Такъ, если въ обществѣ будетъ задержано образованіе, то вмѣстѣ съ этимъ будетъ задержана и вся совокупность промышленной дѣятельности. Если въ обществѣ не будетъ обезпеченъ для человѣка результатъ труда, то гі самое дѣйствительное количество труда будетъ далеко ниже возможнаго количества.
Но трудъ самъ но себѣ не есть цѣль жизни, не есть ея назначеніе; это — только необходимое условіе жизни, средство, которое мы должны беречь возможно болѣе, для того чтобъ возможно болѣе приближаться къ цѣлямъ жизни. Вотъ отчего мы стараемся объ облегченіи труда, о томъ, чтобъ найти возможно болѣе могущественныя орудія для нашихъ дѣйствій. Сбереженіе труда въ какой нибудь одной отрасли нашей дѣятельности или въ какомъ нибудь одномъ дѣйствіи даетъ намъ возможность расширить объемъ и предѣлы нашей дѣятельности. Такимъ образомъ, какое нибудь Изобрѣтеніе вовсе не уменьшаетъ суммы труда вообще; оно уменьшаетъ только количество усилій, потребное въ той отрасли дѣятельности, къ которой это изобрѣтеніе прилагается. Сбереженнымъ трудомъ воспользуется наши желанія, которыя всегда идутъ дальше нашихъ силъ — и употребятъ его для другихъ цѣлей. Поэтому, всякое сбереженіе труда въ одной дѣятельности увеличиваетъ сумму желаній, увеличиваетъ вмѣстѣ съ тѣмъ сумму дѣятельности человѣческой и въ результатѣ ведетъ къ тому, что желанія человѣческія все болѣе изъ состоянія неудобоисполнимости переходятъ въ состояніе исполнимости.
Этотъ законъ, весьма ясный и вполнѣ доказанный въ сферѣ экономическихъ отношеній, вполнѣ справедливъ и для всѣхъ другихъ отношеній между людьми въ обществѣ.
Желанія, изъ которыхъ исходитъ вся человѣческая дѣятельность, не составляютъ такимъ образомъ чего нибудь постояннаго; они измѣняются въ своихъ предметахъ и въ степени своего напряженія. Эта измѣняемость, этотъ ростъ желаній происходитъ нетолько въ каждомъ отдѣльномъ человѣкѣ по мѣрѣ того, какъ онъ развивается умственно а нравственно, какъ измѣняются матеріальныя условія его жизни; этой ростъ желаніи очевиденъ въ цѣломъ обществѣ, такъ что въ каждомъ отдѣльномъ обществѣ существуетъ и постоянно растетъ извѣстная сумма общихъ желаній, то-есть, болѣе или менѣе принадлежащихъ всѣмъ и каждому изъ его членовъ и объясняемыхъ степенью его матеріальнаго, умственнаго и нравственнаго развитія. Измѣняется состояніе общества, возвышается степень его матеріальнаго благосостоянія и умственнаго развитія — вмѣстѣ съ этимъ увеличивается и сумма этихъ общихъ желаній; всѣ и каждый въ этомъ обществѣ чувствуютъ болѣе потребностей и желаютъ лучше удовлетворять ихъ.
Мы приведемъ примѣръ, который можетъ показать наглядно все различіе, существующее между суммами желаній двухъ различныхъ обществъ. Мы въ этомъ примѣрѣ ограничимся только тѣмъ разрядомъ желаній, которыя имѣютъ своимъ предметомъ удовлетвореніе необходимымъ нуждамъ человѣка. Безъ сомнѣнія, трудно было бы найти въ этомъ отношеніи разницу между богачемъ англійскимъ и богачемъ русскимъ: цивилизація сдѣлала свое дѣло въ высшихъ классахъ европейскаго общества, провела общій уровень для ихъ первоначальныхъ потребностей, и въ богатомъ русскомъ домѣ, безъ сомнѣнія, ѣла сегодня то же самое и желаютъ завтра ѣсть то же самое, что ѣли а ѣдятъ въ богатыхъ англійскихъ домахъ. Но спустимся нѣсколькими ступеньками ниже. Какая разница! Англійскій работникъ въ Рочдэлѣ[1] желаетъ непремѣнно имѣть за своимъ обѣдомъ кусокъ сочной, здоровой говядины и чувствуетъ себя дурно въ тотъ день, когда ему почему нибудь неудастся пообѣдать ростбифомъ. У насъ есть губерніи, гдѣ крестьяне круглый годъ не ѣдятъ инаго хлѣба, какъ съ примѣсью мякины, гдѣ очень часто они довольствуются хлѣбомъ изъ мякины съ примѣсью древесной коры, и гдѣ кусокъ чистаго ржанаго хлѣба составляетъ для нихъ предметъ невыполнимыхъ желаній.
Еслибъ можно было опредѣлить сумму желаній витебскаго крестьянина, сравнить ее съ суммой желаній рочдэльскаго или манчестерскаго рабочаго, то по этимъ даннымъ можно было бы составить весьма отчетливое понятіе о степени развитія двухъ обществъ.
А между тѣмъ, въ самомъ послѣднемъ, въ самомъ нисшемъ существѣ изъ человѣческой расы лежатъ всѣ зародыши тѣхъ же самыхъ желаній, тѣхъ же самыхъ потребностей, которыя испытываютъ высшіе экземпляры этой расы: поставьте витебскаго крестьянина въ другія условія — и онъ вамъ покажетъ, что вполнѣ способенъ усвоить то же самое, чего желаетъ англійскій мильйонеръ, и что съумѣетъ отлично распорядиться своими желаніями.
Желанія человѣческія, это — такая сила, которая способна къ безконечному развитію. Мы теперь даже не можемъ представить себѣ, чего будутъ желать паши потомки во второмъ, въ третьемъ колѣнѣ. Желанія, это — источникъ всей нашей дѣятельности, и чѣмъ шире, чѣмъ выше, чѣмъ неотразимѣе желанія — тѣмъ шире, тѣмъ полнѣе, тѣмъ выше человѣческая дѣятельность. Въ обществѣ болѣе развитомъ — болѣе дѣятельности, оттого что тамъ болѣе разнообразныхъ желаній, которыя стремятся къ удовлетворенію. Въ обществахъ малоразвитыхъ сумма желаній невелика; оттого и мало дѣятельности; желанія преимущественно ограничиваются такими предметами, которые достаются безъ большаго труда. Оттого въ такихъ обществахъ не цѣнятъ труда, и царствуетъ тамъ застой, сонъ, апатія.
Гдѣ сонъ, апатія, тамъ необходимо — слабость. Такое общество живетъ только на доходы съ капитала существующаго, очень часто даже на самый капиталъ, ибо сохраненіе его все-таки требуетъ труда. Оттого такое общество, собственно говоря, пожираетъ только самого себя. Къ-счастью для человѣчества, въ настоящее время въ Европѣ, кромѣ Турціи, нигдѣ нѣтъ такого общества; оттого, впрочемъ, о Турціи и говорятъ, что дни ея изочтены, что ея и нѣтъ собственно, а въ Константинополѣ существуетъ только какой-то призракъ власти, поддерживаемый до-тѣхъ-поръ, пока это нужно западнымъ державамъ. Во всей Европѣ нѣтъ теперь нигдѣ бездѣйствія; жизнь кипитъ; возникаетъ ежеминутно безчисленное множество желаній, и безчисленные мильйоны головъ и рукъ работаютъ безъ устали на удовлетвореніе этихъ желаній.
Такимъ образомъ, теперь нечего жаловаться на то, что мало желаютъ; безъ сомнѣнія, и въ витебскія пустыни даже проникли желанія, о которыхъ за пять лѣтъ предъ этимъ не имѣли тамъ ни малѣйшаго понятія. Желаютъ теперь повсюду очень сильно и очень многаго и вслѣдствіе этого работаютъ теперь повсюду очень сильно и очень много. Въ этомъ отношеніи — и еслибъ только отъ этого одного зависѣла будущность человѣчества — скорбѣть и заботиться о ней было бы дѣломъ совершенно напраснымъ. Когда такъ возбуждены желанія, то развитіе не можетъ остановиться, жизнь не можетъ заглохнуть.
Но замѣчательно измѣняется выгодное впечатлѣніе, отъ картины, представляемой европейскимъ обществомъ, когда мы отъ исходнаго пункта человѣческой дѣятельности обратимся къ ея конечному пункту, отъ желаній къ ихъ удовлетворенію. Здѣсь мы замѣчаемъ удивительное явленіе: желанія, кажется, такъ сильны, и дѣятельность такъ велика, а удовлетвореніе далеко не соотвѣтствуетъ ожиданіямъ.
Въ чемъ можетъ заключаться причина этого?
Причина, вопервыхъ, можетъ заключаться въ самыхъ желаніяхъ; вовторыхъ — въ условіяхъ, среди которыхъ стоятъ желающіе. Самыя желанія наши могутъ быть безумны; мы можемъ желать такихъ вещей которыхъ никогда нельзя достигнуть. Разсказываютъ же сказку о глупой женщинѣ, которая желала птичьяго молока. Безъ сомнѣнья, и въ наше время есть очень много людей, которые тоже желаютъ птичьяго молока. Затѣмъ есть желанія, которыя сами но себѣ могутъ быть нисколько небезумны; предметы ихъ могутъ принадлежать къ сферѣ вещей удобно достигаемыхъ; но для удовлетворенія ихъ нужны извѣстныя условія, которыхъ нѣтъ въ дѣйствительности; а напротивъ, въ дѣйствительности существуютъ такія условія, при которыхъ эти желанія никакъ не могутъ быть достигнуты. Такимъ образомъ, есть желанія невыполнимыя безусловно и невыполнимыя условно, въ данное время, на данномъ мѣстѣ и при данныхъ условіяхъ.
Какъ же узнать, въ извѣстномъ случаѣ, къ какой категоріи слѣдуетъ отнести невыполнимое желаніе? Тутъ единственнымъ критеріи умомъ долженъ служить простой, обыкновенный человѣческій разсудокъ; только и возможенъ этотъ критеріумъ. Да и то надобно сказать, что его приговоры могутъ относиться только къ настоящему, а никакъ не могутъ простираться на будущее. Такъ, что сказалъ бы здоровый человѣческій разсудокъ за сто лѣтъ предъ этимъ, еслибъ кто нибудь пожелалъ тогда въ десять часовъ перебраться изъ Лондона въ Парижъ? Онъ, конечно, призналъ бы такое желаніе безусловно безумнымъ; оно дѣйствительно было такимъ для нашихъ дѣдовъ, а для насъ сдѣлалось совершенно естественнымъ и законнымъ желаніемъ, которому мы можемъ удовлетворять ежедневно. Все это ли говоримъ къ тому, чтобъ показать, какъ осторожно надобно относить неисполнимыя въ данное время желанія къ категоріямъ безусловной неисполнимости.
Съ уничтоженіемъ грубости, съ развитіемъ просвѣщены безумныя желанія исчезаютъ сами собою. Когда англичане замѣтили, что между работниками развиваются желанія, которыя казались имъ безумными, то они поспѣшили просвѣтить своихъ работниковъ, настроили для нихъ школы, завели хорошихъ учителей, начали имъ читать публичныя лекціи. И вотъ случился въ Ланкаширѣ голодъ; триста тысячъ рабочихъ нуждаются въ пособіи; они спокойно дожидаются и благородію принимаютъ эти пособія. Что же касается до желаніи, которыя казались англичанамъ безумными, то нѣтъ и слѣда этихъ желаній у нынѣшнихъ голодныхъ работниковъ. Англійскія газеты восклицаютъ съ гордостью: «вотъ какъ мы просвѣтили нашихъ работниковъ, которыхъ отцы такъ пугали нашихъ отцовъ. Они теперь скорѣе умрутъ съ голода, чѣмъ пожелаютъ разграбить фабрику, на которой работаютъ».
Да, дѣйствительно, какая это безконечно благодѣтельная сила — просвѣщеніе! Брайтъ, отлично знающій положеніе англійскаго рабочаго, разсказываетъ намъ, отчего это, при нынѣшнемъ бѣдствіи въ Ланкаширѣ, не было ни одной попытки со стороны рабочихъ разграбить фабрику. Но его словамъ, это — оттого, что англійскіе рабочіе понимаютъ теперь такъ же хорошо, какъ профессора политической экономіи, интересы, связывающіе ихъ съ хозяиномъ фабрики; они знаютъ, отчего происходитъ остановка въ работахъ; они- знаютъ, что это бѣдствіе — временное, что хозяинъ тутъ невиноватъ; они понимаютъ далѣе, что если чѣмъ нибудь повредятъ интересамъ хозяина, если лишатъ его части капитала, то чрезъ это они усилятъ только свое собственное бѣдствіе: хозяину будетъ трудно начать работы, когда кризисъ кончится; ему нужно будетъ устроивать машины вновь, а для этого, можетъ быть, у него не будетъ денегъ — они, значитъ, дольше останутся безъ работы. Наконецъ, Брайтъ увѣряетъ, что работники хорошо понимаютъ, какъ ничтожна будетъ та помощь, которую они могли бы извлечь для себя, разграбивши двѣ-три фабрики: они понимаютъ, что грабежемъ нельзя существовать. Въ самомъ дѣлѣ, какъ не радоваться этимъ успѣхамъ просвѣщенія: изъ полудикихъ, изъ полуварваровъ тридцатыхъ годовъ оно сдѣлало разумныхъ политикоэкономовъ, а еще лучше — разумныхъ гражданъ.
На этомъ фактѣ мы остановились долѣе съ цѣлью показать, какое огромное вліяніе на характеръ и свойство человѣческихъ желаній имѣетъ просвѣщеніе. Оно, съ одной стороны, вызываетъ громадную сумму новыхъ желаній, болѣе человѣческихъ, болѣе возвышенныхъ и разумныхъ; съ другой стороны, уничтожаетъ въ нашихъ желаніяхъ то, что въ нихъ было грубаго, скотскаго, неразумнаго. Желанія грубаго человѣка направлены часто ко вреду общества; желанія человѣка просвѣщеннаго всегда сходятся въ своей цѣли съ высшими интересами общества.
Вотъ отчего для насъ вполнѣ ясно, что вмѣстѣ съ развитіемъ просвѣщенія, вмѣстѣ съ поднятіемъ умственнаго уровня общества, количество желаній, безусловно невыполнимыхъ, должно необходимо уменьшаться, и наконецъ въ развитіи своемъ человѣческія общества дойдутъ дотого, что безумныя желанія будутъ характеризовать уже настоящаго и полнаго безумца.
Но это вовсе не относится къ разряду желаній, которыя невыполнимы единственно потому, что существуютъ сильныя условія, препятствующія ихъ выполненію. Такія желанія никогда не могутъ исчезнуть; по крайней мѣрѣ не предвидится возможности такого состоянія общества, чтобъ въ немъ рѣшительно не было условій, представляющихъ непреодолимыя препятствія для индивидуальныхъ, весьма естественныхъ и при другихъ условіяхъ весьма исполнимыхъ, желаній, Это надобно принять какъ фактъ неизбѣжный, какъ постоянное жизненное явленіе, необходимое для самаго развитія человѣческихъ обществъ.
Но если, пока живетъ человѣчество, до тѣхъ поръ суждено быть такимъ условно невыполнимымъ желаніямъ то изъ этого еще ни мало не слѣдуетъ, что къ. нимъ позволительно относиться съ равнодушіемъ. Равнодушіе тутъ менѣе всего у мѣста. Усилія всѣхъ и каждаго, каждаго отдѣльнаго человѣка и цѣлаго общества, должны быть направлены къ тому, чтобы такія условно невыполнимыя желанія болѣе и болѣе обращались въ желанія выполнимыя. Ибо, если въ какомъ нибудь обществѣ накопится ихъ очень много, то рано или поздно результатъ будетъ все тотъ же, какой бываетъ, когда сумма желаніи мала, когда мало дѣятельности. Продолжительное неудовлетвореніе желаній можетъ повести къ апатіи, къ тому, что общество отвыкнетъ желать, что въ немъ уменьшится, слѣдовательно, сумма дѣятельности. Общество, другимъ путемъ только, можетъ дойти все до того же, дочего дошли Турція и Китай. Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ нынѣшняя Франція могла бы представить намъ доказательства въ подтвержденіе этой мысли.
Вотъ отчего желанія, въ которыхъ собственно нѣтъ ничего безумнаго, но которыя остаются неудовлетворенными единственно потому, то существуютъ для этого болѣе или менѣе сильныя препятствія, такія желанія заслуживаютъ полнаго вниманія философовъ, моралистовъ, политиковъ, государственныхъ людей. Дѣло однихъ — обсудить, въ какой мѣрѣ они связаны со всѣмъ существомъ человѣка, съ его природнымъ и историческимъ существомъ, потому что это — двѣ вещи разныя, хотя и тѣсно связанныя другъ съ другомъ: существо готентота и англосаксонца — одно и тоже дли физіолога и анатома, но различію но всѣхъ иныхъ отношеніяхъ. Дѣло другихъ — порѣшить вопросъ о силѣ этихъ желаній, о томъ, можно ли, полезно ли оставлять ихъ невыполнимыми, не потерпитъ ли отъ этого жизнь цѣлаго общества, и если отвѣтъ будетъ положительный, то ихъ дѣло — постараться о томъ, чтобъ препятствія были сглажены.
Здѣсь прежде всего представляется вопросъ: чѣмъ слѣдуетъ руководствоваться при опредѣленіи силы желаній и ихъ значенія въ жизни общества; Въ практикѣ этотъ вопросъ представляетъ громадныя трудности, которыя происходятъ преимущественно отъ того, что одно и то же желаніе у различныхъ людей можетъ принимать различныя формы, различнымъ образомъ выказываться: очень часто огромная масса людей желаетъ одного и того же, а заставьте ихъ выказать свои желанія, особенно если они лишены возможности сговариваться между собою — выйдетъ столпотвореніе вавилонское. А между тѣмъ, если все это разнообразіе свести къ простѣйшимъ элементамъ, то, легко можетъ быть, въ желаніяхъ окажется нѣкоторое однообразіе. Желанія человѣческія сами по себѣ — вещь довольно неопредѣленная; человѣку, въ особенности малоразвитому, то, чего онъ вновь желаетъ, чего онъ не видалъ еще и не знаетъ, но безъ чего — онъ понимаетъ — какъ-то нехорошо жить ему, представляется въ расплывающихся, неясныхъ очеркахъ. Нужна значительная степень умственнаго развитія, чтобъ представлять себѣ въ ясныхъ очеркахъ новый, невиданный дотолѣ предметъ желаній. Вотъ отчего происходитъ главная трудность при опредѣленіи силы накопившихся въ обществѣ желаній.
Тѣмъ неменѣе можно выставить нѣкоторые общіе, признаки, но которымъ слѣдуетъ заключать, какъ велика сила желаній. Первый такой признакъ — количество желающихъ. Еслибы чего нибудь желали одинъ, двое, десятки, сотни отдѣльныхъ личностей среди мильйоновъ, то совершенно позволительно было бы не обращать вниманія на ихъ желанія: это — отдѣльныя личности, а мало ли чего могутъ желать различные экземпляры человѣческой расы? Но обстоятельства значительно перемѣняются, если что нибудь желаютъ всѣ или большинство общества. Такъ, когда предложено было французамъ рѣшить вопросъ о формѣ правленія, и когда изъ восьми мильйоновъ французовъ семь мильйоновъ пожелали имѣть своею главою Наполеона — Наполеонъ сдѣлался ихъ императоромъ. Такъ, далѣе, итальянцы огромнымъ большинствомъ пожелали соединиться съ Пьемонтомъ — и соединились.
Франція, двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, насладилась полнымъ счастіемъ: чего желало большинство ея народа, то и было достигнуто, Большая часть Италіи, два года тому назадъ, благодаря Гарибальди и Кавуру, также насладилась полнымъ счастіемъ. Это — случаи одного [іода; но есть безконечное множество случаевъ другаго рода: чего нибудь точно также желаетъ огромное большинство населенія, но должно оставаться только при желаніяхъ. Такое положеніе дѣлъ ставитъ общество въ ненормальное состояніе. Доказательствъ этому мы видимъ множество.
Такъ, есть ли хотя одинъ человѣкъ въ мірѣ, который назвалъ бы нынѣшнее положеніе Рима нормальнымъ? Самый отчаянный ультрамонтамъ сознается, что дѣла въ немъ идутъ весьма плохо, хотя онъ посвоему объяснитъ причины этого и предложитъ свои особенныя средства для излеченія болѣзни. Въ самомъ дѣлѣ, слыханное ли дѣло, чтобъ государь могъ держаться на престолѣ только потому, что иноземныя войска окружаютъ этотъ престолъ? Въ обыкновенномъ порядкѣ, государи сидятъ спокойно на престолахъ общею любовью и общимъ желаніемъ народа. Въ Римѣ же — совершенно наоборотъ. Папа царствуетъ до сихъ поръ только потому, что этого желаетъ Наполеонъ. Римляне желаютъ того же, чего желаетъ вся Италія; но французы мѣшаютъ удовлетворенію этихъ желаній. Что же, хорошо ли отъ этого? Кому хорошо? — Нанѣ? — Римлянамъ? — Италіи? Всѣмъ равно дурно. Папа — въ рукахъ у французовъ, не имѣетъ свободы, не имѣетъ достоинства, потерялъ уваженіе, которое къ нему имѣли народы, потерялъ, въ особенности, уваженіе итальянцевъ. Интересы римлянъ сосредоточены на одномъ пунктѣ; они не могутъ заниматься никакою дѣломъ до тѣхъ поръ, пока не будетъ рѣшено важнѣйшее для нихъ дѣло; гордость ихъ страдаетъ; сознаніе своего безсилія убиваетъ всякую энергію, всякую силу духа — что сказывается во всемъ существѣ римлянина, въ мельчайшихъ подробностяхъ его жизни: онъ живетъ со дня на день и усвоилъ себѣ всѣ качества, неразлучныя сі подобнымъ существованіемъ. — А Италія? Италія безъ Рима, это — тѣло безъ сердца. Тутъ не важенъ вопросъ о мѣстѣ столицы — тутъ важно моральное дѣйствіе того факта, что Италіи не даютъ Рима.
Пруссія — тамъ дѣлаются чудныя вещи. Палата выбрана прусскимъ народомъ. Изъ трехсотъ пятидесяти членовъ ея только одиннадцать несогласны съ мнѣніемъ большинства. Значитъ, всѣ остальные — огромнѣйшее большинство, какого только можно ожидать въ многочисленномъ представительномъ собраніи — выражаютъ желанія большинства прусскаго народа, именно большинства той его части, которая на основаніи конституціи имѣетъ политическія права. Это, кажется, ясно нетолько для всякаго, сколько нибудь знакомаго съ практикою представительныхъ учрежденій; это ясно для самаго темнаго ума. Въ Пруссіи это только не для всѣхъ ясно. Тамъ увѣряютъ, что палата вовсе не выражаетъ желаній большинства, что ея мнѣнія принадлежатъ ничтожной котеріи агитаторовъ, старающихся разрушить общественный порядокъ; какъ будто народъ, какъ будто представители народа могутъ имѣть подобныя желанія! Всѣ дѣйствія палаты и ея членовъ стараются представить въ ложномъ, въ мрачномъ свѣтѣ; стараются поставить на видъ, будто бы они желаютъ разрушенія монархической власти въ Пруссіи… Странное, безумное было бы это желаніе въ такой странѣ, какъ Пруссія, въ странѣ, созданной монархическою властью. Стараются поставить на видъ, будто бы эти агитаторы нетолько не радѣютъ о силѣ, чести и достоинствѣ Пруссіи, а — напротивъ, желаютъ, въ минуту опасности, лишить ее всякихъ средствъ защиты; стараются представить ихъ недобрыми гражданами, измѣнниками своему отечеству. Какъ будто возможно, чтобъ умные люди — не утописты, не пустые мечтатели, а положительно умные люди — представители наиболѣе положительныхъ людей между нѣмцами могли имѣть что нибудь подобное на умѣ. Юнкера — партія, ничтожная по числу, но сильная симпатіей къ ней въ высшихъ слояхъ — сочиняютъ депутаціи, сочиняютъ адресы, которые имѣютъ цѣлью убѣдить короля и общественное мнѣніе Пруссіи и всей Европы, что все это дѣйствительно — такъ, что палата безумствуетъ, что народъ прусскій будто бы вовсе не того желаетъ, чего желаетъ палата. Несчастные! заблужденію ихъ нѣтъ мѣры… Общественнаго мнѣнія они никакъ не могутъ переубѣдить въ свою пользу: общественное мнѣніе постоянно относится къ нимъ самымъ оскорбительнымъ для нихъ образомъ; нѣтъ мѣры и конца насмѣшкамъ надъ этими несчастными юнкерами въ англійской журналистикѣ, въ той печати, которую одну во всей Европѣ можно считать вѣрнымъ органомъ общественнаго мнѣнія[2]. Общественнаго мнѣнія имъ не удастся обмануть, потому что обманывать общественное мнѣніе въ Европѣ весьма трудно, Но, къ-несчастью, нынѣшнее прусское правительство стоитъ на сторонѣ этихъ юнкеровъ., слушаетъ ихъ, поддерживаетъ ихъ отвѣчаетъ имъ, что оно имъ вполнѣ симпатизируетъ, и дѣйствуетъ въ видахъ и стремленіяхъ юнкерской партіи. Мы, можетъ"быть, возвратимся еще къ прусскому вопросу и тогда увидимъ, въ чемъ онъ дѣйствительно заключается; теперь же только можемъ высказать наше крайнее убѣжденіе, что въ вопросъ этотъ вовсе не входятъ никакія посягательства и ни на какія права. Все это выдумано юнкерскою партіею. Мы теперь только предложимъ вопросъ, хорошо ли положеніе той страны, въ которой правительство относится къ представителямъ народа, какъ къ ничтожной ватагѣ злоумышленниковъ, жаждущихъ анархіи и безпорядка? Вѣдь этимъ, значитъ, правительство ставитъ себя въ совершенный разрѣзъ съ огромнымъ большинствомъ народа. Хорошо ли это? И можно ли сказать, что тамъ жизнь идетъ правильно? Какая огромная масса народныхъ желаній остается неудовлетворенною и безъ всякихъ средствъ къ удовлетворенію! Мы говоримъ не о хлѣбѣ, хотя, безъ сомнѣнія, это имѣетъ вліяніе и на хлѣбъ также. Мы говоримъ о разныхъ иныхъ благахъ, безъ которыхъ невозможно правильное развитіе государственной и общественной жизни. Мы напомнимъ здѣсь только тотъ фактъ, что когда старая прусская армія, вся наполненная юнкерами, армія стараго юнкерскаго правительства, была разбита старымъ Наполеономъ при Іенѣ; то нетолько вся Германія, Пруссія этому радовалась: для нея нестолько тяжело было внѣшней пораженіе, сколько пріятно внутреннее паденіе юнкерства и юнкерской системы. Ну, каково-то будетъ, если Іена повторится? А, чего добраго, это можетъ случиться: народная деморализація — страшное дѣло, а Пруссія деморализирована, а въ Германіи она быстро, въ какой нибудь годъ, потеряла всякое сочувствіе къ себѣ. Событіе будетъ страшное.
Въ Греціи дѣлаются тоже удивительныя вещи. Тамъ, какъ извѣстно, народъ прогналъ короля Оттона, который — странное дѣло! — въ двадцатисемилѣтнее владычество свое не успѣлъ пріобрѣсти себѣ въ Греціи ни единой симпатіи. Отъ этого никто, ни одинъ человѣкъ, ни одинъ жандармъ не думалъ защищать его, и октябрьская революція произошла безкровно. Такое единодушіе грековъ изумило Европу; но въ скоромъ времени ей пришлось изумиться еще болѣе. Всегда труднѣе для народа единодушно желать чего нибудь, чѣмъ единодушно не желать. Грекамъ предстояло выбрать себѣ новаго короля. Можно было ожидать, что тутъ-то, въ особенности у такого отсталаго народа, какъ потомки древнихъ эллиновъ, начнутся интриги, распри, неудовольствія, схватки. Къ тому же кандидатовъ на престолъ было много. Временное правительство рѣшило спросить народъ поголовно. Оказалась изумительная вещь: полтораста тысячъ греческихъ избирателей подали голосъ, точно одинъ человѣкъ, за англійскаго принца Альфреда — громадное, могущественное доказательство того нравственнаго уваженія, которымъ пользуется въ глазахъ народовъ Англія, англійская система и англійская династія. Изъ восьми тысячи голосовъ въ Аѳинахъ подано за принца Альфреда семь тысячъ-девятьсотъ-девяносто-четыре. Это — фактъ безконечной важности. Но дѣло вотъ въ чемъ. Принцъ Альфредъ не можетъ принять греческой короны: этого не позволяетъ ему Европа, ибо иначе, независимо отъ нравственнаго вліянія Англіи, матеріальное ея вліяніе могло бы сдѣлаться преобладающимъ въ Европѣ; она въ свою исключительную пользу могла бы порѣшить восточный вопросъ. Не дозволяя принцу Альфреду принять греческую корону, Европа, кромѣ того, имѣетъ формальное право: существуетъ старый трактатъ 1830 года, по которому члены владѣтельныхъ домовъ трехъ державъ, покровительствующихъ Греціи, то-есть Россіи, Англіи и Франціи, не могутъ носить греческой короны. Какъ же быть теперь съ единодушнымъ желаніемъ грековъ? Альфреда имъ не дадутъ, хотя они и выбрали его. Это значитъ, что королемъ у нихъ будетъ какое нибудь другое лицо, котораго они вовсе не желаютъ. — Что же? хорошо ли это? Каково пойдетъ жизнь этой страны, когда въ ней останутся сожалѣнія о неисполнившихся желаніяхъ — сожалѣнія, которыя будутъ необходимо возбуждать и раздувать чувство неудовольствія ко всякому, имѣющему наступить порядку? Не нужно особеннаго дара предвидѣнія, чтобъ предсказать Греціи въ близкомъ будущемъ длинную вереницу безпорядковъ и волненій. Титулованный король Фердинандъ, отецъ нынѣшняго короля португальскаго, Лудовика, имѣлъ благоразуміе отказаться отъ греческой короны, когда ему было предложено заступить мѣсто принца Альфреда; понятно — почему. Но будетъ рѣшительно непонятно, какъ кто нибудь другой рѣшится, при нынѣшнихъ обстоятельствахъ, сѣсть на греческій престолъ и управлять народомъ, который такъ энергично объявилъ, кого онъ желаетъ имѣть своимъ правителемъ.
До сихъ поръ мы имѣли въ виду только количественную силу желаній. Мы видѣли, что для того, чтобъ желанія, существующія въ обществѣ, составляли важную силу, необходимо, чтобъ на этихъ условіяхъ соединялось возможно большее количество членовъ этого общества. Еслибы мы только этимъ признакомъ и удовольствовались, то въ такомъ случаѣ люди, прочитавшіе нашу статью, помѣщенную въ предшествующей книжкѣ этого же журнала, имѣли бы полное право уличить насъ въ непростительной непослѣдовательности. Тамъ мы такъ сильно возставали противъ господства стихійныхъ силъ, а здѣсь мы стоимъ, повидимому, за количественную силу, за большинство, за массу, то-есть, за туже самую стихійную силу. Но тѣ изъ читателей, которые будутъ имѣть терпѣніе идти за нами дальше, убѣдятся, безъ сомнѣнія, что противорѣчіе тутъ — только видимое.
Дѣло въ томъ, что есть различные роды желаній по степени ихъ доступности пониманію человѣческому. Есть такія простыя желанія, которыя доступны всѣмъ и каждому, которыхъ предметъ понимается ясно самымъ простымъ здравымъ смысломъ, безъ особеннаго спеціальнаго развитія умственныхъ способностей. Такъ, нѣтъ, конечно, на земномъ шарѣ такого человѣка, который не желалъ бы пріобрѣтать нужныя для него вещи возможно дешевле. Но есть желанія болѣе сложныя, менѣе доступныя обыкновенному пониманію; предметъ ихъ можетъ быть ясно понимаемъ только умомъ сколько нибудь развитымъ. Такъ напримѣръ, общее всѣмъ людямъ желаніе, чтобъ необходимыя для нихъ вещи продавались дешевле, въ человѣкѣ развитомъ разлагается въ безчисленное множество желаній; изъ нихъ каждое въ частности направлено на извѣстный предметъ, достиженіе котораго облегчитъ исполненіе главнаго желанія, приблизитъ къ этому исполненію. Такъ, можно желать проведенія хорошихъ дорогъ, уничтоженія стѣснительныхъ пошлинъ, уничтоженія ненужныхъ формальностей, стѣсняющихъ торговлю и проч. Но понятно само собою, что желать всѣхъ этихъ вещей можетъ далеко не каждый, а только тѣ, кто хорошо знакомъ съ дѣломъ, кто обладаетъ значительною степенью общаго образованія и спеціальными свѣдѣніями въ той области, куда направляетъ свои желанія.
Мы возьмемъ еще примѣръ. У насъ есть курская, харьковская, полтавская губерніи — губерніи чрезвычайно плодородныя, но расположенныя крайне неудобно относительно путей сообщенія. Для большей части уѣздовъ въ этихъ губерніяхъ доставка хлѣба къ пристанямъ въ высшей степени дорога, затруднительна. Каждый земледѣлецъ въ этихъ губерніяхъ, безъ сомнѣнія, чувствуетъ всѣ эти неудобства, и желаетъ устраненія ихъ. Но можемъ сказать смѣло, что на этомъ, на устраненіи неудобствъ, и оканчиваются желанія девяноста-девяти сотыхъ населенія этихъ губерній. Какими именно способами устранить неудобства объ этомъ думаетъ серьёзно одна сотая часть — и желаетъ, безъ сомнѣнія, желаетъ весьма сильно желѣзныхъ дорогъ. Притомъ, безъ сомнѣнія, эти люди, серьёзно думающіе о предметѣ, серьёзно желающіе желѣзныхъ дорогъ для своего края, знаютъ лучше, чѣмъ кто бы то ни было, потребности мѣстныя; знаютъ, гдѣ лучше всего было бы провести дороги. Теперь мы предложимъ вопросъ: еслибы нужно было узнать желанія того края по части устройства путей сообщенія, то кто именно могъ бы быть лучшимъ, болѣе -вѣрнымъ представителемъ желаній и потребностей своего края?
Есть такіе простые вопросы, такія простыя желанія, что, когда требуется разрѣшить или узнать ихъ, то можно обратиться ко всѣмъ и каждому. Такъ напримѣръ, въ вопросѣ о соединеніи Италіи, весьма естественно было обратиться къ каждому итальянцу и спросить его: хочетъ ли онъ быть итальянцемъ или нѣтъ? Тутъ — дѣло чувства, дѣло простаго здраваго смысла, нетребующее никакого особеннаго напряженія умственныхъ силъ, никакого запаса ни знаній, ни развитія. Уже несравненно болѣе трудностей, чѣмъ итальянскій вопросъ, представляетъ вопросъ греческій. Тутъ предстояло народу рѣшить вопросъ объ имени, о личности, которой онъ желаетъ отдать управленіе Народу предстоялъ здѣсь выборъ между нѣсколькими лицами, которыхъ онъ не зналъ; ему предстояла большая опасность ошибиться. Какъ и дѣйствительно пять изъ аѳинскихъ избирателей написали Абдель-Кадера по ошибкѣ, а можетъ быть и по идіотизму. Но тѣмъ не менѣе вопросъ о выборѣ лица правителя, въ особенности, когда съ лицомъ ни мало не связана система правленія, можетъ и даже, по необходимости, долженъ быть предоставленъ всей массѣ народа: тутъ нельзя отказывать въ правѣ участія даже и стихійной силѣ, Но совершенно другое дѣло, если съ вопросомъ о лицѣ правителя связанъ вопросъ о правительственной системѣ. Этотъ послѣдній вопросъ весьма сложный, весьма трудный — несравненно труднѣе, чѣмъ вопросъ о проведеніи желѣзной дороги черезъ тотъ или черезъ другой городъ; мы видѣли, что и въ этомъ послѣднемъ случаѣ плохими судьями дѣла будутъ люди, которые мало думали о дорогахъ, о потребностяхъ своего края, объ условіяхъ мѣстности. Тѣмъ менѣе возможно такимъ людямъ когда бы то ни было поручать рѣшеніе вопроса о правительственныхъ системахъ, спрашивать въ подобныхъ случаяхъ прямо отъ нихъ объ ихъ желаніяхъ. Они имѣютъ неясное представленіе о своихъ собственныхъ нуждахъ, а тѣмъ менѣе способны изъяснить нужды всего края. Все это мы говоримъ въ объясненіе того случая, какъ Франція, рѣшая вопросъ о власти Наполеона, рѣшила вмѣстѣ съ тѣмъ вопросъ и о правительственной системѣ. Мы понимаемъ теперь ясно, въ чемъ состояла тогда главная ошибка. Этого одного примѣра Франціи совершенно достаточно, чтобъ уразумѣть съ полною ясностью, гдѣ долженъ быть предѣлъ для стихійныхъ силъ, и какія могутъ возникнуть послѣдствія, когда этотъ предѣлъ почему либо будетъ нарушенъ.
Прусскія дѣла могутъ также привести къ нѣкоторымъ весьма важнымъ соображеніямъ. Въ «Отеч. Зап.» прошлаго года былъ цѣлый рядъ статей о нихъ; изъ этихъ статей лучше всего можно познакомиться съ характеромъ и движеніемъ этого важнаго вопроса. Читатели увидятъ оттуда, какъ устроена въ Пруссіи система парламентскихъ выборовъ, и насколько нынѣшнюю прусскую палату можно считать представительницею общественнаго мнѣнія Пруссіи. Мы здѣсь только повторимъ мнѣніе уважаемаго автора, что палата нынѣшняя составлена какъ нельзя лучше, заключаетъ въ себѣ лучшія умственныя силы страны и наилучшимъ образомъ представляетъ ея общественное мнѣніе. У палаты съ королемъ вышелъ споръ. Король хочетъ увеличить войско, и министры его потребовали отъ палаты лишнихъ суммъ на войско. Палата была того мнѣнія, что войско увеличивать — не зачѣмъ, что, вмѣсто введенія лишнихъ солдатскихъ полковъ, слѣдуетъ поддерживать старую прусскую систему народнаго ополченія (ландверъ), которою король очень недоволенъ. Она поэтому отказала въ деньгахъ, не утвердила представленнаго бюджета; король закрылъ палату, и его министры безъ бюджета управляютъ теперь страною. Такимъ образомъ возникло весьма прискорбное разъединеніе между правительствомъ и представителями народа. Въ юридическое разсмотрѣніе вопроса мы не вдадимся; не станемъ разбирать, кто правъ, кто виноватъ. Для насъ, въ настоящее время, это совершенно все равно; а кто желаетъ получить вполнѣ основательныя свѣденія для разъясненія этого вопроса, тому рекомендуемъ указанныя статьи. Мы только предложимъ вопросъ: въ какомъ отношеніи, вслѣдствіе этой распри, стоитъ правительство къ народу? Притомъ, къ какой части народа оно стало въ такія отношенія, къ неспособной судить о дѣлахъ, или же къ наиболѣе способной желать, понимать и судить. Вотъ отчего такъ и страшно теперь, чтобъ не повторилась Іена.
Такимъ образомъ, вотъ мы ужь путемъ анализа отдѣльныхъ явленій дошли до того вывода, что только въ нѣкоторыхъ, малочисленныхъ, совершенно исключительныхъ случаяхъ можно обращаться къ массамъ, чтобъ узнать ихъ желанія; въ большей же части случаевъ, въ обыкновенномъ порядкѣ жизни, имѣютъ особенную важность желанія тѣхъ, кто обладаетъ достаточнымъ умственнымъ развитіемъ, чтобъ понимать, чего слѣдуетъ желать, кто болѣе или менѣе близко знакомъ съ порядкомъ тѣхъ явленій, къ сферѣ которыхъ относятся предметы желаній, и кто, по своему общественному положенію, обладаетъ всѣми качествами, необходимыми для того, чтобъ желать независимо, свободно и сознательно. Такимъ образомъ мы другимъ путемъ пришли все къ тому же, о чемъ говорили въ нашей предшествующей статьѣ, къ вопросу о значеніи высшихъ умственныхъ силъ въ обществѣ, такъ-называемыхъ нами лучшихъ людей. Количественная сила желаній составляетъ, такъ сказать, только общій фонъ всей суммы общественныхъ желаній; она относится къ достиженію дѣли этихъ желаній точно такъ же, какъ народность относится къ политической жизни извѣстнаго общества. Ее нужно принимать во вниманіе и ею пользоваться; въ нѣкоторыхъ исключительныхъ случаяхъ нельзя не обращаться къ ней. Но надобно помнить, и очень твердо помнить, что большею частью она нестолько помогаетъ движенію общества впередъ, сколько задерживаетъ его. Поэтому, на одной этой количественной силѣ было бы совершенно безплодно основывать движеніе. Для движенія, для прогресивнаго движенія общества, нужны толчки, нужны импульсы; они должны, они могутъ идти только отъ той части общества, въ которой сосредоточена умственная сила, интеллигенція общества.
Вотъ отчего въ особенности важенъ этотъ второй признакъ — качественная сила желаній; это — главный признакъ для опредѣленія силы желаній, накопившихся и существующихъ въ обществѣ. На него нужно обращать преимущественно вниманіе; другими словами всегда надобно ставить такой вопросъ: кто желаетъ? И если, при разрѣшеніи его, получаемъ въ выводѣ, что весьма сильно и весьма великодушно желаетъ та часть общества, въ которой, нельзя не признать, сосредоточивается въ данное время высшая умственная сила, то нельзя не прійти къ заключенію, что такія желанія соотвѣтствуютъ въ данное время существеннымъ потребностямъ общества, что они имѣютъ за себя всѣ основанія, и ради самой будущности этого общества надобно желать, чтобъ они исполнились. Иначе, первымъ и ближайшимъ послѣдствіемъ будетъ упадокъ умственныхъ силъ въ обществѣ: это — оттого, что каждая общественная сила необходимо нуждается въ дѣятельности и развивается дѣятельностью; если же вы обрекаете ее, на бездѣятельность или, просто, не признаете ея правъ на дѣятельность, то она замираетъ. Но что происходитъ въ томъ случаѣ, когда желанія, принадлежащія представителямъ умственной силы въ обществѣ, сознанныя ими, какъ желанія вполнѣ, разумныя, какъ такія желанія, безъ удовлетворенія которыхъ жить очень дурно, остаются долгое время неисполненными? Это значитъ, ни болѣе, ни менѣе, что въ такомъ обществѣ умственной, силы не нужно, что ей тамъ рѣшительно не зачѣмъ работать. Мы имѣли уже случай говорить, что нѣчто въ подобномъ родѣ произошло во Франціи.
Такимъ образомъ, мы показали тѣ главные признаки, которыми опредѣляется сила желаній, возникающихъ въ обществѣ. Кромѣ этихъ признаковъ, можно найти еще множество другихъ; но тѣ будутъ уже не въ такой степени важны, не въ такой степени общи. Такъ напримѣръ, обращая вниманіе на тѣ средства, которыми желанія обладаютъ для своего выполненія, можно говорить, что тѣ желанія сильны, у которыхъ средствъ этихъ достаточно, а тѣ слабы, у которыхъ мало. Какъ ни кажется, съ перваго раза, это мнѣніе могущественнымъ и подавляющимъ, но оно теряетъ много въ своемъ эффектѣ при ближайшемъ анализѣ жизненныхъ явленій. Изъ безконечнаго множества фактовъ, раскрытыхъ исторіей, мы видимъ, что очень часто средства для выполненія желаній являются мгновенно, въ такую минуту, когда никто этого не ожидалъ, такъ что желаніе, которое вчера еще, по имѣвшимся у него средствамъ, казалось очень слабо, ныньче вдругъ располагаетъ громадными средствами. Мы этихъ фактовъ не приводимъ, потому что считаемъ это совершенно Ливнямъ дѣломъ. Наконецъ, средства, это — дѣло совершенно случайное: отъ случайныхъ причинъ ихъ можетъ не быть, равно какъ отъ случайныхъ причинъ они могутъ явиться. Вотъ почему этотъ признакъ мы считаемъ далеко уступающимъ въ важности нашему главному" признаку, именно — качественной симъ желаній.
Мы старались показать, какъ дурно бываетъ въ тѣхъ случаяхъ, когда желанія огромнаго числа людей, въ особенности лучшихъ людей въ обществѣ, остаются долгое время безъ удовлетворенія. Мы старались показать, чѣмъ слѣдуетъ руководствоваться для опредѣленія силы желаній. Теперь намъ слѣдуетъ заняться разсмотрѣніемъ болѣе важнаго и болѣе труднаго вопроса: отъ чего, отъ какихъ причинъ зависитъ неисполненіе желаній, которыя имѣютъ за себя, кажется, всѣ данныя, которыя соединяютъ въ себѣ и качественную, и даже (хоть это, мы видѣли, и невсегда особенно важно) количественную силу, и безъ выполненія которыхъ останавливается или идетъ вкривь жизнь общества и замираютъ его живыя силы.
Для разъясненія этого вопроса мы обратимъ вниманіе на то, въ какихъ дѣлахъ вообще вездѣ успѣваютъ больше, а въ какихъ — меньше, и притомъ гдѣ, въ какихъ странахъ, успѣваютъ больше, а гдѣ — меньше.
Всѣ дѣйствія человѣческія, по-крайней-мѣрѣ въ различныхъ теоріяхъ, юридическихъ, экономическихъ и всякихъ иныхъ, принято разбивать на двѣ большія категоріи: дѣйствія частныя и дѣйствія общественныя, дѣятельность частную и дѣятельность общественную. Для теорій, для науки такое дѣленіе необходимо; ибо безъ него въ научныхъ основахъ и выводахъ была бы страшная путаница. Обязанность науки — классифицировать явленія, и классификація, принятая въ паукѣ, какъ нельзя болѣе соотвѣтствуетъ ея цѣлямъ. Но рѣзкое очертаніе предѣловъ двухъ этихъ сферъ дѣятельности тамъ — въ наукѣ и оканчивается. Въ жизни мы все видимъ углы, криволинейные изгибы;тутъ въ безконечномъ разнообразіи явленій мы встрѣчаемъ прежде всего огромную массу такихъ дѣйствій, о которыхъ трудно сказать, куда ихъ зачислить — въ сферу ли дѣятельности частной, или въ сферу дѣятельности общественной, потому что оба характера смѣшаны въ нихъ, и богъ-знаетъ, который преобладаетъ. Затѣмъ мы видимъ, что на извѣстной массѣ дѣйствій, по господствующему характеру совершенно относящихся, кажется, къ дѣятельности частной, сказывается съ непреоборимою силою вліяніе элемента общественнаго. А за то въ другой рядъ дѣйствій, ужь, кажется, вполнѣ принадлежащихъ къ общественной сферѣ — глядишь — вторгся и живетъ тамъ элементъ совершенно частный. Наконецъ, какъ бы ни старались формировать жизнь, но никакъ нельзя оторвать эти двѣ сферы одну отъ другой, и частная жизнь, и общественная всегда будутъ оказывать могущественное вліяніе другъ на друга.
Все это весьма важно для насъ, для нашихъ будущихъ выводовъ и мы тотчасъ же будемъ имѣть случай замѣтить, какъ въ самую глубину частной жизни вторгается вліяніе общественной жизни, общественныхъ учрежденій.
Тѣмъ неменѣе мы воспользуемся этимъ дѣленіемъ и спросимъ читателей, гдѣ болѣе успѣваютъ люди — въ дѣятельности частной или въ дѣятельности общественной?
Конечно, никто не задумается отвѣтить на предложенный вопросъ самымъ рѣшительнымъ образомъ въ пользу дѣятельности частной. Въ самомъ дѣлѣ, какіе безпримѣрные успѣхи сдѣланы людьми въ сферѣ дѣятельности частной, въ послѣдніе сорокъ, тридцать лѣтъ? Сколько важныхъ открытій въ наукахъ, которыя такъ сильно расширили область человѣческаго вѣденія, разъяснили для насъ столько важныхъ законовъ природы и дали намъ возможность, обладая познаніемъ этихъ законовъ, подчинить своимъ цѣлямъ, обратить на службу себѣ такія могущественныя силы, какъ сила пара, сила электричества, сила теплоты? Человѣкъ — могущественный властелинъ этихъ силъ и ихъ законовъ, благодаря тому, что умы отдѣльныхъ лицъ могли свободно предаваться розысканіямъ въ сферѣ науки, въ сферѣ частной дѣятельности. Въ искусствѣ — какими дивными произведеніями гордится человѣчество, благодаря тому, что творческой силѣ отдѣльныхъ лицъ была предоставлена свобода въ этой отрасли частной дѣятельности. Затѣмъ, упоминать ли еще о промышленной дѣятельности, которая располагаетъ такими могущественными капиталами, которая соединяетъ въ себѣ такую громадную сумму умственныхъ силъ, которая такъ отлично воспользовалась всѣми изобрѣтеніями и всѣми успѣхами ума человѣческаго, и которая, въ своемъ стремленіи увеличивать сумму удобствъ жизни и уменьшать ихъ цѣнность, не знаетъ почти предѣловъ себѣ. Тамъ, въ этой сферѣ, способности отдѣльнаго человѣка находятъ себѣ свободное поле дѣятельности, и всѣ плоды этой свободной дѣятельности принадлежатъ ему неоспоримо и безраздѣльно. Что же удивительнаго, если нынѣшній человѣкъ такъ любитъ именно эту отрасль дѣятельности? Лучшія силы идутъ туда; что же страннаго, если тамъ — такіе громадные успѣхи?
Ну, а въ общественной жизни? — Отдѣлимъ тотъ рядъ явленій, на которыхъ прежде всего и ближе всего сказалось вліяніе успѣховъ, принадлежащихъ, по своему происхожденію и но существенному характеру, дѣятельности частной — отдѣлимъ желѣзныя дороги, телеграфы, развитіе финансовыхъ силъ въ странѣ, развитіе общественнаго мнѣнія, развитіе и значеніе журналистики; отдѣлимъ все то, въ чемъ общественная жизнь шла впередъ, только уступая давленію и напору совокупной дѣятельности частныхъ лицъ. Много ли послѣ этого выдѣла останется такого, въ чемъ бы ясно былъ виденъ успѣхъ, соотвѣтствующій сколько нибудь безпримѣрнымъ успѣхамъ въ дѣятельности частной? Мы говоримъ объ учрежденіяхъ, о дѣятельности учрежденій.
Пусть, далѣе, спроситъ каждый самъ себя: въ какихъ дѣлахъ онъ болѣе мастеръ, болѣе заботится объ успѣхѣ, болѣе желаетъ успѣха и болѣе увѣренъ въ томъ, что будетъ имѣть успѣхъ — въ своихъ ли частныхъ дѣлахъ, или въ дѣлахъ общественныхъ, если приходится участвовать въ этихъ дѣлахъ? Какъ много отличныхъ ученыхъ, художниковъ, фабрикантовъ, купцовъ, банкировъ, портныхъ, сапожниковъ, механиковъ отличныхъ; въ какомъ совершенствѣ они знаютъ свое дѣло; какъ рѣдко ошибаются; какъ глубоко вкладываютъ всю душу свою, все существо въ свои дѣла и какъ удачно успѣваютъ въ нихъ! Картина совершенно перемѣняется, когда мы обратимъ вниманіе на общественныхъ дѣятелей, на тѣхъ людей, черезъ которыхъ приводятся въ движеніе общественныя учрежденія. Говорятъ обыкновенно, что эти дѣла болѣе сложны, болѣе трудны, и этими свойствами ихъ объясняютъ слабые успѣхи въ этой сферѣ дѣятельности. Намъ всегда казалось страннымъ, отчего бы это было труднѣе управлять дѣлами какого нибудь Липпе-Детмольда, чѣмъ дѣлами банкирскаго дома братьевъ Ротшильдовъ. И на сколько сложнѣе операціи управленія въ какомъ нибудь нѣмецкомъ крейзѣ сравнительно съ дѣдами какой нибудь громадной фабрики, работающей на нѣсколько мильйоновъ въ годъ?
Остановимся здѣсь. Припомнимъ, давно ли явились такіе громадные успѣхи въ сферѣ частной дѣятельности и давно ли въ этихъ дѣлахъ люди достигли такого удивительнаго совершенства. Вопервыхъ, мы видимъ, что это случилось очень недавно; а вовторыхъ, прибавимъ ужь кстати, мы замѣчаемъ, что это произошло далеко не вездѣ въ равной мѣрѣ. Было время и долго, очень долго тянулось это время, когда дѣятельность частная находилась точно въ такомъ же положеніи, въ какомъ теперь дѣятельность общественная? Ученый не могъ свободно заниматься своей наукой: если онъ скажетъ что нибудь такое, что противорѣчило господствовавшимъ понятіямъ, то его за это отлучали отъ церкви, выгоняли изъ города или сажали въ казематъ; книги его жгли. Не могли ученые безопасно работать надъ наукой и сообщать другомъ результаты своихъ работъ. Вотъ отчего и науки не было, или же она мѣстами сочилась только, какъ слабый ручеекъ, скрывалсь отъ свѣта божьяго подъ камнями. Торговля, промышленость, ремесла были связаны различными регламентаціями по рукамъ и но котамъ. Все было предписано, чѣмъ гдѣ можно торговать, а чѣмъ нельзя; что можно производить, а чего нельзя; кому можно производить, а кому нельзя. Для различныхъ вещей были назначены указная мѣра длины и ширины, указный вѣсъ, указное количество, чтобъ щ больше никакъ не дѣлать. Стѣсненіямъ, предписаніямъ, наблюденіямъ, опекѣ надъ купцами, фабрикантами, ремесленниками не било конца и мѣры. Оттого человѣкъ не могъ тогда дѣйствовать свободно, не могъ крѣпко стоять на своихъ ногахъ, никогда не могъ бить убѣжденъ, что сумма добытаго будетъ равняться суммѣ его усилій. Не было свободы въ этой дѣятельности; и она поэтому пробиралась только кое-какъ и никакъ не могла развернуться во всей своей силѣ.
По мѣрѣ того, какъ внѣшняя опека была снимаема съ различныхъ отраслей человѣческой дѣятельности, жизнь, широкая, раздольная жизнь являлись тамъ — откуда только брались силы, и росли и ввысь, и вширь, и вдоль. Замѣчательно, что съ какой отрасли раньше снята опека — тамъ и успѣховъ больше. Такъ, это можно видѣть изъ сравненія научной дѣятельности въ Германіи съ промышленною: въ первой — нѣмцы начали свободно упражняться весьма рано — и какіе же они мастера въ этомъ дѣлѣ? Промышленная дѣятельность очень долго была у нихъ подъ гнетомъ сильной регламентаціи — и вотъ они отстали въ ней даже отъ своихъ сосѣдей, французовъ. Лучше всего можно видѣть вліяніе стѣснительныхъ для частной дѣятельности мѣръ на итальянцахъ: у этого народа, какъ извѣстно изъ исторіи, нѣтъ недостатка въ промышленной и, особенно, въ торговой предпріимчивости — и однакоже, стѣснительныя мѣры старыхъ правительствъ сдѣлали то, что итальянцы значительно отстали отъ другихъ народовъ днаіе въ этой, издавна знакомой имъ дѣятельности. Далѣе, на успѣхахъ различныхъ наукъ къ самой Германіи можно прослѣдить вліяніе большей или меньшей свободы и большихъ или меньшихъ стѣсненій. Раньше произошла тамъ эманцинація науки отъ церковнаго авторитета; позднѣе — и до сихъ поръ невполнѣ — отъ авторитета государственнаго. — Оттого полнѣе, шире и лучше другихъ развиты тамъ тѣ науки, которыя менѣе всего соприкасаются съ политикою и государственными учрежденіями, и которыя, по старымъ предразсудкамъ, считались соприкасающимися съ церковью и ея учрежденіи. Сюда относятся прежде всего науки естественныя; успѣхъ ихъ въ Германіи — безпримѣрный. Противъ такого объсненія успѣшнаго развитія ихъ естествоиспытатели будутъ, конечно, спорить съ нами недолго, хотя имъ и весьма пріятно было бы искать причинъ въ собственномъ своемъ глубокомысліи и особенныхъ дарованіяхъ и въ недостаткѣ этихъ свойствъ у всѣхъ неестествоиспытателей. Съ другой стороны, успѣхами политическихъ наукъ Германія можетъ похвалиться значительно менѣе; это — отъ той, весьма понятной причины, что дѣятельность ученыхъ въ этой отрасли наукъ была стѣснена множествомъ различныхъ внѣшнихъ условій, весьма неблагопріятныхъ для науки. Мало того, что ученые этого разряда были отдѣлены китайскою стѣною отъ движенія общественной жизни, что сама эта жизнь двигалась по рутинѣ и не могла дать хорошаго содержанія для ученыхъ работъ — мало этихъ неудобствъ; были другія, которыя могли напомнить этимъ ученымъ судьбу Галилея. Эти же самые выводы подтверждаются примѣромъ Англіи. Что касается до общей суммы научныхъ пріобрѣтеній, то англичане въ этомъ отношеніи уступаютъ нѣмцамъ: причина — та, что англичанамъ давнымъ-давно свободно открыты всѣ отрасли человѣческой дѣятельности, между тѣмъ какъ для нѣмцевъ оставалась одна — научная. Оттого англійскій умъ и англійская энергія могли разброситься повсюду и вездѣ могли творить великія дѣла; умъ же и энергія нѣмецкіе должны были, но необходимости, долгое время сосредоточиваться въ наукѣ. Но далѣе, у англичанъ естественныя науки развиты слабѣе другихъ и не въ примѣръ слабѣе, чѣмъ у нѣмцевъ. Ото — оттого, что какъ ни свободна всякая дѣятельность въ Англіи, но, по старымъ общественнымъ предразсудкамъ, для англійскаго естествоиспытателя положенъ предѣлъ, далѣе котораго его мысль не смѣетъ идти. Англичанинъ, не но внѣшнему принужденію — этого нѣтъ у нихъ — а по собственному пуританскому предубѣжденію, долгое время боялся раскрывать таинственную книгу природы, воображая, что въ этой книгѣ онъ можетъ прочесть что нибудь такое, что подорветъ его крѣпкія вѣрованія. Къ книгѣ устройства человѣческихъ обществъ онъ не питалъ суевѣрнаго страха, не боялся ея; читавъ, размышлялъ, наблюдалъ, изучалъ съ полною свободой и при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ — и вотъ результатъ: никто не провозгласилъ столько великихъ и благодѣтельныхъ истинъ, относящихся къ этой сферѣ человѣческаго вѣденія, какъ англійскіе мыслители, начиная съ Мильтона, перваго и до сихъ поръ безпримѣрнаго защитника свободной печати, — и еще недавно рано утраченный человѣчествомъ англійскій ученый положилъ начало новому методу, новому направленію, новой школѣ въ сферѣ наукъ, изучающихъ жизнь человѣка въ обществѣ.
Мы сказали, что и въ настоящее время успѣхи въ Сферѣ частной дѣятельности распространены далеко неравномѣрно въ различныхъ странахъ Европы. Это не нуждается въ длинныхъ объясненіяхъ. Стоить сравнить Англію, Францію, Германію, Италію, наконецъ наше отечество, для того, чтобъ замѣтить страшное различіе, которое на оконечностяхъ нашего ряда почти приближается къ контрасту. Между тѣмъ какъ въ одной странѣ частная дѣятельность создала громадное богатство, между тѣмъ какъ частная дѣятельность доставила этой странѣ экономическое — самое крѣпкое и несокрушимое — преобладаніе во всѣхъ концахъ земнаго шара и притягиваетъ въ метрополію богатства всего міра; между тѣмъ какъ тамъ, благодаря этой свободѣ частной дѣятельности, каждый англичанинъ чувствуетъ себя царемъ въ своихъ дѣлахъ и, получивши отъ своей родины тѣ силы, которыя можетъ дать человѣку только вполнѣ свободная страна, возвращаетъ ей сторицею въ видѣ того громаднаго матеріальнаго и нравственнаго вліянія, которое имѣетъ Англія надъ цѣлыми мірами; между тѣмъ какъ Англія пользуется такими блестящими результатами своего политическаго устройства, — въ другой странѣ, во Франціи, гдѣ условія — совершенно нныя, торговая и промышленная дѣятельность, не смотря на всѣ стараніи нынѣшняго правительства, далеко не можетъ развиться до подобныхъ размѣровъ. Можно сказать, что она не можетъ развиться тамъ именно потому, что правительство всегда старалось развивать ее, поддерживать, благотворить и покровительствовать ей. Такъ какъ частная предпріимчивость не привыкла тамъ опираться на однѣ собственныя силы, то ей недостаетъ той смѣлости, энергіи, самоувѣренности, ріазсчетливости и того вѣрнаго пониманія своихъ интересовъ, которымъ всегда отличается предпріимчивость англійская. Французъ привыкъ къ внѣшней поддержкѣ, привыкъ, чтобъ надъ нимъ постоянно царила какая-то vis major, охраняющая его во всѣхъ труднымъ случаяхъ жизни. Онъ привыкъ, чтобъ его вытягивали изъ опасности: оттого онъ боится всякой опасности и чувствуетъ предъ нею свое собственное безсиліе. Англичанинъ знаетъ, что изъ опасности онъ можетъ вытянуть только самъ себя: оттого онъ привыкъ довѣрять своимъ силамъ и научился не бояться опасностей. Вотъ отчего французская промышленость носитъ характеръ искуственности: что-то внѣшнее для нея даетъ ей толчки и подогрѣваетъ ее. Оттого, случись теперь какой нибудь политическій переворотъ, измѣнись правительство — что во Франціи происходитъ такъ часто — и кто поручится, что съ новой правительственной системой не произойдетъ тамъ кореннаго переворота во всей промышленной машинѣ? Ожидать этаго — весьма естественно, потому что импульсы здѣсь шли большею частью извнѣ, отъ vis major. Ботъ отчего такъ боится теперь французъ политическихъ переворотовъ;главная задача Наполеона въ томъ и заключалась, чтобъ внушить ей живой страхъ предъ ними. Ничѣмъ нельзя было сдѣлать этого лучше, какъ завлекши всѣ большіе и малые капиталы въ промышленныя, торговыя, акціонерныя предпріятія, которыя и держатся только искуственнымъ строемъ весьма хитрой машины.
Трудолюбію нѣмцевъ рѣшительно нельзя не отдать должнаго уваженія, когда посмотришь, черезъ какія препятствія суждено было пробиваться здѣсь частной энергіи въ сферѣ промышлености. Въ Баденѣ, напримѣръ, только четыре мѣсяца тому назадъ уничтожены цехи и стѣснительныя для промышленности регламентаціи; а Баденъ, сравнительно съ другими частями Германіи, считается страною, болѣе развитою въ политическомъ и экономическомъ отношеніяхъ. Въ прусской палатѣ господъ засѣдающіе тамъ пэры все еще мечтаютъ о возстановленіи цеховъ во всей ихъ старинной строгости. И не смотря на все это, нѣмцы работали себѣ да работали и пользуются весьма замѣтнымъ и значительнымъ довольствомъ. Почтенный народъ! Но за то это — довольство средней руки, и предпріимчивость нѣмца оканчивается тамъ, гдѣ мало одинотрудолюбія, гдѣ нужны энергія, довѣріе къ своимъ силамъ, рѣшимость, широкій горизонтъ для мысли и широкое поле для дѣятельности. Нѣмецъ, еслибъ прожилъ маѳусанловы вѣка, то въ общей сложности его дѣятельность значительно уступала бы суммѣ того, что англичанинъ надѣлаетъ въ теченіе года. «Nur immer langsam voran!» — лозунгъ нѣмца во всѣхъ дѣлахъ его. И къ такому принципу въ частной дѣятельности воспитало его все общественное устройство его родины, система нравственнаго попечительства, лежащая на всемъ строѣ нѣмецкаго быта. Она снимается теперь — и вотъ нѣмецъ стряхиваетъ съ себя слои насѣвшей на него вѣками тупости и апатіи.
Италія, именно южная ея половина, представляетъ намъ страну безъ торговли, безъ промышленности, безъ желѣзныхъ дорогъ, безъ всякихъ иныхъ путей сообщенія, кромѣ темно-синяго моря, которое дала ей мать-природа, безъ образованія, безъ школъ, безъ всякихъ иныхъ удобствъ къ жизни, кромѣ тѣхъ, которыя дала ей все таже благодѣтельная природа. Тутъ ни правительство, ни частная энергія рѣшительно ничего не дѣлали въ теченіе всего того времени, когда въ другихъ, болѣе счастливыхъ частяхъ Европы такъ широко развивалась жизнь. Правительство бурбоновъ — теперь это хорошо извѣстно — старалось держать народъ на степени грубаго варварства и нетолько не заботилось о развитіи частной дѣятельности — напротивъ, по принципу подавляло её въ самомъ источникѣ и въ тѣхъ условіяхъ, при которыхъ она только и можетъ развиться. Дорогъ не строили — но принципу; школъ не заводили — но принципу; въ судахъ поддерживали неправду — но принципу; полиціи предоставляли произвольную власть — по принципу; даже разбойникамъ и ворамъ давали потачку — но принципу. Въ странѣ не было безопасности; имущество, наживаемое трудомъ, не было обезпечено отъ офиціальныхъ и неофиціальныхъ мошенниковъ; побужденіи къ труду не было, — и вотъ вамъ — Неаполь, образъ страны мертвой. Признаки жизни сказывались тамъ только тайными заговорами, политическими убійствами, попытками возстанія; жизнь, ужь конечно, не отъ вліянія вулканической почвы Неаполя, уходила въ какое-то подземное вулканическое броженіе до тѣхъ поръ, пока взрывъ, невозможный въ другой странѣ, не унесъ съ собою тѣ силы, отъ которыхъ происходили эта видимая апатія и это невидимое броженіе.
Изъ всего того, что сказано нами до сихъ поръ, видно, что большіе или меньшіе успѣхи въ Сферѣ частной дѣятельности зависятъ отъ большей или меньшей степени развитія и совершенства учрежденій, существующихъ въ странѣ и вліяющихъ на частную дѣятельность; отъ тѣхъ началъ, на которыхъ основаны эти учрежденія, и которыми опредѣляется вся система ихъ дѣйствіи; отъ того, въ какомъ отношеніи они стоятъ къ частному лицу, и частное лицо — къ нимъ; наконецъ — отъ большей или меньшей доли свободы, признанной и утвердившейся въ обществѣ. Мы видѣли безпримѣрное развитіе частной дѣятельности въ Англіи; мы видѣли полное ничтожество этой дѣятельности въ Неаполѣ;мы видѣли другія страны и вездѣ замѣчали, какъ отъ большей или меньшей доли свободы и, понятно само собою, отъ того или другаго характера учрежденій (ибо характеръ учрежденій неразрывно связанъ съ существованіемъ свободы или съ отсутствіемъ ея) зависитъ и большее или меньшее развитіе частной дѣятельности, большіе или меньшіе успѣхи ея. Такъ что, гдѣ существуетъ полная свобода и гдѣ дѣйствуютъ свободныя учрежденія — тамъ и частная дѣятельность наиболѣе успѣваетъ; гдѣ вовсе не было свободы, какъ въ Неаполѣ, напримѣръ — тамъ напрасно бы мы искали проявленій личной энергіи въ различныхъ отрасляхъ дѣятельности. Напомнимъ здѣсь также сказанное нами въ другой статьѣ — о тѣсномъ соотношеніи, которое должно существовать между учрежденіями и лучшими, высшими умственными силами общества.
Мы сказали выше, что вліяніе общественныхъ учрежденій идетъ въ самую глубину частной жизни. Здѣсь, кажется, время вспомнить объ этомъ. Существуетъ мнѣніе, будто бы нравы, понятія, чувства людей, будто бы тотъ типъ человѣка, который сказывается въ частной жизни, имѣетъ могущественное, непреоборимое вліяніе на весь ходъ жизни общественной, на характеръ существующихъ учрежденій и на способъ, какимъ они дѣйствуютъ. Приводятъ множество фактовъ въ подтвержденіе этого мнѣнія; изъ нихъ обыкновенно выводятъ такъ называемую теорію зрѣлости и незрѣлости. Къ подобнымъ теоріямъ, дѣйствительно, пріидешь по необходимости, лишь только примешь аксіому, лежащую въ ихъ основѣ; по дѣло въ томъ, что это — вовсе не. аксіома. Какъ ни стараются въ подтвержденіе ея выставить чрезвычайно сильную батарею фактовъ, по забываютъ, что дѣйствіе ея вполнѣ уничтожается другою батареею, гораздо болѣе могущественною; забываютъ основное положеніе, принятое при изслѣдованіи истины во всѣхъ наукахъ: если противъ одного факта стоитъ другой, ему противоположный, то и никакого заключенія нельзя вывести. А тутъ — противъ весьма сомнительныхъ фактовъ, распадающихся въ бездоказательные призраки при первомъ прикосновеніи къ нимъ анализа, можно выставить такіе факты, какъ всю исторію Европы за послѣднее пятидесятилѣтіе, неоспоримо доказывающую, что повсюду учрежденія, соотвѣтствовавшія требованіямъ высшихъ умственныхъ силъ въ обществѣ, вводились на почвѣ, которую съ точки зрѣнія этихъ теорій никакъ нельзя назвать вполнѣ готовою, что правы, понятія, чувства, привычки народа вездѣ значительно отставали отъ того общаго умственнаго уровня, котораго, повидимому, требовали вводимыя учрежденія, и что, однакожь, при этихъ учрежденіяхъ такъ быстро поднимался уровень, такъ быстро измѣнялись къ лучшему нравы и привычки народа, какъ этого ни въ какомъ случаѣ нельзя было бы ожидать, еслибы въ учрежденіяхъ не произошло перемѣны. Въ высшей степени поучительна исторія Піемонта за послѣднее пятнадцатилѣтіе; но еще поучительнѣе для различныхъ теоретиковъ и доктринеровъ — если только факты живой дѣйствительности могутъ поколебать доктрину — еще поучительнѣе для всѣхъ нынѣшнее положеніе Неаполя и его ближайшая судьба. Тамъ новому правительству приходится имѣть дѣло съ совершенно грубою массою, и однакожь оно даетъ ему учрежденія, такъ превосходно дѣйствующія въ Піемонтѣ, и думаетъ, что лучше и скорѣе всего можно просвѣтить неаполитанцевъ этими самыми учрежденіями. Весьма поучительны также примѣры Греціи, Дунайскихъ Княжествъ и наконецъ равно близкой намъ по крови и но вѣрѣ Сербіи[3].
Вглядываясь въ значеніе, въ смыслъ общественныхъ фактовъ, анализируя жизненныя явленія, нельзя не придти къ тому выводу, что въ жизни обществъ учрежденія оказываютъ несравненно болѣе вліянія на человѣка, чѣмъ человѣкъ — на учрежденія. Отъ духа и характера учрежденій складываются нравы и понятія, господствующія въ обществѣ; духъ и характеръ учрежденій, стоящихъ нетолько ниже общаго умственнаго уровня общества, но даже наравнѣ съ нимъ, задерживаютъ умственное, нравственное, матеріальное развитіе общества и его отдѣльныхъ членовъ, задерживаютъ и даже очень часто положительно препятствуютъ улучшенію въ правахъ, понятіяхъ и привычкахъ людей.
Есть безвыходные логическіе круги, въ которыхъ привыкли вращаться люди замѣчательнаго ума. Сюда принадлежитъ, напримѣръ, ученіе о тѣсной зависимости между типами, развивающимися въ двухъ сферахъ жизни — въ жизни семейной и государственной. Государство повторяетъ въ себѣ тотъ типъ власти и отношеній, который развился въ семьѣ — и, въ свою очередь, семья въ маломъ видѣ повторяетъ въ себѣ типъ государственныхъ отношеніи. Пока это положеніе высказывается въ такой общей формѣ и пока оно остается только на степени теоретическаго ученія — противъ него нечего спорить. Но начните отъ этой взаимной зависимости двухъ сферъ жизни дѣлать дальнѣйшіе выводы — и вы запутаетесь въ заколдованномъ кругѣ неразрѣшимыхъ противорѣчій. Какъ же можетъ идти развитіе? — неиначе, какъ параллельно въ той и другой сферѣ. Надобно, чтобъ обѣ онѣ развивались и совершенствовались одновременно. Но гдѣ же развитіе совершается съ большею медленностью, какъ не въ семейной жизни народа? Сколько вѣковъ нужно прожить ему, чтобъ измѣнился характеръ его семьи! Значитъ, во все это время характеръ учрежденіи никакъ не можетъ измѣняться. Ему нельзя измѣниться, пока не дождемся коренныхъ измѣненіи въ семейной жизни. Но, съ другой стороны, если не произойдетъ перемѣны въ учрежденіяхъ, то какимъ же образомъ будетъ измѣняться типъ семьи? Они, значитъ, должны держать другъ друга напривязи. И ни тамъ, ни тутъ нѣтъ движенія, нѣтъ развитія.
Необходимо, однакоже, чтобъ гдѣ нибудь началось движеніе. Гдѣ же легче начаться ему? Безъ сомнѣнія — въ учрежденіяхъ. Движеніе въ этой сферѣ необходимо должно предшествовать всякому другому движенію; иначе невозможенъ прогресъ ни въ какой сферѣ, даже въ такой далекой, повидимому, отъ прямаго вліянія учрежденій, какъ семья. Принято восхищаться политическою зрѣлостью англичанъ; но исторія Англіи показываетъ, что предки нынѣшнихъ лордовъ, даже къ третьемъ колѣнѣ, вовсе не были такъ зрѣлы, какъ ихъ правнуки — а между тѣмъ и къ то время англійскія учрежденія были все тѣ же, что теперь. Англичане не думали, чтобы нужно было имъ особенное образованіе или какія нибудь особенныя свойства для того, чтобъ имѣть хорошія учрежденія; они ничѣмъ не отличались отъ другихъ народовъ, стоящихъ на низкой степени образованія, когда получили эти учрежденія; и — вотъ, отъ того, что имѣютъ ихъ, не смотря на страшную грубость своей натуры, сдѣлались первымъ, богатѣйшимъ и образованнѣйшимъ народомъ въ мірѣ. Семья англійская, еще при дѣдахъ и прадѣдахъ нынѣшнихъ англичанъ, представляла замѣчательные образцы самодурства: власть мужа надъ женою, отца надъ дѣтьми не имѣла предѣловъ и ни мало не умѣрялась фактически мягкостью нравовъ. Семья для младшихъ членовъ была только школою повиновенія, въ которой безумно господствовалъ деспотизмъ старшаго. Въ настоящее время, англійская семья — образцовая школа для воспитанія въ человѣкѣ всѣхъ тѣхъ свойствъ, которыя составляютъ силу, достоинство, честь англичанина. Изъ семьи своей англичанинъ выноситъ эту силу характера, эту самостоятельность, независимость воли, эту высокоразвитую личность съ полнымъ уваженіемъ ко всякой другой личности.
Образчикъ англійскихъ семейныхъ отношеній намъ пришлось видѣть вблизи, проживши нынѣшнее лѣто въ англійской деревнѣ, въ домѣ, въ семьѣ, почти, простаго англичанина, ремесломъ хлѣбника. Случай, который намъ хочется разсказать, хотя и нарушаетъ нить нашихъ размышленій, по можетъ относиться къ дѣлу. Сыновья моего хозяина ходили въ школу; однажды младшіе братья ушли; старшій Джемсъ, не двигался съ своего мѣста. «Джемсъ не пойдетъ сегодня въ школу?» спрашиваю я отца. Отецъ спрашиваетъ сына: — «Вы, Джемсъ, не пойдете сегодня въ школу?» Джемсъ отвѣчаетъ: — «нѣтъ, не пойду.» Отецъ и мать молчатъ. Я спрашиваю Джемса: — «Отчего вы не идете сегодня въ школу?» Джемсъ медленно посмотрѣлъ на меня, навѣрное подумалъ: что это онъ вмѣшивается въ мои дѣла? — Да потомъ сообразилъ, что это иностранецъ, что ему многое извинительно — и отвѣтилъ: — «Я рѣшилъ не идти сегодня въ школу.» Я продолжалъ свои допросы. «А завтра вы пойдете въ школу?» — «Я не рѣшилъ еще этого», отвѣчалъ Джемсъ, подумавши. Отецъ и мать все время молчали, когда одиннадцатилѣтній Джемсъ такимъ образомъ рѣшалъ свои дѣла. Впослѣдствіи, какъ-то въ разговорѣ, отецъ выразилъ свое убѣжденіе, что Джемсъ — хорошій мальчикъ и знаетъ самъ, когда ему нужно ходить въ школу.
Теперь — другой случай.
Было это нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ нашей родной Москвѣ, но отчего же не быть этому и нынче, и завтра? Студентъ проговорился при матери, что на слѣдующій день онъ намѣренъ пропустить лекцію профессора, мало уважаемаго студентами. Я слышалъ, какъ мать, женщина, по нашему весьма образованная, читающая не безъ пользы для себя статьи «Русскаго Вѣстника», сказала на это: «ну, мы посмотримъ еще!» Я видѣлъ, какъ она дѣйствительно посмотрѣла на сына, какъ онъ покраснѣлъ, сконфузился, а на слѣдующій день, въ часъ, когда профессоръ читалъ лекцію, сидѣлъ въ великобританскомъ трактирѣ. Я узналъ объ этомъ отъ него же, хотя мать его никогда не знала этого.
Вотъ — два типа семьи. Одинъ — въ Англіи, другой — въ Россіи. Одна воспитываетъ свободнаго, самостоятельнаго, честнаго гражданина. Другая держитъ взрослаго человѣка подъ гнётомъ насилія и произвола, пріучаетъ его ко лжи и обману, даетъ обществу негодныхъ, вредныхъ членовъ. Тамъ — въ свободѣ выросъ мой хлѣбникъ, и никогда не было надъ нимъ ничьего произвола; онъ и въ сынѣ своемъ видитъ будущее свободное, самостоятельное существо. Тутъ — откуда у моей барыни могли бы взяться лучшія чувства?
Теперь намъ надобно посмотрѣть на систему управленія общественными дѣлами; можетъ быть, тамъ, въ самой этой системѣ, господствующей во всей Европѣ, за исключеніемъ Англіи, мы найдемъ причины явленій, которыя до сихъ поръ мы старались изобразить,
Во всякомъ человѣческомъ обществѣ необходимо является раздѣленіе занятій. Въ историческомъ процесѣ раздѣленія занятій ясно различаются три главныя эпохи. Долгое время въ обществѣ незамѣтно-рѣзкаго раздѣленія занятій; спеціальности не высказываются, и каждый человѣкъ переходитъ отъ одного дѣла къ другому. Затѣмъ наступаетъ вторая эпоха. Занятія дробятся въ безконечность; человѣкъ, занимающійся какимъ нибудь однимъ дѣломъ, ни мало не чувствуетъ потребности знать что нибудь о томъ, что дѣлается въ другихъ родахъ и отрасляхъ занятій; онъ остается чистымъ спеціалистомъ своего дѣла, и ни до какихъ другихъ дѣлъ ему нѣтъ ни малѣйшей надобности. Ему нѣтъ надобности до общихъ понятій, до той суммы умственныхъ пріобрѣтеній, которая составляетъ, въ данное время, невещественный капиталъ общества. Такого рода спеціалистами, весьма опытными въ своемъ дѣлѣ, но весьма ограниченными и тупыми во всемъ, что не идетъ къ ихъ дѣлу, наполненъ въ настоящее время континентъ Европы. Но наступаетъ — и именно въ настоящее время наступаетъ съ особенною силою — третья эпоха, сказывается новое стремленіе. Раньше всего оно сказалось въ Англіи: мы помнимъ, какъ, лѣтъ десять тому назадъ, изумилась вся Европа, узнавши, что лондонскій банкиръ написалъ отличную книгу объ исторіи Греціи[4]. Англичанина нисколько не удивило бы, еслибы это сдѣлалъ лондонскій или илингскій ремесленникъ. Англичане знаютъ, что ихъ ремесленники уже хорошо понимаютъ и здраво обсуждаютъ самые тонкіе и самые трудные общественные вопросы. Эту новую эпоху и это новое стремленіе моя: но опредѣлить такимъ образомъ: занятія, безъ сомнѣнія, будутъ дробиться все болѣе и болѣе; неограниченныя и тупыя спеціальности будутъ исчезать. Новый духъ, новыя возникающія потребности указываютъ на это очень ясно. Вопервыхъ, теперь уже нельзя, какъ это было прежде, быть отличнымъ мастеромъ своего дѣла, ничего не смысля въ другихъ соприкасающихся дѣлахъ: философу, историку, статистику надобно быть Знакомымъ съ естественными науками — и наоборотъ: естествоиспытателю надобно имѣть довольно обширныя свѣденія въ философій; нельзя уже, какъ прежде, лечить больныхъ, не зная химическаго свойства тѣлъ, даваемыхъ въ лекарствѣ, и химическихъ процесовъ, происходящихъ въ живомъ организмѣ. Нельзя уже и земледѣльцу приступить къ улучшеніямъ въ своемъ сельскомъ хозяйствѣ, не зная химическаго состава своей почвы. Усовершенствованія въ механикѣ, говорятъ, низвели рабочаго на степень простаго винта въ машинѣ; но не вѣрнѣе ли будетъ заключить, что они его значительно подняли, ибо внушили ему потребность понимать и наблюдать устройство и дѣйствіе машинъ? Оли вызвали къ жизни цѣлый рядъ замѣчательныхъ учрежденій для рабочихъ — такъ называемыя mechanical institutions. Въ самыя низменныя отрасли труда проходитъ сознаніе необходимости не довольствоваться знаніемъ одной рутины своего ремесла. Далѣе, никогда съ такою силою, какъ въ настоящее время, не чувствовалось въ массахъ стремленіе къ пріобрѣтенію общаго образованія. При нынѣшнемъ состояніи наукъ и при неразвитости педагогіи, общее образованіе достается не безъ особеннаго труда и не безъ тяжелыхъ пожертвованій: оно доступно пока только для людей достаточныхъ. Но къ чему же и направлены, въ настоящее время, главныя усилія паукъ, какъ не къ тому, чтобъ всю массу добытыхъ результатовъ свести къ небольшой суммѣ высшихъ истинъ? О чемъ старается педагогія, какъ не о томъ, чтобъ найти болѣе легкіе и болѣе общедоступные способы передавать сумму знаній, составляющихъ пріобрѣтенный умственный капиталъ? Все направлено къ тому, чтобъ общее образованіе, возможно высшее и обширнѣйшее, сдѣлать доступнымъ массамъ. Наконецъ — и это, можемъ быть, важнѣе всего — общественная жизнь приковываетъ къ себѣ вниманіе массъ и отдѣльныхъ личностей, вливаетъ въ ихъ внутренній міръ струю новой жизни, возбуждаетъ новыя чувства, вноситъ новые интересы. Вотъ отчего ограниченная, тупая спеціальность — какъ ни распространена она теперь — должна, съ теченіемъ времени, болѣе и болѣе стираться. Въ спеціалистѣ будетъ виденъ человѣкъ, будетъ виденъ гражданинъ. Въ предшествующей нашей статьѣ мы имѣли уже случай замѣтить, какимъ путемъ это происходитъ въ значительной части англійскаго общества.
Въ ту эпоху, когда занятія болѣе и болѣе спеціализировались, общую судьбу со всѣми другими занятіями раздѣлили и дѣла государственныя. Весьма замѣчателенъ процесъ, какъ шло спеціализированіе ихъ: въ немъ мы видимъ тѣ же самыя вліянія, что и во всѣхъ другихъ отрасляхъ дѣятельности. Вначалѣ, каждый считался равно способнымъ заниматься государственными дѣлами: они не выдѣлялись еще изъ общей массы человѣческихъ дѣйствій, какъ нѣчто особенное, требующее особенныхъ знаній и особенныхъ способностей. Мало но малу начинается выдѣленіе, но до полной спеціализаціи — далеко еще: долгое время этотъ родъ занятій смѣшивается еще съ другими; таи что, напримѣръ, хорошіе архіереи, хорошіе судьи, хорошіе полководцы считались людьми, болѣе всего годными для управленія дѣлами государства. Такъ, долгое время въ Англіи высшими и наиболѣе дѣятельными сановниками были — непремѣнно духовные; во Франціи до XVIII вѣка существовало повѣрье, что первымъ министромъ непремѣнно долженъ быть кардиналъ. Но XVIII же вѣку принадлежитъ полная спеціализація системы управленія. XVIII вѣкъ выработалъ понятіе, что этотъ родъ дѣлъ — совершенно особенный, глубоко отличающійся отъ всякихъ другихъ дѣлъ, неимѣющій съ ними ничего общаго, потому что онъ неизмѣримо выше ихъ. Онъ выработалъ понятіе объ администраціи, какъ объ особомъ родѣ дѣйствій, совершенно отрѣзанномъ отъ всего остальнаго. Для наполненія рядовъ администраціи онъ вызвалъ къ жизни особый разрядъ людей, такъ называемую бюрократію. XIX вѣкъ развивалъ все это съ особенною любовью до настоящаго времени.
Займемся изслѣдованіемъ свойствъ бюрократіи. — Прежде всего посмотримъ, какіе существуютъ способы для наполненія ея рядовъ.
Тамъ, гдѣ общественныя обязанности отправляются лицами по назначенію, существуютъ, большею частью совмѣстно, двѣ великія системы пополненія рядовъ бюрократіи: или система кастъ — египетская и индійская система, или система мандарината — китайская система. — Надобно необходимо, чтобы къ своимъ занятіямъ люди являлись съ необходимымъ запасомъ нужныхъ свѣдѣній, съ нѣкоторымъ приготовленіемъ. Какъ этого достигнуть? Двумя путями — и только эти два пути возможны. Или можно устроить такъ, чтобъ въ семействахъ чиновниковъ воспитывались молодые люди для занятія общественныхъ должностей; съ перваго раза кажется, что это — самое лучшее средство для того, чтобъ имѣть отличныхъ чиновниковъ: отецъ, безъ сомнѣнія, способнѣе всякаго другаго передать сыну всѣ свои спеціальныя знанія, весь свой навыкъ къ дѣлу и даже дарованія. Или же — если окажется, что эта система не удовлетворяетъ ожиданіямъ, что отцы не производятъ подобныхъ себѣ дѣтей — то можно приглашать всѣхъ молодыхъ людей, кто пожелаетъ; приготовлять ихъ для будущихъ занятій въ особенныхъ заведеніяхъ, по особеннымъ правиламъ; производить имъ экзамены, и кто удовлетворитъ требованіямъ — тѣмъ и поручать общественныя обязанности. Это — такъ называемый мандаринатъ. Изобрѣтеніе этой системы принадлежитъ Китаю; но въ новѣйшее время она съ особеннымъ успѣхомъ развилась во Франціи и въ разныхъ другихъ европейскихъ государствахъ.
Кромѣ этихъ двухъ системъ формированія бюрократіи, никакая третья немыслима. Ежели, разбирая явленія, окажется, что существуютъ неподходящія ни подъ ту, ни подъ другую, то можемъ увѣрить, что это такъ только кажется, и случилось это, можетъ быть только отъ того, что, по какимъ нибудь причинамъ, начало, лежащее въ основѣ системы, не проведено послѣдовательно. Но вотъ въ чемъ дѣло: обѣ эти системы представляютъ страшные, существенные недостатки.
Прежде всего надобно сказать о недостаткахъ самаго приготовленія. Это — вполнѣ ложное убѣжденіе, будто какая нибудь школа можетъ приготовить практическаго дѣятеля: школа можетъ дать общее образованіе, можетъ набить человѣка свѣдѣніями въ какой-нибудь спеціальной наукѣ; но человѣкъ, годный для дѣятельности, и преимущественно — для общественной дѣятельности, такъ прямо изъ школы никогда не можетъ выйти. Онъ можетъ превосходно сдать свой экзаменъ по установленной программѣ, можетъ оказать превосходныя свѣдѣнія въ нужныхъ для службы наукахъ; но все это еще ни мало не служитъ доказательствомъ, чтобъ онъ годился для отправленія общественныхъ обязанностей. Школьная наука можетъ ему пригодиться впослѣдствіи; пособіе ея даже будетъ необходимо для него, когда ему прійдется стать прямо лицомъ къ лицу съ трудными административными и законодательными вопросами, съ вопросами жизни; но это — только одинъ изъ необходимыхъ элементовъ приготовленія, а далеко — не цѣлое приготовленіе. Лучшее доказательство этому мы можемъ видѣть на примѣрѣ военно-учебныхъ заведеній; тамъ ужь, кажется, сдѣлано все возможное для того, чтобъ школа давала наилучшее спеціальное приготовленіе офицерамъ. Вмѣстѣ съ обыкновенными предметами общаго образованія, тамъ нѣсколько лѣтъ преподаются военныя науки; тамъ ежедневно упражняютъ молодыхъ людей въ различныхъ военныхъ эволюціяхъ; тамъ все устройство заведенія носитъ военный типъ, и вся жизнь молодаго человѣка въ стѣнахъ заведенія и даже внѣ его подчинена самой строгой военной дисциплинѣ; тамъ два мѣсяца въ году держатъ дѣтей въ лагерныхъ палаткахъ и пріучаютъ ихъ ко всѣмъ неудобствамъ и правиламъ лагерной жизни. И — что же, выходятъ ли оттуда готовые офицеры? Полковые командиры ставятъ этихъ офицеровъ неиначе, какъ въ замокъ, и каждому изъ нихъ, но выходѣ изъ корпуса, приходится труднымъ опытомъ пріобрѣтать познаніе дѣйствительной военной службы. Намъ помнится классификація по способностямъ, которую дѣлали нашимъ офицерамъ послѣ крымской войны. Выпущенные изъ кадетскихъ корпусовъ, какъ кажется намъ, вовсе не стояла тамъ въ первомъ ряду, Значительное преимущество надъ ними имѣли офицеры изъ студентовъ и гимназистовъ, то-есть именно — тѣ, которыхъ не готовили въ спеціальной школѣ для военной службы. Отчего бы это такъ? Надъ этимъ стоило бы подумать.
Но мы однако отвлеклись отъ нашего предмета, хоть эта вставка служитъ къ объясненію его. Мы видимъ отсюда, какъ трудно школѣ готовить офицеровъ, и какъ мало успѣваетъ она въ этомъ дѣлѣ. А между тѣмъ, чьи обязанности труднѣе, выше, сложнѣе — офицера или гражданскаго чиновника, администратора? Одинъ имѣетъ дѣло съ довольно опредѣленною и весьма немногочисленною суммою отношеніи; командуетъ ротой, батальйономъ, полкомъ; имѣетъ подъ своимъ начальствомъ только солдата и видитъ притомъ въ немъ только солдата и ничего болѣе видѣть въ немъ необязанъ. Другой имѣетъ дѣло со всѣмъ безконечнымъ разнообразіемъ общественной жизни, съ безконечною массою государственныхъ и гражданскихъ отношеній и самыхъ разнородныхъ интересовъ. Онъ ежедневно стоитъ лицомъ къ лицу съ безчисленнымъ множествомъ живыхъ существъ, которыя относятся къ нему всѣми своими сторонами. «Для того, чтобъ хорошо управлять», говоритъ Курсель-Сенёйль въ своемъ новомъ сочиненіи, о которомъ мы упоминали въ предшествующей статьѣ[5], «надобно имѣть ясную идею о цѣли, къ которой стремишься, и о средствахъ къ ея достиженію; надобно имѣть энергическую волю и большое знаніе жизни и людей. Чтобъ хорошо исполнять общественныя обязанности, надобно обладать здравымъ разсудкомъ, умомъ возвышеннымъ, топкимъ и терпѣливымъ, способнымъ понимать и хорошо схватывать чрезвычайно сложныя отношенія и законы общественнаго механизма; надобно быть дѣятельнымъ, бодрымъ, имѣть силу характера и наконецъ, болѣе всего, надобно обладать живымъ чувствомъ долга, заставляющимъ общественнаго дѣятеля служить интересамъ другихъ точно такъ же, какъ люди служатъ своимъ собственнымъ интересамъ.» Большое знаніе жизни и людей нужно и готовность служить общественнымъ интересамъ, какъ своимъ собственнымъ! Гдѣ же та школа, которая можетъ дать будущему администратору это знаніе и это чувство долга?
Но молодыхъ людей, прямо изъ школы, только въ рѣдкихъ случаяхъ ставятъ тотчасъ на постъ администратора или судьи. Прежде этого, подобно молодымъ офицерамъ, они должны побывать къ замкѣ особаго рода, въ канцелярскомъ замкѣ — для ознакомленія съ дѣлами. Будущимъ администраторамъ нужно узнать жизнь и людей: они узнаютъ канцелярскія дѣла и канцелярскую рутину. Будущимъ администраторамъ нужно обладать чувствомъ лежащаго на нихъ общественнаго долга: они научаются понимать только обязанности бюрократической іерархіи. Вліяніе этой канцелярской школы можно лучше всего прослѣдить на типѣ чиновника-нѣмца, на этомъ достойномъ сожалѣнія типѣ, пустившемъ глубокіе корни не въ одной нѣмецкой жизни. Канцелярія имѣетъ удивительное свойство: она нетолько въ Германіи но даже и въ Англіи убиваетъ въ человѣкѣ способность понимать жизнь, ея отношенія и интересы. Вотъ отчего изъ англійскихъ канцелярій — гдѣ же ихъ нѣтъ? — никогда не выходятъ англійскіе общественные дѣятели, и вотъ отчего англійскіе законодатели и администраторы пріобрѣтаютъ свои знанія и развиваютъ свои чувства въ другихъ мѣстахъ, но ужь никакъ не въ канцеляріяхъ.
Такимъ образомъ мы видимъ, что уже вслѣдствіе самыхъ способовъ, которыми необходимо должны пополняться ряды бюрократіи, штатъ ея всегда будетъ состоять изъ людей, которые не могутъ пріобрѣсти познаніе жизни и поставлены въ такія условія, что въ нихъ врядъ ли можетъ развиться чувство общественнаго долга. Но посмотримъ. на эту систему въ дѣйствіи. Вмѣсто собственныхъ нашихъ размышленій объ этомъ предметѣ, приведемъ слова уже цитированнаго нами автора: «Система бюрократіи предполагаетъ, что лицо, занимающее общественный постъ, контролируется силою вещей, что оно подчинено естественной и неизбѣжной отвѣтственности — которой вовсе не существуетъ для него. Напротивъ, существуетъ коренная и постоянная противоположность между обязанностями чиновника и интересами его, какъ индивида или какъ главы семейства: въ каждую минуту своей жизни чиновникъ можетъ пожертвовать общественнымъ интересомъ для своего личнаго интереса. Этотъ послѣдній интересъ, основанный на самыхъ- задушевныхъ стремленіяхъ человѣческой личности, необходимо беретъ перевѣсъ надъ чувствомъ долга, которое (опирается на стремленія, правда, весьма возвышенныя, но менѣе произвольныя, менѣе непосредственныя, менѣе дѣятельныя.»
Бороться противъ этого преобладанія интереса личнаго или семейнаго надъ интересомъ общественнымъ было бы совершенно напраснымъ дѣломъ. Нѣкоторое время чиновникъ можетъ ставить долгъ общественный выше всѣхъ прочихъ побужденій и въ дѣйствіяхъ своихъ о ставиться вѣренъ этому началу. Но на долгое время это невозможно,
Однако жь, есть же контроль надъ бюрократіею, правда, не общественный, на ея собственный, іерархическій контроль. Неужели онъ останется безъ всякаго вліянія? Вотъ какъ разсуждаетъ Курсель Сепёйль объ этомъ контролѣ и о совокупномъ вліяніи всего духа бюрократіи на каждаго отдѣльнаго бюрократа. «Это преобладаніе частнаго интереса, весьма вѣроятное, когда мы разсматриваемъ отдѣльнаго индивида, становится несомнѣннымъ, когда существуетъ многочисленный штатъ чиновниковъ, изъ которыхъ каждый имѣетъ одни и тѣ же частные интересы, противоположные ихъ общимъ обязанностямъ; они живутъ въ близкихъ отношеніяхъ другъ съ другомъ и другъ другу извиняютъ слабости, неизбѣжныя въ тѣсномъ кругу ихъ интересовъ и при ихъ образѣ жизни. Такимъ образомъ, къ наклонностямъ и искушеніямъ личнымъ присоединяется извѣстный esprit de corps, который возвышаетъ на степень долга общій интересъ бюрократіи и ставитъ его не въ примѣръ выше служебныхъ обязанностей общественныхъ.»
Вотъ отчего никакой іерархическій контроль надъ чиновниками никогда не можетъ достигать своей цѣли, какъ бы энергично ни принимались за него подъ вліяніемъ временныхъ, случайныхъ причинъ. Энергія, съ которою преслѣдуютъ такъ называемыя злоупотребленія, безпорядки по службѣ (удивительно, какъ это не убѣдились до сихъ поръ, что эти безпорядки и составляютъ собственно порядокъ въ бюрократіи), никогда не можетъ продлиться на долгое время и никогда не можетъ представлять рядъ искреннихъ, правильно и послѣдовательно проведенныхъ мѣръ. Это — оттого, что самыя злоупотребленія и безпорядки, противъ которыхъ эти мѣры употребляются, составляютъ неизбѣжную принадлежность бюрократической системы и, значитъ, могутъ уничтожиться только вмѣстѣ съ нею. Далѣе — оттого, что и энергія эта, и мѣры эти выходятъ все изъ бюрократіи же, все отъ людей, которые или заражены ея esprit de corps, или же, если еще не прониклись имъ вполнѣ по случайнымъ причинамъ (напримѣръ, долгое время стояли внѣ бюрократіи), то непремѣнно проникнутся современемъ. Вотъ отчего такъ трудно ожидать, чтобъ бюрократія когда нибудь могла реформировать сама себя; улучшенія въ ней возможны развѣ въ лицахъ, въ отдѣльныхъ лицахъ — на мѣстѣ умнаго человѣка можетъ явиться еще болѣе умный; но улучшенія въ цѣломъ составѣ, въ цѣлой системѣ и характерѣ ея операцій — немыслимы. Этому препятствуетъ тотъ сильный духъ, который непремѣнно живетъ въ бюрократіи, и который необходимо становится въ разрѣзъ съ духомъ и интересами общества.
«Въ бюрократіи — говоритъ далѣе нашъ авторъ — складываются традиціи могущественныя и крѣпкія, но неподвижныя; традиціи рутинныя, слѣпыя, противодѣйствующія всякой перемѣнѣ и поэтому — всякому общественному развитію. Стремленіе, преобладающее у человѣка, доставленнаго внѣ надлежащей отвѣтственности, есть лѣность; лѣность рождаетъ необдуманность, рутину, медлительность, апатію, характеризующій въ такой сильной степени всякую бюрократію. Какъ бы ни старалось правительство очищать ряды бюрократіи, но, при ея господствѣ, общественныя должности всегда будутъ занимаемы людьми недѣятельными, невнимательными, людьми, которые способны дѣйствовать не въ интересѣ общественнаго блага, но преимущественно въ интересѣ своего блага частнаго. Наконецъ, бюрократія отучаетъ народъ отъ участія въ его собственныхъ дѣлахъ, убиваетъ въ немъ общественныя чувства или препятствуетъ ихъ развитію.»
Вотъ — тѣ неудобства, которыя нашъ авторъ нашелъ въ системѣ бюрократическаго управленія. Къ тому, что онъ сказалъ, мы прибавилъ еще слѣдующее. Бюрократія есть проявленіе высшей спеціализаціи занятіи. Она присвоила себѣ всю сферу общественныхъ дѣлъ, выходя изъ той мысли, что въ этихъ дѣлахъ спеціализація такъ же возможна, необходима и полезна, какъ во многихъ другихъ дѣлахъ. Всѣмъ, кто не замыкается въ ея рядахъ, она говоритъ: не ваше дѣло заниматься этимъ и даже думать объ этомъ; я все это знаю лучше васъ, думаю за васъ и дѣлаю за васъ. Она себя только считаетъ высшею умственною силою въ обществѣ, забывая, что она только — маленькая частица этой силы. Къ несчастью, общественныя дѣла, это — безконечный міръ человѣческихъ отношеній, это — вся жизнь народа, или, покрайней мѣрѣ — половина жизни, имѣющая могущественное вліяніе и на другую половину ея. Какъ можно спеціализировать это занятіе? Какъ можно думать какому нибудь одному класу людей, хотя бы я довольно многочисленному, что онъ имѣетъ право забрать всю жизнь народную въ свои руки и ворочать ею, какъ токарь кускомъ дерева, давая ему ту или другую форму? Когда дѣлами общественными управляютъ спеціалисты, то это необходимо ведетъ къ тому, что всему теченію общественной жизни дается особое, спеціальное направленіе, что весь естественный порядокъ этой жизни ломается соотвѣтственно цѣлямъ и стремленіямъ этихъ спеціалистовъ. Мы уже видѣли, какъ теперь спеціальность во всѣхъ родахъ занятій, даже довольно низменныхъ, даже по сущности своей, казалось бы, наиболѣе спеціальныхъ, оказывается несостоятельною, какъ вездѣ сильно чувствуется потребность во вліяніи общаго элемента. Можетъ ли, поэтому, оставаться подъ исключительнымъ вліяніемъ спеціализма такая широкая, такая всеобъемлющая сфера, какъ дѣла общественныя?
Мы думаемъ, что соціализмъ бюрократіи не нуждается въ объясненіи послѣ представленнаго пали анализа ея свойствъ. Вліяніе спеціализма сказывается сильнѣе всего въ особенности esprit de corps, въ способности смотрѣть на все съ своей исключительной точки зрѣнія Мы видѣли уже, какой духъ господствуетъ въ бюрократіи, и съ какой точки зрѣнія она смотритъ на предметъ своихъ занятій, на дѣла общественныя.
Что же? значитъ, спеціализмъ вовсе ненуженъ? Значитъ, вы рѣшительно отвергаете надобность въ немъ? Еслибы кто нибудь вывелъ подобное заключеніе изъ всего сказаннаго нами, то это значило бы только, что мы не съумѣли ясно выразить нашу мысль. Кто же когда нибудь рѣшится отвергать пользу спеціализма, необходимость въ немъ? Кто же когда нибудь станетъ утверждать, чтобъ государству вовсе не нужно было безчисленное множество спеціалистовъ но различнымъ отраслямъ военнаго и гражданскаго управленія? Мы хотѣли только сказать, что происходитъ, когда въ обществѣ преобладаетъ спеціализмъ; когда онъ беретъ на себя веденіе такихъ дѣлъ, въ которыхъ необходимѣе всего участіе общаго элемента. Каждый долженъ стоять на своемъ мѣстѣ и дѣлать свое дѣло: этотъ основный для общества законъ нарушается болѣе всего въ дѣлахъ общественныхъ.
Здѣсь, по настоящему, должна кончиться наша статья, потому что намъ кажется, мы объяснили, на сколько могли, причину слабыхъ успѣховъ въ нѣкоторыхъ дѣлахъ, причину того, отчего такъ періодически повторяются все однѣ и тѣ же желанія, такъ періодически слѣдуютъ за ними все одни и тѣ же сожалѣнія. Но чувствуемъ потребность сказать еще нѣсколько словъ.
Самъ собою представляется вопросъ: удаляются ли эти причины? Въ виду предстоящихъ реформъ позволительно питать убѣжденіе, что онѣ удаляются, что онѣ будутъ удалены. Судебная реформа разрушитъ исключительное господство спеціализма въ нашихъ судахъ; въ лицѣ присяжныхъ засѣдателей она внесетъ туда тотъ общій элементъ, безъ участія котораго наша юстиція страдала всѣми недостатками ограниченнаго спеціализма. Объявленное учрежденіе губернскихъ и уѣздныхъ совѣтовъ изъ выборныхъ это всѣхъ сословій разрушитъ исключительное господство спеціализма въ нашей мѣстной администраціи, поставитъ органы исполнительной власти въ тѣсное отношеніе съ органами общаго элемента. Наконецъ, новое законодательство отчасти, безъ сомнѣнія, доставитъ возможность общему элементу расширить предѣлы и степень своего значенія: всѣ желанія, всѣ потребности, всѣ интересы будутъ, безъ сомнѣнія, имѣть возможность высказываться, а вмѣстѣ съ тѣмъ все яснѣе и яснѣе будутъ опредѣляться и самыя средства, съ помощью которыхъ разумныя желанія могутъ находить себѣ удовлетвореніе! Такъ различный путями, которые открываются для насъ новыми реформами, общій элементъ придетъ на помощь спеціализму.
Гдѣ же и въ комъ этотъ общій элементъ? — Тутъ мы встрѣчаемся съ нашимъ роднымъ, столь знакомымъ намъ, скептицизмомъ. Въ-виду этого скептицизма намъ предстояло бы разсмотрѣть различные власы нашего общества но степени ихъ годности или солидности быть проводниками общаго элемента. Дѣло — трудное: за него мы не беремся теперь. Мы, впрочемъ, можетъ быть, пришли бъ къ тому результату, что убѣжденіе, лежащее въ основѣ скептическаго взгляда, заключаетъ въ себѣ часть истины, но далеко не всю и не полную истину. Мы пришли бы, можетъ быть, къ тому заключенію, что ни крупные, ни мелкіе землевладѣльцы, ни люди промышленные, ни люди торговые, ни отставные, ни служащіе военные и гражданскіе чиновники, ни ученые, ни литераторы, ни церковные старосты — ни одинъ изъ этихъ класовъ не можетъ, въ частности, быть названъ полнымъ проводникомъ общаго элемента; но, взятые въ совокупности, они представляютъ то, что называется разумомъ страны въ данное время, ея высшими умственными силами. Мы, безъ сомнѣнія, согласились бы со скептиками, что всѣмъ имъ недостаетъ навыка къ общественнымъ дѣламъ, къ новому порядку общественныхъ дѣлъ, вводимому реформами; но вмѣстѣ съ тѣмъ мы поставили бы имъ на видъ, что навыку не откуда было взяться, когда не было упражненія; а громадныя способности русскаго человѣка укрѣпили бы въ насъ вѣрованіе, что необходимый навыкъ — для участія въ судѣ, напримѣръ — будетъ пріобрѣтенъ ими очень легко и скоро. Ко всему этому дай-богъ вернуться когда-нибудь со временемъ.
Гейдельбергъ, 25 декабря.
1862 г.
- ↑ Рочдэль — главный пунктъ кооперативныхъ обществъ англійскихъ рабочихъ. Благодаря кооперативнымъ обществамъ, благосостояніе рочдэльскихъ рабочихъ значительно улучшилось въ послѣдніе годы.
- ↑ Процесъ, начатый мистеромъ Гловеромъ, владѣльцемъ недавно скончавшейся газеты «Morning Chronicle», противъ двухъ французскихъ министровъ, гг. Персиньи и Бильо, раскрываетъ удивительныя вещи. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, французскіе министры подкупили Гловера: онъ взялся писать въ своей газетѣ, пользовавшейся до тѣхъ поръ (она была подъ другой редакціей) уваженіемъ англійской публики, статьи, пріятныя для французскаго правительства, съ цѣлью настраивать общественное мнѣніе Англіи соотвѣтственно видамъ французской политики. Гловеръ усердно исполнялъ свой контрактъ — и убилъ газету. Оказалось, что общественное мнѣніе въ Англіи настроивается само собою, и никакая продажная газета настраивать его не можетъ. Публика почувствовала вскорѣ нерасположеніе къ статьямъ «Morning Chronicle», перестала читать газету и покупать ее. «Истощивъ усилія въ борьбѣ съ нерасположеніемъ публики» и въ достохвальномъ служеніи французскимъ министрамъ, Гловеръ обанкрути.тся. Теперь за статьи свои онъ требуетъ съ министровъ уплаты 14,000 фунтовъ, около ста тысячъ рублей на наши деньги. Урокъ — весьма поучительный для газетъ и для французскихъ министровъ. Впрочемъ, что касается до газетъ англійскихъ, то для нихъ вовсе не нужно было этого урока. Въ Англіи, случай съ Гловеромъ — исключеніе, исключеніе достойно наказанное; значитъ, другимъ не будетъ повадно. Англійскія газеты не продаютъ своихъ мнѣніи. Французскіе министры, вообразивши, что можно купить англійскую газету, только безполезно израсходовались, да кромѣ того подверглись скандалу. Вотъ на континентѣ — тутъ дѣло другое. Министры, безъ сомнѣнія, вздумали ввести въ Англію континентальныя привычки. Тутъ, дѣйствительно, много газетъ продажныхъ, и даже тѣ, которыя не продаютъ своихъ услугъ за деньги, часто бываютъ не въ силахъ устоять противъ вліяній другаго рода. На континентѣ, даже честная газета иногда бываетъ принуждена высказывать такія мнѣнія, которыя способны возбудить подозрѣнія въ ея честности. Вотъ отчего во всѣхъ странахъ Европы такъ интересуются тѣмъ, что скажутъ объ ихъ дѣлахъ англійскія газеты, и такъ немного придаютъ значенія тому, что говорится объ этихъ дѣлахъ въ другихъ газетахъ.
- ↑ Въ Сербіи существуетъ представительное учрежденіе, называемое скуштиной. Предѣлы власти скупштины опредѣляются основнымъ закономъ 8 декабря 1868 года. Характеръ власти скуиштнны — совѣщательный; это — народный совѣтъ при князѣ. Ея засѣданія продолжаются недолѣе мѣсяца, и князь, ежели не найдетъ нужнымъ, можетъ не созывать ея три года. Въ законѣ о сербской скупштинѣ наше вниманіе обратилъ на себя въ особенности § 39-й; мы приводимъ его по-сербски и въ нашемъ буквальномъ переводѣ: «Подъ стараніемъ предсѣдателя и секретара скупштине водите и достаточенъ изводъ свію дѣла скупштине, кои то со съ концемъ послѣдней, засѣданія, обичнимъ подписомъ скупштине снабдѣвенъ, дати печатати тако, да ее свакомъ посланику даде по еданъ экземпларъ отъ истого, а тако и свима земальскимъ властима и обштинама достави. Срепске и окружне власти созвате срезске и варошке скупштине и ту то имъ овай изводъ дѣланя народне скушдтице прочитати, да тако усо народъ добые вѣрно и точно извѣстіе о свему, што е на скупштине ратено». Стараніемъ предсѣдателя и секретаря скупштины дѣлается полный сводъ всѣмъ дѣламъ скупштины, который но окончаніи послѣдняго засѣданія, за обычнымъ подписомъ скупштины, отдается въ печать, такъ чтобъ выдано было по одному экземпляру его каждому депутату (посланцу), а также доставлено всѣмъ земскимъ властямъ и общинамъ. Волостныя и окружныя власти созываютъ волостныя и городскія скупштины, на которыхъ прочитывается этотъ сводъ дѣламъ народной скупштины, дабы такимъ образомъ весь народъ добывалъ вѣрныя и точныя свѣдѣнія о всемъ, что было обсуждаемо на скупштинѣ.
- ↑ Грове, авторъ знаменитой книги: «The Cotation of the Forces» англійскій адвокатъ.
- ↑ См. «Etudes sur la Science Sociale».