Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
О ПРЕДУПРЕЖДЕНИИ СЕМЕЙНЫХ ЖЕСТОКОСТЕЙ править
Уничтожить жестокое обращение в семье — это такая важная сторона быта, народной нравственности, воспитания детей, что поистине счастливы законодатели, которые трудятся над этой великой задачею. Разумеется, здесь ничего нельзя сделать распоряжением; очень малого можно достигнуть советом; но можно ко многому в этом направлении понудить людей и народную массу, поставив предполагаемых обидчика и обижаемого в новые и именно более свободные, менее зависимые отношения. Вся беспримерная жестокость, мало-помалу и уже века развившаяся в христианской семье и параллелей которой нет у языческих образованных народов (Греция, Рим, Китай, Япония), выросла из идеи и закона об абсолютной почти нерасторжимости брачного союза, — нерасторжимости его ни по каким поводам (католики), о нерасторжимости его по поводу жестокого обращения (у нас до сих пор). До какой степени, к несчастию, в этом замешана церковь, можно судить из того, что давлению чрезвычайного авторитета митрополита Филарета мы обязаны (в 40-х годах XIX века) уничтожением гуманной статьи прежнего закона, по которому развод давался в случае покушения одного из супругов на убийство другого. С этого-то времени и начались семейные ужасы, о которых доносят обществу суд и печальные хроники газет. В этих ужасах виновен более всего монах Филарет, которого (как монаха) со здравой точки зрения и допускать никогда не следовало ни до каких рассуждений о семье, а авторитет его в этих вопросах давно следовало государственной власти признать равным нулю.
Но оставим здравый смысл, права которого всегда считались «ничтожными» в той области каноники, которая, к несчастью народному, отвоевала у государства право устанавливать нормы для семьи. И вернемся к теперешнему положению дела.
Письмо глубокоуважаемого Л. Б. Бертенсона, лейб-медика и члена особого совещания при Св. Синоде, пересматривающего поводы к разводу, представляет очень ценные данные о ходе занятий в этом совещании и будет с благодарностью прочтено всею Россиею. Извлечения из «Записки» его, где он понятие о «жестоком обращении» расширяет случаями нравственного, вообще сердечного оскорбления, обиды, угрозы и проч., — все это оставляет в читателе впечатление полного удовлетворения. Я позволю себе в разъяснение его слов и для убеждения читателей напомнить случающиеся в быту факты, когда муж поминутно корит жену ее родителями, словесно издевается над ними, над их умом, над их характерами, над их бедною, положим, жизнью или недостаточно высоким происхождением, и все это часто из-за недоданного приданого, не имея сам никаких положительных качеств и при полном нравственном достоинстве поносимых родителей! Зрелище это до такой степени отвратительно, оно созидает в доме такую гадкую нравственную атмосферу, в которой задыхаются взрослые, отравляются дети; и, кажется, первым камнем семейного благоустройства, благоустройства молодой семьи следует положить требование уважения к старым родителям, выраженное через допущение развода в случае, когда один из супругов часто поносит, и притом поносит при посторонних, родителей другого супруга, не имея к тому нравственного основания. Люди грубы и безумны, часто они темны, как животные: и закону нужно громкими словами сказать, огромными буквами написать выразительно на всю Россию о совершенной недопустимости этого духовного «истязательства» одним супругом другого. Я все подвожу дело под существующие уже рубрики и сбавляю общее и идеальное требование уважения, которого хотел бы, такими оговорками, ввиду которых трудно отказать этому требованию.
Опубликование части «Записки», внесенной в совещание Л. Б. Бертенсоном, — важно в том отношении, что когда-нибудь в суде можно будет сослаться на нее. Но с какой убедительностью и понудительностью для судей? Увы, я имею самые горькие основания сомневаться, получит ли что-нибудь русский народ из тех прекрасных обещаний, какие содержатся в его «Записке». В самом деле, «Записка» есть только материал для закона; это мотивированное мнение одного из членов совещания, — притом позванного почти в качестве эксперта, от постороннего ведомства, — выслушав которое другие, и притом главные, законодательствующие члены совещания (иерархи при Синоде, с председателем митрополитом Флавианом во главе, и оберпрокурор Синода) могут с мнением и не согласиться, ну хотя бы не согласиться даже внутренно, и формулировать свое постановление о «поводе к разводу по причине жестокого обращения одного из супругов» таким образом, что все содержание «Записки» обращается в ничто. Кажется, и даже почти наверное, так и произошло, и это не я «впадаю в недоразумение», а Л. Б. Бертенсон едва ли не находится в иллюзии. «Записки» как материал при выработке закона, естественно, отпадают и относятся в архив, как только закон формулирован. Неужели суд и судьи будут справляться с ними? Им и времени нет, и охоты нет, и даже средств к этому нет (если эта и все «Записки» не будут отпечатаны и разосланы по консисториям); а самое главное, кто же это судью понудит справляться не с коротким, ясным, отточенным как сталь законом в четыре строчки, а с пространною «Запискою» медика-филантропа, до которой секретарю духовной консистории и заседающим в ней протоиереям приблизительно никакого дела нет, и даже, как обычно духовные смотрят на вмешательство докторов в их «духовные дела», — у них есть априорно и издавна установившееся высокомерие и пренебрежение к авторитету медиков — «материалистов и дарвинистов». Совершенно уверен, что Л. Б. Бертенсон и, вероятно, другие медицинские авторитеты, приглашенные в совещание, находятся в полной иллюзии о роли своих мнений в совещании. Они действительно получат силу, но когда эти мнения оформят в закон, создадут заочно выраженную оговорку или дополнение в самом тексте напечатанного и утвержденного закона! Все это страшно важно для всего русского народа! Если бы «Записка» Л. Б. Бертенсона, именно распространение понятия «жестокого обращения, препятствующего супружескому сожитию», и на нравственную сторону, нравственные оскорбления, угрозы и проч., была выражена точно в законе, тогда быстрое и энергичнейшее улучшение семейных нравов началось бы с будущего года! Но, конечно, ничего подобного не произойдет. Увы, я был совершенно прав и, что горько, — буду прав, предсказывая, что консистория и даже светские суды будут требовать медицинского засвидетельствования неспособности от побоев к брачному сожитию, ибо из текста закона выпущены слова: «о способности к нормальному бытовому (а не только физиологическому) сожитию» и «причинах физических и нравственных, порождающих таковую неспособность». Судьи никак не могут сойти с того векового понятия о «супружеском сожитии», под которым церковь и духовные консистории, да и все каноническое право, всегда разумели и разумеют только единственно «супружеский акт». Л. Б. Бертенсон не может не знать, что у нас всегда был «развод по вине прелюбодеяния» и развод «по причине неспособности к супружескому сожитию»; всему свету казалось, что «шуры-муры» с молодым человеком, флирт, свидания и любовная переписка на «ты» уже есть сами по себе «прелюбодеяние». Но тем не менее суды давали развод по первому поводу, только когда свидетели застали супруга или супругу в совершении известного акта, а прочее все церковь не вменяла ни во что. Равным образом развод по неспособности к супружескому сожитию давался только при медицинском удостоверении невозможности известного акта. Словом, в том и другом случае супружеским сожитием или прелюбодейным сожитием именовался только известный акт. Когда в будущем законе будет повторен этот же термин: неспособность к супружескому сожитию, без всяких в тексте его добавлений и оговорок, то, всеконечно, судьи и будут и могут понимать его только так, как понимали сто лет, да, наконец, как и написано прямо в самом законе!! Было бы глубоко важно для всей России, если бы медицинские авторитеты в особом совещании однажды двинулись по человеколюбивому пути, довели дело до конца и добились введения в законопроект слов о невозможности или затруднении дальнейшей совместной жизни супругов вследствие физических или нравственных истязаний, мучений или оскорблений чести и нравственного достоинства одного из супругов другим как поводе просить и получить развод. Или еще: «Когда показаниями свидетелей удостоверена долговременная (указать срок около трех лет) и не подающая надежд на улучшение оскорбительность обращения одного из супругов с другим, безвинно марающая его честь и лишающая его общественного заслуженного почтения».
О побоях в этом случае можно и не упоминать: ибо меньшая вина развода уже исключает большую.
КОММЕНТАРИИ править
НВ. 1907. 30 мая. № 11211.