За Русь Святую!
М.: Институт русской цивилизации, 2014.
О ПАМЯТНИКЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЮ РОССИИ править
Что-то не слыхать, чтоб русский православный народ слишком горячился по случаю обещанной постановки в Новгороде памятника тысячелетию России. Практическому смыслу его представляется это дело не слишком важным, — не то, что какому-нибудь немцу, который по таковому поводу имеет в перспективе побольше обыкновенного кусок бутерброда, сочную пару котлет с картофелем и одну бутылку пива на двух разгулявшихся брудеров, с приличным таковому торжеству спичем. Зато ж наши так называемые передовые покоя не знают, пересматривая в девятьсот девяносто девятый раз великолепный проект г. Микешина [1] и указывая сочинителю то на те, то на другие промахи. Признаться, мы не обратили бы внимания ни на г. Микешина с его проектом, ни на хлопоты передовых, если бы последние в тенденциях своих не проговаривались иногда довольно знаменательным образом.
Фельетонист недавно появившегося из богадельни «Русского инвалида» «Современного слова», остановившись над заметкою газеты «Тэймс» (Times), тоскует вместе с нею о том, что в барельефах микешинского памятника нет собственно ученых, и с безотрадною горестию вопрошает себя: «Но были ли у нас ученые в настоящем смысле слова? Только в самое последнее время начали появляться такие научные сочинения, которые заслуживают название русских»[1].
Таким образом, сначала обездоленные, а потом утешенные заметкою «Современного слова», мы с тайною радостию просим его как можно скорее указать нам эти «научные сочинения последнего времени», чтоб уж решительно не показаться неучами пред Европой. Мы и сами видим, что у нас, благодаря Бога, нет и не было доселе ни Маколея, ни Кювье, ни Вольтера, ни Лапласа, а уж о таких великих умах, как Спиноза, Кант, Шеллинг, Гегель, Фейербах, Штраус, и думать не смеем. Правда, есть у нас Струве, Пирогов — не оператор Пирогов, а Пирогов — педагог и философ, что составляет огромную разницу, — но, к сожалению фельетониста, и тот и другой еще живы; были опять "в настоящем смысле слова ученые, распространявшие ясные, сознательные идеи в обществе[2], нравственные, эстетические, религиозные, политические и т. д. — но, к сожалению разноцветных передовых, Русь их не знает, да навряд ли и знать захочет, когда поближе познакомится с ними и хорошенько вникнет в их «научные», мнимо русские сочинения. Мы совершенно уверены, что никто из православного люда не догадается, о ком это у нас с фельетонистом идет речь; а между тем пропуск их в барельефе окончательно ставится г. Микешину в преступление, ибо это люди не какие-нибудь «исторические деятели языка и формы, а абсолютные художники и исторические деятели мысли[3]; один же из них „по всем концам России привел в ясное, отчетливое сознание те неясные чувства, которые шевелили в нас поэты, образовал нравственно и эстетически, прямо и через вторые руки, несколько поколений, был первым проводником истинной, применимой к нам гуманности, гуманности истинной, широкой, не доставшейся на долю одному простолюдину, как достается она у односторонних учеников его, взявших одну его рьяность, без его вкуса и без его глубины“. Чтоб не томить долее наших читателей, скажем, что эти пропущенные светила Руси православной, без которых так темен будет „памятник народный или, скорее, государственно-народный“, суть (внимание, господа!) Белинский [2], Грановский [3] и немножко Станкевич [4]. Первый по нашему искреннему убеждению оказал России незабвенную услугу тем, что перепутал в головах молодых поколений все понятия, религиозные, политические, нравственные и эстетические; второй тем, что был профессором Московского университета и либеральничал совершенно в современно-русском духе, по образцу юродствующих в атеизме[4]; а последний… последний хоть и не произвел ничего видного, но исправил и создал отчасти Белинского, Тургенева (не слышали), Грановского, Кудрявцева, Каткова, Кольцова и других, о которых мы, говорит фельетонист, пока умолчим». Кто ж бы это такие «другие», при упоминании которых фельетонист прибегает к поприщинскому молчанию? Уж не Добролюбов ли, не Пиотровский ли со всею брадатою и лохматою братиею, исподтишка трудящеюся над преобразованием России? Что бы таки уж их втащить в барельефы памятника! Наконец, почему же не дать бы место и Пугачеву, и Степану Тимофеевичу Разину — чем они не исторические деятели мысли и дела! Вот уж именно был бы народный памятник, — только кто его знает, какой эпохи… Нет, господа, вы, как видно, желаете устроить памятник настоящему, грустному моменту, если тискаете в него такие личности, как Белинский, Грановский и «другие», о которых пока умалчивайте, — и не от лица миллионов людей истинно русских и православных, а от имени горсточки запевал, большая часть которых тянет песенку свою из-за кулис. Народ не признает такого памятника своим и в чувстве справедливого негодования отвернется от него, как скоро увидит там изображение такого господина, как Белинский, который, не обинуясь говорим, был отъявленным врагом Веры и Церкви православной, который… да, впрочем, вы и сами догадаетесь, что хотим мы сказать.
Знаем, что вы раздражитесь на нас за наше откровенное слово и готовы будете забросать нас грязью насмешек, порицаний и ругательств: но будьте гуманны, господа; позвольте и нам сметь свое суждение иметь. Мы ж не гневаемся на вас за то, что вы, как бы из милости, уступаете местечко в барельефах Державину, Гнедичу и Жуковскому: не извольте ж гневаться и на нас за то, что мы, очень хорошо зная и понимая тенденции рекомендуемых вами абсолютных художников и исторических деятелей мысли,[5] положительно отрицаем их права на существование в народной памяти или, что то же, памятнике тысячелетию России.
Давно хотелось нам сбросить с души своей тяжкую и оскорбительную для всякого истинно русского человека думу об одном важнейшем и существеннейшем пропуске в микешинском памятнике России. Между великими деятелями мы там не видим Единого из единых, тридцать лет верою и правдою прослужившего православному народу, — Того, кто своею мощною рукою держал Россию на небывалой дотоле высоте и не пережил ее, Им Самим созданного величия; не видим Избранника, от потери Которого стоном стояла Русь,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля,
До стен недвижного Китая…
Нет Его, нашего Великого и Незабвенного, на мнимо народном памятнике, — нет, ну, и не надо. Да притом, кстати ли Ему стоять наряду с Белинским и подобными, которых так усердно тащут в храм бессмертия передовые нашего времени? Действительно, место Ему не в барельефах, которые рано или поздно сотрет всесокрушающее время, а в сердце вечно благодарной России, откуда не вырвет Его никакая сила в мире… Народ умеет создавать памятники лучше и прочнее, чем даже строители древних пирамид и обелисков; народ… но довольно!.. Вы, господа, задеваете русского человека за такие струны, которые звучат болезненным аккордом, разносящимся в воздухе похоронным звоном вашим темным затеям и замыслам…[6]
ПРИМЕЧАНИЯ править
Печатается по единственному изданию: Аскоченский В. И. [Без подп.] Блестки и изгарь // Домашняя беседа для народного чтения. — 1862. — Вып. 25. — С. 612—615.
Название в настоящем издании — составителя.
[1] Микешин Михаил Осипович (1836—1896) — художник, скульптор, автор проектов памятников 1000-летию России в Новгороде, императрицы Екатерины II в С.-Петербурге, Богдана Хмельницкого в Киеве.
[2] Белинский Виссарион Григорьевич (1811—1848) — критик.
[3] Грановский Тимофей Николаевич (1813—1855) — историк-медиевист, с 1849 г. ординарный профессор Московского университета.
[4] Станкевич Николай Владимирович (1813—1840) — критик.
- ↑ Современное слово. № 6. См. Заметки о лицах, пропущенных на барельефе памятника тысячелетию России.
- ↑ Курсив в подлиннике.
- ↑ Курсив в подлиннике.
- ↑ См. статью в „Дом. беседе“ за 1862 г. № 11. С. 245. Юродствующие в атеизме.
- ↑ Курсив в подлиннике.
- ↑ В «Киевском телеграфе» была напечатана по этому поводу превосходнейшая статья г. Юзефовича, — и, удивительное дело, хоть бы одна газета или журнал заикнулись об ней! Мы надеемся познакомить с нею наших читателей, лишь только успеем достать этот «Телеграф», имеющийся только в немногих редакциях и считающийся в Петербурге библиографической редкостью. Ред.