О политическом просвещении вообще
правитьРУССКИЕ ПРОСВЕТИТЕЛИ, (от Радищева до декабристов). Собрание произведений в двух томах. Т. 1—2. Т. 1.
М., «Мысль», 1960 (философское наследие)
О публичном общественном воспитании и влиянии оного на политическое просвещение
О постепенности училищ и соображений с сею постепенностию политических предметов воспитания
О необходимости исторических познаний для общественного воспитания
О истории как предмете политического воспитания
Заключение о преподавании в общественном воспитании других отраслей наук
О публичном общественном воспитании и влиянии оного на политическое просвещение
правитьВсе народы древности, на политическое бытие коих история заставила обратить взоры потомства, которые твердостию своего существования и могуществом первенствовали между современниками, показывают нам основным сему началом общественное воспитание, корень народного благоденствия. Разительный пример видим мы в спартанцах, принявших первым правилом образование детей в сведениях относительно законов и обычаев гражданских, в кругу общественном. Образ сего воспитания столь известен, что я дочитаю излишним раздроблять оный читателю. Но сей пример, скажут мне, есть пример для республик, и притом для одного токмо города, который никогда не может браться в сравнение в случае, когда дело идет до таковых империй, каковы ныне европейские, и особенно Россия. Нет возражения. Но возьмем в пример империю древности, и притом довольно обширную; пусть вспомнят себе воспитание персидского юношества — воспитание Кира. Но и на то мне скажут: настоящее положение в политическом, моральном и коммерческом кругу столь изменилося, что все примеры древности должно почитать для нас если не совершенно потерянными, то но крайней мере мало приложимыми, что роскошь — ныне душа и жизнь Европы, что коммерция — первая пружина просвещения, поддерживающая роскошь, что самое изменение нравственности обоих полов и всех гражданских состояний заставляет пас оставить примеры древности, стараться о основании благоденствия Европы и искать твердого камени его просвещения, на коем долженствует оное стать твердою и неколеблющеюся пятою, в ее собственной истории. Нет и на сие возражения. Но я спрошу: общие начала, основывающие связь обществ и сердец человеческих, изменилися ли? Разве дружество не есть и поныне связию обществ и единиц оных, разве согласие не есть сильная пружина, всегда верно действующая во всех делах? Если сие истинно, то где дружба и согласие утвердиться может, как не в детских летах и сообществе себе равных; как не в летах, в кои хотя человек не способен следовать здравому разуму, но в кои сильно действуют на пего наклонности сердечные и в коих все приятные воспоминания столь сильно в уме нашем впечатлеваются, что ни самая старость изгладить сего не может; в коих мы столь способны к приятию всего приятного, в коих сердце наше столь удобно к образованию всех милых связей. Особенно потому, что оное тогда еще далеко предубеждений и обязанностей, впрочем бесполезных и вредных, с родом настоящего существования обществ неразрывных — сего этикета, сей пышности! Если ж сие истинно, то где и каким образом общество может основать свою твердость, как не взаимною связию и привязанностью граждан, коя в другом месте, кроме воспитания общественного, получиться не может. Цель и средства существования древних и новых государств совершенно различны, но связь обоих единая. Древние общества относительно новых суть то же, что необразованные к народам мужающим. Первые, будучи в начале своего существования, следственно, еще не совершенно утвердившиеся, долженствовали, дабы поддержать хлибкое свое существование, занимать граждан предметами сильными — войною, дабы удержать их от внутреннего волнения; и потому все древние государства основывали собственное могущество на разрушении соседних. Ныне совсем противное: народы временем приобыкли к общественности, взаимные нужды их связали и благосостояние государства требует благосостояния соседственных государств — вот преимущество, которое имеем мы над древними, преимущество неоспоримое.
Итак, если утверждение общественности есть благосостояние новейших государств, есть связь нужд, оснующих общественность и оной выгоды, то зачем дабы дать сей связи большую напряженность, не утвердить то на наклонностях сердечных, не связать народы сладостными воспоминаниями детства, взаимно препроведенного.
Правда, общественное воспитание в детстве сколько внедряет в сердце наше изящных добродетелей, сколько способствует к развитию сил душевных и телесных, столько часто, если пренебрежен будет строгий присмотр за нравами, дает сильно распространяться порокам, кои подобно пламени, находящему богатую пищу между детями юными и пылкими, вдруг пожирают множество поколений и распространяют оное еще на многие. Сия точка есть одна из важнейших, где око законодателя и его исполнителей должно быть наиболее предвидяще. Добрые нравы в гражданах необходимее самого просвещения, но без просвещения добрые нравы редки. По крайней мере оные не имеют полезного направления. Многие утверждают, что семейственное воспитание сохраняет чистоту нравов и непорочность юных сердец, — нет ничего истиннее, но токмо тогда, когда дети имеют добродетельных, просвещенных родителей, а сие столь редко, что, когда дело идет о целости народа, в основное положение не приемлется. Но положим, если б сему было и противное, то самые семейственные предубеждения достаточны исказить самую благоразумную нравственность.
Даже и тогда, когда бы просвещение было уделом целости народов, семейственное воспитание может научить токмо людей быть добрыми отцами, супругами, родственниками, но никогда совершенными гражданами. Эгоизм — удел всех людей и — может, не токмо необходимый, но и полезный в некоторых отношениях — будет их всегда отдалять от чувства общественности. Ибо люди, воспитанные в семействах, почитают себя обществу ничем не одолженными, привычка к выгодам общественным делает им неприметным благо, неоцененною связию гражданских выгод па них изливаемое; они видят во всем одни условия и нимало не думают, сколько веков и сколь напряжения гениев стоило природе, дабы образовать связь благодетельную сообщества, и потому каким пожертвованием сие каждого обязывает к пользе оного.
Одно общественное воспитание, одно такое воспитание, направленное к моральной цели, дающее гражданину чувствовать с самого его младенчества, что государственное общество печется о его благе, что оно ему не менее благодетельствует, но еще более, как самые родители, ибо первые показывают ему токмо выгоды семейственные, кои сами оснуются на выгодах общественных, в то время когда такое воспитание показывает ему все назначение, коим он обязан к согражданам за те блага, кои их соединение на него изливает. И сим утверждает в нем чувство отечества.
Сие общественное воспитание кроме направления морального, требует еще другого, к общественному благосостоянию равно необходимого направления — политического, объясняющего каждому причину его обязанностей к обществу, разлагающего ему благо, с сими обязанностями к его собственной пользе неразрывно соединенное, и научающее его средствам служить обществу с большею выгодою для граждан и себя самого и вместе желать оному со всем жаром любви сыновней счастия и благоденствия.
Такое направление не иначе существовать может, как когда государство поставит себе непременным, твердым правилом науку прав своих соделать необходимою для всех состояний граждан без изъятия; чтобы оная входила в образование, по какой бы части познаний то ни было; а что сие истинно, то сказать довольно, что сие признано за самое важное Екатериною. Она хотела, чтоб книга законов была ручною книгою в самых первых классах гражданского воспитания.
О публичном общественном воспитании и влиянии оного на политическое просвещение
В предшедшей главе признается публичное воспитание оснующим гражданскую связь и служащим надежным средством к распространению в народе политического просвещения. Но читатель может сделать вопрос: каким образом оное имеет влияние и каковы средства, для сего потребные? Он скажет, не нужны ли к тому те же [средства], каковы были у древних, присоедини, что он видит затруднение соединить в одном место детей всех состояний и особенно содержать их одним образом. Конечно, сие отчасти справедливо, древние имели два рода правлений: или совершенно деспотическое, или свободное, т. е. народное; оные были одно другому в системе противуположны и потому стояли на крайностях, а крайности сходствуют. Деспотическое государство имеет главною опорою своего правления всегда страх; оное подобно волнующемуся морю граждан то вдруг возвышает, то вдруг понижает, и потому в оном не может произойти твердых гражданских разделений на состояния; а потому не может родиться предубеждений, с разностью состояний соединенных; знатный не забудет никогда состояния и самого низкого гражданина, ибо завтра с верху величия он может пасть на самую низкую степень, и он всегда готов быть роскошным сатрапом и умеренным Иром1 и надмеваться, как сибарит, и унижаться, как последний раб; в таком правлении самые пороки соединяют выгоды народа, и любимец счастия, видя ломкость оного, никогда не презрит, чтоб сын его воспитался вместе с сыном бедного и неизвестного гражданина, ибо он не знает, какая участь дожидает его сына. В Турции ведают в числе простых янычаров детей даже великих визирей, и потому самое рассуждение вперяет им приуготовлять детей ко всем состояниям; и потому в Персии в правлении деспотическом вельможи не находили несообразным воспитывать детей в общих народных училищах.
В правлениях совершенно свободных, каковы древние республики, где не было классов знатности и отличал только голос народный, а не рождение и, следственно, заслуги и достоинства (ибо, говорит Филанджиери2, народ всегда оные видит: он знает, что такой-то был часто на войне и всегда счастлив, и избирает генерала; он знает, что такой-то имел публичные должности, был всегда справедлив, и избирает судию), различие состояний и предубеждений, с оными соединенных, образоваться не Аможет; вельможа никогда до того не забудется, чтобы презрел народное воспитание для сына своего, он видит, что легкомыслие народа и при достоинстве играет его жребием, не зная, будет ли иметь оные сын его, он найдет благоразумным приготовить его ко всем состояниям; а что более к тому ведет, как не общественное воспитание, которое всегда учит умеренности и даже нужде? И следственно, если с ним сопряжено просвещение, способно и к состоянию вельможи, и простого гражданина. Вот между прочими одна причина, почему спартанцы признали полезным воспитать детей равно и вместе.
Новейшие империи не таковы. Они все суть смешанные более или менее: в них соединяются оба правления; роскошь, умножая нужды, заставляет вельмож думать о богатствах; закон же европейских держав защищает собственность столь священно, что летописи Европы, до крайней мере в двух предшествующих столетиях, не показали ни одного примера, чтоб какой-нибудь государь лишил несправедливо подданного оной. Сие обеспечивает богатых граждан, особенно знатных, и оные на основании своих имуществ воспитывают детей большею частию для своего состояния. Сие влечет за собою предубеждение знатности, гордость породы и презрение к низким классам. Оные образуют дух дворянства и сеют в гражданских классах взаимную, так сказать, антипатию. Во Франции, в старом правлении, презрение дворянства к простолюдинам возросло до удивительной степени; дворянин почитал за самый великий стыд не токмо входить в какие-либо связи с простым гражданином, но даже быть в одном месте [с ним]; в Германии во время Иосифа Второго дворянство требовало иметь даже особые гульбища от народа. В Англии один знаменитый писатель находил, что бессмертный авторской талант и его творения были предосудительны его знатности.
Великая Екатерина, вместе с Петром Великим столько содействовавшая к утверждению в России нового смешанного монархического правления, мудро предвидела и долженствующее необходимо укорениться во оном разделение состояния граждан, на основании бессмертного Монтескье3, необходимого; предвидела и предубеждения, впоследствии содействовавшие к разрушению сильной монархии Бурбонов, и предупредила то: бессмертный закон, лишающий дворянина всех прав на почтение и даже голос в дворянском обществе, естьли он не заслужил дворянское состояние в государственной, гражданской или военной службе, направил умы дворянства не к чести породы, но службы отечеству; а как сей путь не загражден ни которому состоянию, то дворянство, научась уважать службу, научилось уважать вместе и достоинства во всех состояниях. Ныне уже не спрашивают в обществах наших, дворянин ли он, простираются ли его предки до праотца Ноя и проч., но спрашивают, каким достоинством уважило отечество его заслуги.
Одни провинциалы наши в своих степных изгородах гордятся своим дворянством пред крестьянами. Все образованные достойные дворяне стыдятся сие одно поставить себе в достоинство. Слава Екатерине, бессмертие ее имени!..4
Итак, когда толь счастливое влияние гений Екатерины имел на наши нравы мудрыми своими уставами, монархи, ее наследники, сохранят ее законы, и особенно тот, о коем говорится, как святыню.
Но где средства хранения? В общественном воспитании. Правда, невозможно всех воспитать в такой обширной империи в едином обществе и особенно содержать, ибо положим, что просвещение дворянства, ныне столь распространившееся, попустит, чтоб благородное юношество обучалось вместе с мещанским, но богач никогда не согласится, чтоб сын его довольствовался тою же умеренною пищею, которою довольствуется сын обыкновенного гражданина, а государство для всех иногда дать не может; но есть предубеждения в народах и классах оных, которые законодателям уважать должно, особенно тогда, когда оные такового рода, что нарушение оных может иметь значительно худые следствия, а оставление не влечет за собою приметного вреда. Сие последнее есть одно из подобных. Следственно, не коснувшись оного, верховная власть мудро сделает, если, учинив просвещение необходимым, заставит всех граждан жить как им угодно, но просвещаться в одних правлением признанных и утвержденных местах.
Александр, мудрый монарх наш, объявив торжественно, что он будет управлять скипетром России по сердцу и законам Екатерины, сделал важный шаг, положив в статье просвещения первым законом, что никто в гражданскую службу приемлем не будет, если не кончит наук в университете своей округи: теперь мы ожидаем, чтобы сей бессмертный закон распространился на все училища для всех состояний, чтобы купец, чтобы мещанин, чтобы ремесленник и прочие промышленники не прежде могли вступить в права своего состояния, как когда приобретут нужные в малых училищах для сих состояний назначенные сведения.
О постепенности училищ и соображений с сею постепенностию политических предметов воспитания
правитьДля образования общего подражания и соревнования в предметах обучения за необходимое всеми признана постепенность классов и самых училищ. Все системы нового общественного воспитания связывают то более или менее неразрывною цепью. По моему мнению, цепь сей постепенности долженствует быть строжайше наблюдаема, степени публичных училищ должны быть единожды твердо означены. Воспитанники из низших училищ не иначе должны быть переводимы в высшие, как по строжайшему выбору учителей или профессоров тех училищ, в кои оным поступить надлежит. С сим соединено будет и истинное отличие достоинств, и беспристрастие, ибо, дабы перейти в высшее училище, потребно будет действительно приобрести достаточное познание в низших, поелику рассматривание будет производиться не теми наставниками, у коих обучалися и кои по обстоятельствам могут быть иногда пристрастны, но посторонними, коим обучающиеся ни с которой стороны известны не будут и которые потому будут взирать на одни достоинства рассматриваемых, и притом поддержание собственной чести будет внушать им выбор в пользу достойнейших.
Но сей предмет для сего рассуждения есть несколько посторонний; итак, предположив себе о том более распространиться в другом сочинении, я приступлю к соображению предполагаемых мною политических предметов. Всякому гражданину необходимо знать отношения и обязанности, связующие его с обществом: обычаи, законы и права суть первая и основная связь политических обществ и политики; сии три предмета необходимы для всякого состояния граждан. Обычаи мы познаем из ежедневного обращения и, следственно, в общественном воспитании оные предмета составлять не долженствуют. Но законы и права, не будучи столь обыкновении, и притом сходность настоящих гражданских отношений требует в оных различных утончений и философического направления, для объятия коих надлежит обратить особенное напряжение внимания; следственно, сия часть требует упражнения с самого детства, когда разум наш не развлечен еще посторонними предметами и нуждами. Итак, в окончательном учении всех училищ, которые признаются достаточными для известных классов (ибо не должно предполагать, чтоб все состояния необходимо оканчивали учение в университетах, сие долженствует быть предоставлено изволению каждого, исключа тех, которые действительно назначают себя государственной службе), надлежит, чтоб курс законов, к степени училища и нужде обучающихся приноровленный, был важнейшим предметом, поелику каждому гражданину необходимо знать свои права в гражданском кругу. Там, где сие покрыто неизвестностью, гражданин не может наслаждаться гражданскою свободою и спокойствием; не зная, где, когда и как надлежит ему действовать, он живет всегда между страхом и надеждою, и потому состояние его есть состояние мучительное; он всегда трепещет, когда действует, не зная, сообразны ли действия его с волею законов. Самое имя законов, которое во всяком благоустроенном обществе должно быть произносимо гражданами с сердечным умилением и гордостию, будучи для него покрыто таинственною завесою неизвестности, делается ему ужасно и произносится им с внутренним содроганием. Самые места правительства, коим препоручается хранение законов, делаются для него местом, в которое он вступает всегда неохотно и робким шагом, ибо ему представляется мысль, что, может быть, в неведении он преступил законы, за кои в оных готовится ему наказание. Тогда граждане в правлении не видят более благодетельного покровительства, по строгого судью, которого меч всегда обнажен и разит прибегнувших к его справедливости неожидаемо и прежде, нежели ему известна причина.
В таком гражданском кругу, между такими гражданами судья, если, к несчастию, сие место занято будет злодеем, легко может свирепствовать и угнетать сограждан, легко может соделать самое правосудие продажным, и в то время где искать гражданского благосостояния и безопасности?
В благоустроенном правлении надлежит, чтоб законы всем известны были, чтоб всякой гражданин, впадая в преступления, знал, противу какого закона он преступил, прежде нежели то возвестится ему судьею; должно только, чтоб дело судьи было ему доказать, что он преступил закон, уже ему известный, и чтоб самая сентенция виновному гражданину была известна прежде, нежели он услышит глас исполнителя законов, его осуждающего.
О необходимости исторических познаний для общественного воспитания
правитьВсеми признано, что великие и чрезвычайные умы находятся во всех состояниях и во всех народах. Но часто и почти всегда оные родятся не в свое время, не в своем месте; порыв, обыкновенно свойственный сим гениям, влечет их к назначенной им цели и кругу действий; несчастие, если государство, отечество сих гениев, стоит на такой ноге, что круг сих действий определен состояниями и где чрезвычайный ум со всем своим напряжением делает тщетные усилия, дабы взойти в место, ему самою природою предназначенное; тогда самый порыв сей, самый чрезвычайный ум сей совращается с пути, ему назначенного, и внушает ему желание опровержения того, что препятствует ему в ходе. Естьли оный таков, что силы его достаточны и обстоятельства благоуспешны, то оп побеждает препоны и преобразует погрешности. Но если противное, то тщетные покушения возбуждают мятеж и беспокойства в государстве и служат к гибели или первого, или последнего.
Счастливо государство, которое предуготовляет свой политической состав к благодетельному влиянию умов чрезвычайных. Екатерина бессмертная! К тебе не могу не обратиться я при воззрении на каждый шаг, который важен для народного благоденствия. Ты первая из всех законодателей Европы открыла ход сим умам к правлению и ко всем состояниям в отечестве, в коем имя твое и по истечении столетий будет соединено с именем его благодетелей, гениев-хранителей.
Так, сия несравненная законодательница, утвердив смешанное правление империй европейских в России, предусмотрев и предупредив предубеждения классов народных, вместе одним законом, открывшим всем состояниям путь к службе отечества, облегчила и действия самой природы, необыкновенными ее сынами преобразующей и усовершающей благоденствие народов; кто может сказать в России, чтоб таланты и способности его отечеством были отвержены? Никто! Некоторые примеры, будучи весьма редки, общее положение не опровергают. Сим Екатерина придала веки к благоденствию и существованию России. Сим она оправдала торжественно объявленное ею желание, чтоб народ ее был самым счастливым на земном круге.
Но обратимся к нашему предмету. Чтоб сим гениям действовать сообразно общему направлению, требуется показать оным из примеров древних, новых и настоящих, каков был ход действий народов вообще и каким образом предшествовавшие им чрезвычайные умы действовали к благу своего отечества; и сие какая иная наука показать может, кроме истории, особенно политической, народов.
История, написанная в философическом духе, и не как летописи, кои показывают только ряд происшествий и поколений, но предлагающая не токмо чрезвычайные случаи и изменения народов, но вместе причины всех примечания заслуживающих происшествий и побуждения, заставляющие стремиться необыкновенных мужей к цели их действий, — есть истинно наука, долженствующая в общественном воспитании, во всех оного отделениях, быть необходимою, не для того, чтобы оная действительно была необходима всем гражданам. Нет, если брать вообще, то она полезна для граждан единою нравственностию, кою всегда лучше с нарочно извлеченными примерами преподавать особенно. Гражданину, который не назначает себя служить в правлении отечеству или каком-нибудь ином требующем усильного напряжения духа отделении, оная не нужна; обыкновенный человек всегда входит в круг уже предуготовленный, он никогда не думает о размножении или изменении оного, он пользуется только его выгодами, дабы посредством оных обеспечить свое состояние и доставить то детям и семейству своему. Но оная нужна людям чрезвычайным, дабы умерить беспокойный порыв их, за предел возможного действия стремящийся, который часто губит или их самих, или народ, между которым он родился, дабы показать им примерами самого дела, что один великий ум всего совершить не может, что весь род человеческий шествует по одним законам к известной точке и что все, что природою от него требуется, есть давать общему действию природы известное, нужное напряжение. Оная научит его терпеливости с Фабием, мудрой деятельности и вместе покорению необходимости с Сократом и Катоном, пожертвованию благу общему с Децием и соотечественником нашим Гермогеном и проч. Вот для кого нужна и даже необходима история; но доелику учению посвящаются лета детства, то время, когда самые гении весьма мало от обыкновенных людей отличаются, то требуется необходимо, чтобы сии пренебрежны не были, соделать науку сию общею всем гражданам.
О истории как предмете политического воспитания
правитьСказано уже, что история не есть наука для настроения умов обыкновенных, она есть наука, образующая героев, есть пантеон славных мужей, славных народов и их добродетелей в пользу рода человеческого, хранящая великие дела для подражания и соревнования душ, способных чувствовать благо общественное и ценить истинные достоинства. Поелику сия наука не долженствует заключать в себе дел обыкновенных, она не должна содержать ничего, что не служит к возвышению сердца или к одушевлению в добродетелях. До ее не относятся пышные генеологии, от нее не требуется, чтоб она показывала обычаи дворов, тайные их истории, беспрерывные ряды наследств и проч. подобное. Она должна нам показывать одно великое. Я сомневаюсь даже, чтоб нужно было в оной описывать слабости, сомневаюсь, чтоб жизнь тиранов и их дел долженствовали в оной иметь место. Пример тирана может производить другого, может научить тиранствовать свирепое или слабое сердце.
Но одних частных дел для истории не довольно; она должна замечать причины, основавшие счастие государств, причины, удерживающие их от падения и сохраняющие целость оных. Должна явить, каким образом и почему процветали области, каким образом действовало правление и законы на благо общественное, какие законы и какое правление устрояли благоденствие людей, как распространялось на государства просвещение, каков был ход, какое направление давало оное народу и само получало.
Словом, история должна быть зерцало дел великих, которая как бы в картине представляла питомцам бессмертия образцы для подражания и средства достигнуть до славы, ими предполагаемой, или превзойти оную! Надлежит, чтоб юный герой подобно скульптору или живописцу, взирающему на картину Рафаэля или Корреджиа, познавал в оной черты и тени, могущие соделать его произведения бессмертными. Такова должна быть история, преподаваемая юношеству при общественном воспитании; но сего не довольно: она должна быть кратка и ясна, заключать в себе все, что нужно, и ничего излишнего; она должна быть даже приноровлена к степени училища, в коем преподается, и состоянию воспитанников, для коих назначена. В училищах, назначенных для коммерции, сия часть истории должна быть разобрана с точностию; в ней должны быть предложены с большею обширностию, нежели другие отделения, происшествия и дела народов коммерческих и лиц, в оной отличившихся. В училищах военных история народов воинственных и героев браней должна занимать главное место и так далее. Но вообще во всяком таком курсе не должно быть забыто общее очертание всей целости истории, ибо легко может случиться, что тот, кто назначает себя быть купцом, впоследствии делается воином, министром; что тот, кто назначает себя воином, вступает впоследствии в состояние купца, и для сего воспитание должно его ко всему предуготовить. Обыкновенный образ писать историю есть весьма недостаточен и для преподавания в общественных училищах совсем не способен. Все наши истории или писаны весьма обширно, или весьма кратко; и в тех и в других много выпущено черт сильных, много такого, что к воспитанию нимало не служит, и, наконец, много даже такого, что может дать юношеству или худой пример, или совратить с истинного пути. История требует для начертания пера великого, а может быть, и героя! Надобно непременно, чтоб историк чувствовал совершенно всю цену великого дела, надобно, чтоб перо его пылало сердечным жаром, когда он описывает то, что служило к возвышению благоденствия народов, чтоб он проливал слезы, описывая бедствия человеческие.
Несколько образцов для истории видим мы в конце древних народов Тацита и некоторых из греческих. Из новейших писателей может быть упомянут едва ли не один Габбон5.
Левеки, Массоны, Рульеры6 не долженствуют касаться священного резца истории; те, которые осмеливаются дерзать пером своим злословить величайших из людей и монархов — Петра и Екатерину, должны удалиться от храма истории, должны бежать далеко от оного, закрыв лицо непроницаемою завесою, дабы свет не мог видеть срама их. Они могут писать романы, des histoires scandaleuses (счастливы мы, что в нашем языке нет термина для выражения сего рода сочинений), но и то для площадей, где встречаются им подобные.
История такового рода может исполнить свое назначение и, будучи предметом, необходимым при воспитании, не даст погибнуть ни одному чрезвычайному человеку; она направит каждого ко своей цели, покажет каждому средства управлять его порывом, научит пылкого соображать пылкость с обстоятельствами, научит выжидать время и пользоваться оным без сильных волнений, приводящих все в расстроение.
Заключение о преподавании в общественном воспитании других отраслей наук
правитьВсе науки одна с другой сливаются, все науки составляют цепь, их друг с другом неразрывно соединяющую. И так во всех училищах, где предполагается окончательное гражданское учение, необходимо долженствуют преподавать все отрасли человеческих сведений, но, повторяю, как в предмете о законах, сообразно состоянию граждан и качеству училищ. В некоторых училищах достаточно не токмо поверхностное, но даже историческое общее оных изложение.
В училищах высших и университетах отрасли сии долженствуют быть преподаваемы полнее, но два предмета, о которых я особенно в сем кратком сочинении беру смелость рассуждать, должны быть преподаваемы во всей обширности; отрасли наук отвлеченных — математических, физических и других — должны быть распространяемы по факультетам, ибо отвлеченные познания назначаются только для некоторых классов, история же и права нужны как ученому, как воину, так и всякому, кто б в каком гражданском состоянии ни был.
Конечно, нет возражения, судье, воину, и гражданину, и проч. часто случаются необходимы познания в тех или других отвлеченных сведениях, но оные должны быть соразмерны его состоянию, как о том уже мною говорено. Полное развитие отвлеченных наук должно быть предоставлено тем, кои особенно назначат себя состоянию ученому.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВключенные в настоящее издание произведения выдающихся русских просветителей конца XVIII—начала XIX в. расположены в хронологическом порядке.
Тексты, как правило, воспроизводятся по рукописям, хранящимся в государственных архивах, или по их первым изданиям. Все характерные языковые особенности подлинников сохранены; орфография и пунктуация даны с учетом современных правил.
Подготовка и сверка текстов произведены В. И. Козерук, В. Е. Викторовой и Л. Б. Светловым. В сверке приняли участие В. П. Бужинский и Т. В. Яглова. Примечания составлены Л. Б. Светловым.
Редакционные вставки и отсутствующие в подлиннике переводы иностранных слов даны в квадратных скобках.
О Василии Васильевиче Попугаеве (ок. 1779—1816) сохранились скудные биографические сведения. Родился он в семье художника, служившего на шпалерной фабрике. Учился «на казенном содержании» в гимназии Академии наук, которую окончил в 1797 г. Выданный ему аттестат свидетельствует, что Попугаев обучался языкам латинскому, французскому и немецкому о изрядным успехом, в последние два года нарочито также успел в аглицком и итальянском языках и собственным упражнением во всех оных еще более усовершиться может. Сверх того, с похвальным при лежанием и успехом упражнялся в чистой математике, истории, географии, физике и минералогии. При бывших экзаменах в отличие награждаем был книгами, вел себя добропорядочно и заслужил от гг. учителей похвалу и одобрение".
После окончания гимназии Попугаев некоторое время занимал должность «чтеца» в петербургской цензуре и одновременно преподавал русский язык и литературу в немецкой школе св. Петра в Петербурге. В декабре 1802 г. «по высочайшему повелению» Попугаев был определен на службу в Комиссию для составления законов. Это назначение состоялось в результате преподнесения Александру I двух рукописей: «Опыт о влиянии просвещения на правление и законы» и «О твердости законов». В 1804 г. Попугаев перевел и также преподнес Александру сочинение итальянского законоведа Гаэтано Филанджиери (вероятно, его «Науку о законодательстве»). В 1811 г. Попугаев был «по высочайшему же повелению» уволен из комиссии. В 1812—1816 гг. служил в Экспедиции путей сообщения. Умер Попугаев, по некоторым сведениям, в Твери в 1816 г.
Литературных произведений Попугаева сохранилось очень немного, хотя известно, что им написано значительное число стихотворений, повестей, а также статей по философии, социологии, педагогике, юриспруденции и пр. Из напечатанных произведений следует указать повесть «Аптекарский остров, или Бедствия любви» (1800), сборник стихотворений «Минуты муз» (1801), трактат «О благоденствии народных обществ» (1807, издан анонимно). Произведения Попугаева были напечатаны также в сборнике «Свиток муз» (1802—1803), в журнале «Любитель словесности» (1806), в сборнике «Талия, или Собрание разных новых сочинений в стихах и прозе» (1807) и в сборнике «Периодическое издание» (1804). Представление о литературных трудах Попугаева дают материалы архива «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств», из которых видно, что на заседаниях зачитывались кроме уже перечисленных еще и «О поэзии», «Вечера Сократа и Аполлодора», «Юридическое рассуждение о умерщвлении младенцев» (перевод), главы из «Руин» Вольнея, «Рассуждение о медленном усовершенствовании правлений», «Рассуждение о человеческом языке», «О феодальном праве» (перевод), «О разделении властей политического тела», «Общий план законоположения», «О равновесии обитателей и землепашцев», «Об участии земледельцев», «Рассуждение о монетных представителях скопляемого труда в благородных металлах и ассигнациях» и др. Все эти произведения до нас не дошли.
Попугаев был одним из организаторов «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств», созданного в Петербурге в 1801 г., и занимал в нем ряд выборных постов.
В обществе Попугаев, как и Пнин, был наиболее ярким представителем демократически настроенной группы писателей и публицистов, вел активную борьбу с умеренно-либеральными элементами, возглавлявшимися Д. И. Языковым. Эта борьба закончилась поражением Попугаева и его единомышленников. В 1811 г. Попугаев был исключен из «Вольного общества». С его уходом общество потеряло свое значение объединения передовых писателей и публицистов и постепенно стало чисто литературной организацией с узкопрофессиональными интересами, весьма далекими от насущных задач политической современности.
Дореволюционное литературоведение совершенно игнорировало Попугаева как писателя и общественного деятеля. Изучение его творчества и деятельности является заслугой советского литературоведения.
Напечатано впервые в сборнике «Периодическое издание», 1804.
1 Ир — нищий, персонаж эпической поэмы Гомера «Одиссея» (см. Песнь XVII).
2 Филанджиери, Гаэтано (1752—1788) — итальянский публицист, автор многотомного трактата «О законодательстве» (1780—1788).
3 Монтескье утверждал, что в обществе всегда должно существовать разделение властей и сословий.
4 Пропуск; вероятно, по цензурным условиям.
5 Гиббон (Габбон), Эдуард (1737—1794) — английский историк, автор «Истории упадка и разрушения Римской империи».
6 Левек, Пьер-Шарль (1737—1812) — французский историк, автор «Истории России». Массон, Карл (1762—1807) — французский историк, автор «Секретных мемуаров в царствование Екатерины II и Павла I». Рулье, Клод Карломан (1735—1791) — французский писатель и историк.