О новой русской истории
правитьМы осыпаны, можно сказать, обременены благодеяниями господ французов, так что скоро все способы истощим быть благодарными; скоро должны будем в молчании благоговеть пред виновниками нашего морального и физического благоденствия. Никто не сомневается, с какими трудностями сопряжена обязанность приучать грубых северных жителей произносить в нос французское n, заставлять вытверживать вокабулы, и ощупью, по пути мрачному и непроходимому, вести нас к храму просвещения. Каких исполинских подвигов стоило гражданину Модрю сочинить Русскую грамматику, чтобы имя наше и язык сделать известными в Европе! Какие милостивые предложения мы слышали и читали от г. N.N., который вызывался воспитывать детей наших во Франции, и таким образом, из страны дальней, наподобие благодетельного божества, действовать на счастье империи!
Теперь видим новый опыт любви к ближнему. Московские ведомости (1) недавно возвестили о вышедшей на французском языке Российской истории, с прибавлением политических и географических известий и натуральной истории нашего отечества, для начального учения в пользу российского юношества. Не забыли упомянуть, как водится, что «одного названия довольно уже для одобрения сей книги и для принятия оной в число классических (!!) и что наконец пора россиянам узнавать Россию!». Имея нужные учебные книги, особливо исправную краткую российскую историю на отечественном языке, весьма удачно сочиненную пред глазами, так сказать, правительства, мы до сих пор не хватились, что не достает нам еще классической истории на французском языке; были уверены, что от университетов и других публичных училищных институтов зависит, одобрив сочинение, принять его в число классических; следственно газетное объявление почли обыкновенною формой, в которой автор книги не имеет или не должен иметь участия. Но прочитав предисловие к новой истории, мы увидели, что сочинитель (г. аббат Перень) в самом деле навязывает нам ее на шею, и хочет, чтобы непременно по ней учили; потому что такого сочинения, как он говорит, еще не бывало (2) — в чем он совершенно прав, в некотором смысле. Не будем входить в подробное исследование, полезно ли учиться отечественной истории на языке иностранном, хотя и не очень приятно слышать, когда молодые россияне не стыдятся говорить: Немеция, вместо Германия, Гонгрия вместо Венгрия; не будем привязываться к словам и названиям, которые без милосердия изуродованы автором, как то: Запоравиен (3) (Запорожский), Игуменица (4), Иконостаж (5), денющ (6) (денежка), полуш (7) полушка, дворанини (8) и проч.; не будем утверждать и доказывать, что выдавать учебные книги (полезные или бесполезные) без ведома и одобрения педагогов, которым поручено действовать по известным предначертаниям, для достижения к одной цели — значит беспрестанно толкать с горы Сизифов камень и вечного труженика лишать надежды когда-либо достигнуть вершины; скажем только, что думаем о новой книге. Предварительно уведомляем читателей, что не беремся методически рассматривать сие редкое сочинение. Это заставило бы нас ополчиться терпением Болтина и сражаться с ветряными мельницами, приняв их за гигантов; тогда надлежало бы разделить наши примечания на четыре тома, из которых каждый должен был бы содержать особенный предмет: то есть, в 1 м заключалось бы то, что мы очень знаем; во 2 м, чего совсем не знаем; в 3 м, в чем мы не согласны с автором; в 4 м, чего знать нам не нужно. Теперь укажем только на некоторые статьи; от читателей будет зависеть относить оные к какому угодно отделению.
Наш историк, как и все, любит истину и точность; не может терпеть путешественников и писателей, которые рассказывают небылицы о нашем отечестве (9); и чтобы как-нибудь не впасть в искушение, обещается не вдаваться в рассуждения, не прерывать повествование (10) и, следуя совету г. Флёри, доставлять читателю материю к размышлению, а себе не давать излишней воли. Это похвально! Но voluiffe fatis est; где клятва, там и преступление. Как французу удержаться, чтобы не сказать лишнего?
Naturam expellas furca, tamen ufque recurret.
Краткость есть одно из первых достоинств учебной книги. Автор наш сохранил ее в строгой точности. Он знает, что (11)
Le secret d’ennuyer est celui de tour dire; и потому пропускает излишнее, как-то: образ правления, законы и их историю, морские и сухопутные силы и тому подобные мелочи, а напоминает только о самом нужном, например (12): «Русские носят бороды. Зимнее платье шьют из овчины или других обыкновенных мехов; оно делается ниже колен и на бедрах подпоясывается. Достаточные люди носят верхнюю одежду, сшитую по томуж образцу, который называется кафтан… (13). Многие из русских, особливо женщины, дородны до чрезвычайности; это происходит от всеобщего употребления овсной каши и кулебяк… (14). Народ в постные дни питается кашей с маслом, грибами, солеными огурцами, кислой капустой, рыбами солеными и копчеными; прибавьте к этому сырую зелень, особливо лук; пьет квас и кислощи. Русские играют (15) на балалайках, гудках, рожках и дудках… Священники (16) у них женаты; носят бороды (17) и длинные волосы на голове; одеваются в длинное платье и подпоясываются, а выходя из дому, надевают верхнюю одежду с широкими рукавами». Кто не узнает тут слога Тацитова? Но Тацит описывает обычаи германцев для римлян, а наш историк, изображая обычаи русских, думает, что рассказывает американцам.
Но вот любимая материя иностранных писателей: «Русские (18) вообще веселы, лукавы и коварны; не любят прилежно заниматься и имеют отвращению от всех наук. Упражняющиеся в торговле весьма искусны в обманах, которые называют они проворством. Не надобно полагаться на их честность». Благодарим, г. аббат! За лестный отзыв о нации гостеприимной, которая, как вы сами говорите (19), дала вам у себя убежище. «Народ (20) суеверен до крайности; в сем отношении многих знатных можно причислить к классу народа. Все вообще привязаны к колдунам и отгадчикам; любят толковать сны и боятся темноты и грома. Мертвым (21) дают в руки паспорты (для чего не разрешительные грамоты?) и платок, утираться на пути в другой свет». Г. аббат приложил (22) формулу, по которой плачут по мертвых; тут следовало бы уже быть и голосам на нотах, но
Le secret d’ennuyer est celui de tour dire.
Г. аббат Перень, как добрый пастырь стада словесного, не забыл позаботиться и о душах наших: «Русские (23) отвергают чистилище (отвергаем чистилище душевное, но чистилище для некоторых книг признаем необходимо нужным), и однако ж молятся за мертвых. Как согласить такую разноголосицу? К чему послужит молитва за усопшего, ежели душа его уже оправдана к наслаждению вечным блаженством избранных Божьих, или осуждена на муки нескончаемые?». За сим следует неоспоримая логическая дилемма, доказывающая, что отправлять панихиды совсем бесполезно. Ваши доказательства очень сильны, г. аббат! Смиряемся пред вашей ученостью, но просим не мешать нам заниматься нашими церковными обрядами; не лишайте нас удовольствия торжественно изъявлять любовь нашу к друзьям и родственникам, и молиться за тех, коих память любезна нашему сердцу. — Г. аббат Перень скорбит о разделении церкви и, упомянув о различии догматов греческих и римских, как истинный поборник римско-католического православия, в набожном исступлении восклицает: «Как (24) ничтожны сии предлоги к разделению! Как можно дерзать для таких маловажных причин раздирать ризу Иисуса Христа, который хочет, чтобы было одно стадо и один пастырь!». Читатель видит, что историк наш, обещавшись быть скромным, поступил нескромно. И чего он требует от нас? Ежели честный отец, пользуясь терпимостью вер в России, осмеливается выдавать в публику такие мнения свои о правилах нашего исповедания, то Бог знает, чего не в состоянии он наговорить своим ученикам, которых, по несчастью, может иметь, как должно заключать из предисловия (25) к Истории. Он не шутя доказывает, что мы прежде были римскими Католиками (26), и что всеобщий раскол в России начался (27) не прежде 1448 года. Утверждая, что народ невзлюбил Лже-Дмитрия за его уважение к католикам, от которых русские всегда имели (28) непреодолимое отвращение (можно ли так противоречить самому себе?), г. аббат прилагает внизу свое рассуждение: «Мудрено изъяснить, по какой причине россияне обнаруживают такое отвращение от латинской церкви, с которой однако ж вера их и учение во всем согласны. Народ обманывают (с нами крестная сила!); но те, которые из высокомерия и для личных выгод укореняют в нем заблуждение и чувство ненависти, весьма виновны пред лицом религии, поучающей любовь к ближнему и ненавидящей лжи и клеветы». Какова проповедь! Автор, кстати или не кстати, нигде не пропускает случая поговорить о введении в Россию католического исповедания, например (29): «Общество Сорбоннское представило Петру Великому, что ему, как главе церкви, нетрудно соединить греческое исповедание с латинским; но сие предложение было не такого рода, чтобы могло нравиться государю. Записка от отцов сорбоннских принята; но она не имела никакого действия». Вместо того, чтобы упомянуть об ответе от российского духовенства Сорбоннскому обществу, г. аббат повествует о таких нелепостях (30), которые знать нашему юношеству совсем не нужно, и в истине которых имеем причины сомневаться. Воля ваша, г. аббат! Мы останемся по прежнему верными почитателями религии наших предков, и отвечаем вам словами князя Владимира, которые сказал он послам папским: «Идите вспять, зане отцы наши не прияли сего (31)!».
Посмотрим еще, любит ли г. аббат противоречить. В предисловии (32) упоминает, что Россия приобрела себе уважение Европы быстрыми успехами в науках и художествах; а в другом месте говорит, что те же русские (33) не любят ничем прилежно заниматься и вообще имеют отвращению от учения. В том же предисловии сказал, что пишет для юношества, следственно почитает нужным умолчать о некоторых происшествиях отвратительных, на которые не должно указывать молодому питомцу: ибо обнаруживая порок, нередко по неосторожности можно посеять в юном сердце семена разврата; а в продолжении Истории не только рассказывает самые гнусные поступки (33) и злодеяния, но и приписывает их многим из российских государей, которыми гордится отечество; величает их такими прилагательными, которые не могут быть приятны русскому уху, и не должны находиться в учебной книге; все это доказывает забвение автора, что он предпринял писать Историю для русских, особливо для юношей.
Что г. аббат имел пред глазами Историю Левека, мы не сомневаемся; не спорим даже, что и вдохновенный бессмертный Клио Леклерк помогал ему трудиться над сочинением Русской истории, тем более, что г. аббат дружелюбно разделил с ними ошибки, которых они, особливо последний, не могли или не хотели избежать. Но трудно поверить, чтобы г. аббат Перень имел терпение разбирать древние наши рукописи, если бы и имел случай достать их; трудно поверить, чтобы он умел хорошо понимать такой язык, которого совершенным знанием немногие русские могут похвастаться. Одно десятилетнее пребывание в какой-нибудь земле (Автор говорит о себе (34), что жил десять лет в Росии) не научит писать Истории; Леклерк жил столько же в нашем отечестве, и вместо Истории написал сатиру на Россию, или лучше, на самого себя. И какая польза приниматься за все без исключения и выдавать себя Пансофом? Как можно было не знать, что русские не все учились у аббатов, следственно найдутся такие из них, которым известно, что патриархи всероссийские не имели власти неограниченной (35); что бригадир не восьмого (36) класса; что наши священники (37) не носят гуменца; что Мазепа (38) был гетман казаков малороссийских, а не донских; что большой колокол (39) московский, весом 12 тысяч пудов, вылит при Императрице Анне Иоанновне, а не при царе Борисе; что (40) в Вильне нет епископского престола грекороссийского исповедания; что Петр Великий (41) не имел отвращения от воды; что Кубань не переименована (42) Кавказом; что Крымский полуостров не населен (43) запорожскими козаками; что осада Очакова (44) стоила России менее 40000 человек, и проч. и проч. Должна ли критика беспристрастная щадить такие грубые ошибки? Стоят ли они опровержения? Россиянин, предприняв писать Французскую историю — в которой конечно никто не имеет нужды — без сомнения также мог бы во многом ошибиться; тогда г. аббат Перень имел бы право кричать: «Невежество! Варварство!», но мы не хотим ссориться с г. аббатом Перенем.
Гораздо было бы лучше, если бы, вместо ненужных догадок о произведении слова (45) полушка, автор упомянул о древних гривнах, кунах, резанях, ногатах, корабленниках; вместо соблазнительных и невероятных анекдотов (46), рассказал бы нам о старинных придворных, гражданских и военных степенях Российского государства; вместо нелепой молитвы (47) Св. Николаю, сочиненной будто бы русскими, которая со множеством прочего вздора выписана из Леклерка, упомянул бы об Ярославовой Правде, о Судебнике царя Иоанна, об Уложении царя Алексея, — сих священных памятниках попечения монаршего о благе подданных.
Но вот что забавно: г. Аббат не хочет верить, что великий князь Владимир Мономах (48) получил в дар от Алексея, императора греческого, венец с прочими знаками императорского достоинства. Леклерку также казалось дело сие сомнительным. Если автору скучно или трудно справиться о сем с русскими летописями; если не хочет он войти подробно в обстоятельства, принудившие восточного императора предложить Владимиру венец, скипетр и бармы деда его, Константина Мономаха; так пусть же не поленится побывать в мастерской и оружейной палате, и он по неволе должен будет увериться, что не надобно было во всем слушаться Леклерка. Такими странностями наполнена новая наша История!
Часть географическая не уступает истории. Для молодого россиянина полезнее не приниматься за географию, нежели затвердить, что в России три Херсона: 1й, в Губернии Екатеринославской (49) при Днепре, не далеко от Черного Моря (a la bonne heure); 2й, в Николаевской (50) — с пристанью при устье Днепра (!!!); 3й в Губернии Таврической, с пристанью же (51) при проливе между морями Черным и Азовским, против устья Кубани (!!!); что Таганрог (52) и крепость Св. Димитрия находятся в губернии донских козаков, или Черкасской (!!!). Довольно! Чего более?
Какой-то древний писатель сказал, что нет книги, которая по чему-нибудь не была бы полезной. Если Истории российская г. аббата Переня выведет некоторых из заблуждения; если она покажет им, что и француз, принявшись не за свое дело (например, взявшись учить других тому, чего сам не знает), испортит его; если она заставит их наконец увидеть, должно ли иметь уважение к таким людям, которые, пользуясь всеми выгодами гостеприимства, не стыдятся в нашем отечестве выдавать за истину соплетенные ими самими или выписанные из вздорных книг небылицы, осмеливаются в глаза шутить над нами и говорить с явным пренебрежением о лицах, деяниях, обрядах и обыкновениях, любезных для патриота: — то книга сия по всей справедливости может назваться учебной.
По уверению панегириста Траянова: «История (53) может забавлять, как бы она ни была написана. Есть род людей любопытных, которым нравится простое, некрасивое повествование деяний, так точно, как другие пленяются забавными словцами и басенками». Кажется, что г. аббат читал Плиния; только неприятно для нашего самолюбия, что он почитает нас такими людьми, которые пленяются басенками.
Заключим молитвой: Бог да сохранит нас от труса, потопа, огня, меча, нашествия иноплеменников, междоусобной брани — и от Сокращенной Российской истории, сочиненной г. аббатом Перенем в пользу юношества!
(1) № 58.
(2) Preface, pag. V. Ibidem pag. XII
(3) Tom I. pag. 248. Tom II. pag. 32. Et paffim.
(4) Iotrod. pag. XLIV
(5) Ibidem, pag. LIV
(6) Ibidem, pag. X.
(7) Ibid.
(8) Ibid. pag. XII
(9) Preface. pag. IV. Introduction, pag. XXVII.
(10) Preface, pag. VI.
(11) Preface, pag/ V
(12) Introduct. pag. XXII
(13) Ibid. pag. XXIII
(14) Introduction pag. XXIII
(15) Ibid. pag. XXV.
(16) Ibid. pag. XLI.
(17) Ibid. pag.
(18) Ibid. pag. XXIV
(19) Introduct. pag. IV.
(20) Ibid. pag. XXV.
(21) Ibid. pag. XXVI
(22) Ibid. pag. XXVII
(23) Ibid. pag. LII.
(24) Ibid. pag. XIV
(25) Preface pag. V.
(26) Tome I. pag. 38, 54, 55.
(27) Tom I. pag. 170
(28) Tom I. pag. 222
(29) Tom II. pag. 56
(30) Tom II. pag. 57
(31) Нестор
(32) Pref. pag. I
(33) Introd. pag. I.
(34) Tom. II. pag. 23, 59, 60, 61, 62, 69, 95, 101, 109 и на многих местах обоих Томов.
(35) Preface, pag. IV
(36) Introd. pag. XLI.
(37) Ibid. pag. XIII.
(38) Ibid. pag. XLII.
(39) Tom. II. pag. 32
(40) Introduc. pag. XCIII.
(41) Ibid. pag. CIX.
(42) Tom. I. pag. 256
(43) Tom. II. pag. 23, 59, 60, 61, 62, 69, 95, 101, 109 и на многих местах обоих Томов.
(44) Preface, pag. IV
(45) Introd. pag. XLI.
(46) Ibid. pag. XIII.
(47) Ibid. pag. XLII.
(48) Tom. II. pag. 32
(49) Introduc. pag. XCIII.
(50) Ibid. pag. CIX.
(51) Tom. I. pag. 256
(52) Ibid. pag. CXXI.
(53) Ibid. pag. CXXIII.
(54) Ibid. pag. CXXIV.
(55) … Historia quoquo modo scripta delectat. Sunt enim homines natura curiosi, et quamlibet nuda rerum cognitione capiuntur, ut qui fermunculis etiam fabellis que ducantur. C. Plinii Caecilii, Secund. Epistolarum Lib. V. Epist. VIII.
О новой русской истории: [Рец. на «Abrege de l’histoire de Russie…» аббата Перена] / М. // Вестн. Европы. — 1804. — Ч. 16, N 16. — С. 273-289.