О новой методе воспитания, изобретенной Песталоцци, швейцарским педагогом.
правитьМногие путешественники, бывшие в Швейцарии, посещали славной Бертудский институт, и удивлялись чрезвычайным успехам юных воспитанников, образуемых по методе Песталоцци. Правительства, гельветическое и почти всех северных государств, торжественно признали полезность сего заведения. Датский король посылал двух профессоров в Бертуд для того, чтоб они, научась новой методе, завели подобные институты в его владениях. Король прусский для той же причины отправлял в Швейцарию г-на Гедике, члена Академии и директора над гимназиями. Многие немецкие государи следовали сим примерам. Генерал Ней, посол французский при гельветическом правительстве, нарочно ездил в Бертуд, и не мог довольно надивиться всему тому, что видел. Заведение, недавно еще устроенное, и уже сделавшееся славным в Европе, без сомнения имеет отличные преимущества. Кто принимает участие в успехах человеческого разума, для того любопытно знать и средства к приобретению успехов, и то, чем сии средства разнятся одни от других.
Песталоцциева метода воспитания переведена на русский язык; первая часть ее[1] отпечатана и продается в книжных лавках в обеих столицах. Не излишним почитается поместить здесь некоторые известия и мысли г-на Переводчика, сообщенные им издателю Вестника.
В прошлом году новая метода воспитания сделалась известною в Петербурге; знатнейшие особы государственные непременно хотели видеть ее и на русском языке. Надобно познакомить публику с швейцарским педагогом.
Песталоцци, долгое время занимаясь воспитанием, и находя прежние методы недостаточными, написал новую. Первый гельветический сейм, которого предметом был акт посредничества первого консула, препоручил особой комиссии рассмотреть сию методу, и училище, по ней устроенное. Донесение сделано самое выгодное для изобретателя, опыт оправдал его, и многие именитейшие люди отдали детей своих в Бертудский институт для воспитания.
Книга для матерей не роман. Кто переводил ее, тот поневоле должен был размышлять о плане автора, о ходе мыслей и проч., следственно имеет право судить о новой методе. Впрочем, за себя не ручаюсь; я до энтузиазма пристрастен к Песталоцци. Мне кажется, что он имеет понятие самое полное о человеческом сердце, — по крайней мере во всех тех отношениях, какие необходимы для педагога. Имея обширнейшие познания, он пользуется только тем, что нужно для совершенного образования способностей. Песталоцциева метода научает младенца, не обременяя души его, и не пропуская ничего сообразного с силами ее и потребностями. Она есть самый счастливый результат счастливой теории.
Как жалки дети! С самого начала первого возраста они остаются подле матерей без всякого образования. Драгоценнейшее время, в которое надлежало бы положить основание хорошего воспитания, для них совсем пропадает; их душа находится в бездействии до тех пор, пока не начинают ходить в школу, или учиться дома. Но какая школа, какой учитель может заменить то, чего должно требовать от матери? Благодарение Песталоцци, он дает средства воспитывать детей в самой колыбели; надобно только пользоваться его средствами.
Знать то, что к нам относится, — уметь судить справедливо и безошибочно о том, что встречается с нами в общежитии — вот цель воспитания. Недаром Сократ говорил: quod supra nos, nihil ad nos (что выше нас, то до нас не принадлежит); недаром и я называю Песталоцци новым Сократом. Читая Книгу для матерей, увидите, что всякая черта его методы клонится к сему предмету. Он ищет строгой точности, которая господствует во всем, чему он детей научает; а когда с детских лет душа расположена к ясным и точным понятиям, то и в зрелом возрасти и в старости будем их от себя требовать.
Не нужно сказывать, что новая метода легка и понятна, и что в ней свято сохранены основания морали и религии. Остается сравнить Песталоцци с другими педагогами, — разумеется с теми, которые мне известны, и которые заслуживают внимание. Кто читал превосходное сочинение Локка de intellectu humano (о разуме человеческом), тот должен согласиться, что автор может основательно судить о воспитании; но мне кажется, что он и понятен и полезен для одного философа. Ныне слышны только имена Руссо и Кампе. В самом деле автор Эмиля сообщил нам много хороших истин; но не более ли пленяемся его очаровательным красноречием? не боле ли в нем любим то, что называемся les chimeres brillantes, блестящими химерами? Он сам признается, que ses principes sont impracticables, что его правила неудобо исполняемы, и даже говорит, что ему до того нет дела. После такого признания не могу положиться на женевского гражданина; не могу ожидать от него великих успехов. — Кампе умеет только играть с детьми, и рассказывать им маленькие истории. Не ищите ничего более под завесою его простоты; вы не найдете там ни общей связи, ни цели психологической. Не прав ли я, если даю первое место в душе своей — Песталоцци?
Нельзя, чтобы мой любимый педагог не имел своих недостатков. Более всего бросается в глаза то, что его уроки, особливо первые, сухи и скучны. Некоторые матери без сомнения скажут: c’est bien plaisant — вот забавно надобно твердить ребенку, что рука имеет пять пальцев, что каждый палец имеет три сустава, передний, средний и задний! — Я уже слышал подобные возражения; между тем — поверите ли? — некоторьие антагонисты Песталоцциевых мелочей не могли мне сказать, который палец называется указательным! Песталоцци писал не то, что приятно матери; а то, что полезно детям. Статьи видеть и говорить[2] — в которых найдете истинное красноречие и сильные черты — довольно показывают, что автор не везде сух, и что умеет писать красноречиво, когда захочет дать волю своему воображению, пылкому и богатому.
К чести г-на переводчика Книги для матерей, справедливость требует сказать, что где нужна точность, там он строго держался немецкого подлинника: но где свойство русского языка и обычаев требовало отступлений, там он отступал, очень кстати прибавлял русские стихи известных авторов, и удачно заменял своим то, что в переводе потеряло бы красоту; например (стр. 181):
Сидя у колыбели, мать поет, чтобы утешить и усыпить дитя; она поет свою любовь и желания, чтобы ее милая крошечка цвела здоровьем, была счастлива, и проч. Она поет —
Полно плакать, успокойся,
Глазки ангельски закрой!
Спи; дружочек мой, не бойся:
Здесь хранитель ангел твой
Невидимо покрывает
Колыбель крылом твою,
И со мной тебе вспевает:
Баю, баиньки баю.
Выпишем статью, под заглавием (стр. 148): Звуки, производимые птицами.
Крик, который слышим от птиц, разнообразен до бесконечности. Курица, снесши яйцо, кудахчет, — созывая цыплят, клохчет; петух кукарекает, гусь гогочет, утка крякает, попугай болтает, горлица воркует, сова кричит угу, кукушка — куку; соловей, чижик, малиновка, щегленок, синица — поют[3]; пение ласточки называется щебетаньем, а пение воробья — чириканьем.
Летнее утро представляет нам картины, самые восхитительные и величественные! Посмотрите на эту бархатную зеленую долину; посмотрите на это серебристое облако, подобно флеру, ее покрывающее; посмотрите, как оно волнуется; посмотрите, как оно там стоит неподвижно, здесь переходит с одного места на другое, — там поднимается выше, здесь стелется по земле, и, кажется, целует траву и нивы, — там становится реже, реже, здесь совсем исчезает; посмотрите, как кротко восходит румяное солнце, позлащая вдали верхи дымящихся гор; посмотрите, как оно играет у ваших ног в маленькой капле росы, то показывая в ней свой светлый образ, то украшая оную яркими радужными цветами, а там под зеленым сводом рощи слышите ли громкие, торжественные концерты птичек? — слышите ли тысячи голосов, прославляющих Творца прекрасной природы. Ах, кто не почувствует в сию священную минуту благости Небесного Отца? у кого не выкатится слеза благодарности, чье сердце не исполнится благоговением? Но сими тихими и высокими чувствами ничье сердце не наслаждается живее материнского и в сих величественных сценах никто столько не находит уроков, как добрая мать; она находит в них бесчисленные уроки для себя и для окружающих детей.
Как прекрасно все созданье!
Как все весело вокруг!
В разноцветном одеянье
Улыбается сей луг!
Там целуется с цветами
Тихой, нужной ветерок;
Здесь лепечет с берегами
Резвой, быстрой ручеек. —
Дети! утро — нова радость!
Дети! голос соловья
Будет славить нову благость, —
Славить Божия дела!
Дети милы упадите
Пред благим Творцом небес, —
Он вас видит; — принесите
Жертву благодарных слез!
Говорите: о Безвестной,
Ты, Который вестен нам.
По своей любви небесной,
По родителеским сердцам!
Дай нам разум просвещенной,
Чтоб дела Твои читать;
Дай нам сердце умиленно,
Чтоб одним Тобой дышать.
Чтобы дать некоторое понятие о методе швейцарского педагога, сокращенно переведем начертание оной, сочиненное г-м Штремом, датским профессором.
Всем известно, что первое наставление детей есть дело весьма важное. От большого или меньшего совершенства сего наставления зависят не только успехи в науках, но даже благоразумие, необходимое в человеческой жизни. Чем лучшее дано человеку воспитание в младенчестве, тем более средств он имеет образовать себя, и тем способнее бывает управлять собою в таких случаях, где требуется присутствие духа, или пособие здравого смысла. Так обыкновенно думали все мудрецы, занимавшиеся усовершенствованием воспитания, следственно не должно удивляться, что многие находили в нем недостатки, и что старались исправить методу образования юношества. Хотя их усилия были небесполезны, однако много еще оставалось погрешностей. Кажется, Песталоцци судьба назначила быть преобразителем воспитания.
Песталоцци предположил составить новую методу первоначального учения таким образом, чтобы она имела влияние на всю жизнь воспитанника, на мысли его, умствования, чувствования и действия. Посмотрим, как он совершил план свой.
Нашедши, что все познания наши имеют три начала — язык, тело и форму, Песталоцци разделяет первоначальное наставление на три части:
Первая часть, относящаяся к языку, имеет целью поставить младенца на такой точке, чтобы все предметы физического мира действовали на него правильно, то есть производили в нем истинные впечатления. Часть сия учит младенца сперва наблюдать и называть видимые предметы, например — человеческое тело, растения, и проч. Далее, мало-помалу заставляет его замечать и узнавать разные части предметов, положение сих частей, связь их, качества, пользу и проч.; таким образом постепенно умножая впечатления дитяти, понятия и вообще знания, наконец приводить его к началам не только физики, натуральной истории, астрономии и других наук, но и к самой грамматике, которой правила дитя нашло уже посредством практики.
Вторая часть содержит в себе некоторого рода арифметику, которая сперва учит считать видимые предметы, например яблоки, листья, камешки и тому подобное, и продолжая счисления с помощью некоторых таблиц, нарочно сделанных для сего употребления, мало-помалу приводит детей к удобному познанию всех возможных числительных отношений, и показывает, каким образом наизусть, без помощи арифметических знаков, делать выкладки, даже самые многосложнейшие.
Третья часть есть некоторого рода геометрия, удобопонятная для детей, Геометрия предварительная, которой доказательства основываются не на математических умствованиях, но единственно на очевидной ясности. Она сперва заставляет замечать на таблице, нарочно для сего сделанной, черты прямые, горизонтальные, вертикальные, и различные их части; потом показывает строение углов и четырехугольников, разные их сечения (секции), и взаимные отношения сих сечений, далее, косвенные черты, кривые, круг, и проч. Все сие делается таким образом, что дитя легко привыкает со строжайшею точностью и без помощи инструментов судить о величине и форме всех видимых предметов, и приготовляется учиться собственно так называемой геометрии.
Между тем как глаза и ум заняты, рука не остается в праздности. Дитя, которое посредством геометрических таблиц познакомилось с размером и симметриею, для приобретения еще точнейших познаний, чертит фигуры на аспидной доске. Научась проводить правильные линии, разделять их, составлять углы, четырехугольники и другие фигуры, оно тогда уже начинает писать и рисовать. Легкий способ научиться тому и другому изобретен Песталоцци; он особливо достоин удивления тем, что воспитанники чертят и рисуют, даже географические карты, без циркуля и без линейки.
Вот начала Песталоцциевой методы воспитания. Способ передавать детям познания весьма прост. Наставник, называя вещь, показывает ее воспитанникам; дети замечают вещь, и все вместе, в один голос, повторяют слова, произнесенные наставником. По окончании каждого параграфа, их спрашивают, и судя по ответам, начинают новый урок, или повторяют старый.
Знаю, что несколько написанных страниц не дадут полного сведения о том, что происходит в училище, где весь успех зависит от устного преподавания; по крайней мере сие начертание достаточно покажет, что новая метода совсем не походит на обыкновенную. Прожив несколько времени подле Песталоцци, и видев его методу в самом действии, надеюсь безошибочно означить отличительные черты ее следующим образом:
1-е. Самые начала наставления по методе Песталоцци определены с большей точностью, нежели все прежде бывшие. Обыкновенно сперва начинают учить детей чтению, письму и счислению, но никому не приходило на мысль спросить, почему первое учение детей состоит в сих трех частях. Песталоцци предложил сей вопрос, и сам решил его. Рассматривая ход раскрытия ума, он нашел, что язык, форма и тело суть основание всех человеческих знаний, и что следовательно должно быть трем, зависящим от них, частям наставления.
2 е. Положивши в основание сии три начала, не мешая тут науке чтения, которая оставляется до большего возраста, он умел сохранить тесную связь между разными частями первоначального наставления, а чрез то сообразность, до сих пор неизвестную, в ходе полного учения. Науки чтения, письма, счисления и рисования до сих пор не имели между собою никаких отношений; напротив того в новой методе все сии части первоначального наставления связаны между собою; одна в другой имеет нужду, и все вместе составляют одно целое.
3-е. Для напечатления своих начал в уме детей, он употребляет обыкновенный способ созерцания, весьма остроумно обработанный; ибо самое необходимое условие образования ума состоит у него в простом созерцании, или в принятии впечатлений, производимых предметами.
4-е. Строгое наблюдение постепенности есть отличительная черта новой методы. Песталоцци хочет, чтобы каждая часть его науки, а особливо каждая часть фундаментальная, была ясно напечатлена в ум дитяти; для того он расположил всю свою систему в таком порядке и с наблюдением такой точности, что дитя, продолжая учиться, мало-помалу приобретает новые познания, имеющие непосредственную связь с теми, которые оно уже получило.
5-е. Следуя методе Песталоцци, наставник сообщает детям познания не посредством умствований и доказательств, но просто заставляя их замечать слова, которыми называются вещи. Сей способ с первого взгляду кажется механическим; но всмотревшись пристально, наблюдатель увидит, что дитя, затверживая слова, научается называть собственным именем каждую вещь, каждое внутреннее чувство.
6-е. Сия метода отличается еще и тем, что практика есть ее основание. Обыкновенно наставляют посредством известных правил, которые преподаются детям с тем, чтоб они приноровляли их к предметам науки. Здесь поступают иначе; здесь заставляют детей упражняться по правилам, не упоминая о них до тех пор, пока дети не познакомятся короче с наукой: тогда уже изъясняют, им правила. По сей системе сама добродетель сперва делается привычкою для человека, потом уже он поступки свои располагает по ее правилам.
7-е. Наконец, г. Песталоцци заслужил благодарность от всех воспитателей юношества тем особливо, что показал легкий способ пользоваться своею методою. Его первоначальные книги не содержат в себе, как обыкновенно бывает, ни предметов учебных, ни особенных правил какой-либо науки, но представляют разные материи, слитые в одну форму, — так что наставник, читая по книге, достигнет своей цели, и верно не ошибется. На сем-то основывается Песталоцци, утверждая, что всякий человек, имеющий обыкновенный смысл, может учить по его методе, что всякая мать может давать по ней уроки своим детям, и что наконец ребенок, старший несколькими годами своих братьев и сестер, может наставлять их с успехом.
Такие преимущества методы г-на Песталоцци предохраняют ее от тех невыгод, с которыми сопряжено обыкновенное воспитание. В обыкновенном воспитании дитя сперва знакомится со впечатлениями приятных для него предметов и с мечтами собственного своего воображения; потом вдруг заставляют его приниматься за науку: такая противоположность необходимо поселяет в нем отвращение от учебных занятий. Напротив того, по новой методе, лишь только окажется в дитяти первая способность различать и сравнивать предметы, тотчас заставляют его учиться, и познания, приобретенные в зрелых летах, суть не что иное, как продолжение тех впечатлений, которые, так сказать, с молоком всосаны в младенчестве. Наставление с самого начала и постепенно далее походит на игру, тем удобнее дитя перенимает и затверживает все, чему его учат; оно научается смеясь и играя, и почти неприметным образом. Чтоб возбудить внимательность в дитяти, не нужно заохочивать его новыми ободрениями: постепенное представление предметов и ясность науки служат надежным поощрением даже для самого тупого ребенка. Здесь не должно опасаться, чтоб одни успевали, между тем как другие далеко назади остаются. Если первые начала хорошо затвержены, чему и быть должно; то все ученики будут идти ровным шагом.
Вот важные преимущества новой методы! Теперь посмотрим, как она действует на образование ума. По общему обыкновению первоначальные познания всегда бывают очень несовершенны и недостаточны: по методе Песталоцци выходит совсем противное. Она отвергает понятия несовершенные, сбивчивые, ложные, все в ней достоверно, все основано на математике или на очевидности. Преподанные истины остаются навсегда в уме дитяти, потому что оно видит их во всей наготе, и затверживает их посредством практического упражнения. Не должно опасаться, чтобы пустословие неискусного наставника исказило добрые начала; нет, строгая точность методы отвергает пустословие. Притом же, внимательность детей возбуждается тем, что их заставляют многих вместе, в одно, время и в один голос, повторять, уроки.
Приступим к заключению. Новая метода полагает в уме дитяти прочное основание почти всех наук, всех знаний, необходимых в жизни; так например первоначальные упражнения младенца в затверживании слов всех названий ведут его к практической грамматике; на исчислении видимых вещей основана арифметика; самые простые упражнения в измерении служат верным руководством к геометрии, к чистописанию и рисовальному искусству, наконец и приобретение способности безошибочно судить о всех измеряемых предметах. Метода сия, не дозволяя наставнику умствовать, предварительно располагает душу дитяти к здравомыслию, имея в виду, чтобы дитя, отнюдь не полагаясь на чувствования другого, само рассуждало и выводило свои заключения, она, сообразно ходу натуры, развертывает ум его, и указывает ему средства сделаться со временем существом, любящим порядок, здравый смысл, рассудительность; смею утверждать, что самый характер дитяти получает от того твердость и постоянство.
Скажут: к чему служит образование ума, к, чему служит твердый характер, без религии и нравственности? О! Песталоцци заслужил бы справедливые упреки, если б пренебрег самую важнейшую часть воспитания. Нет, никто с большим прилежанием не занимался сим предметом. Его мысли о религии и нравственности достойны того, чтобы все педагоги и воспитатели обратили на них свое внимание. Для произведения в действо правил его необходимо нужны материнские попечения. По мнению Песталоцци, одна и та же особа должна учить дитя религии и нравственности, и преподавать ему первые наставления. Мать должна образовать ум и сердце дитяти,
Вот каким образом г. Песталоцци рассуждает: «Как рождается во мне понятие о Боге? что приводит меня к верованию в Него, к упованию на Него, к ощущению блаженства и любви к Нему к определению себя служить Ему, благодарить Его, исполнять Его законы? Сперва я удостоверяюсь, что не питая в себе чувств любви, доверенности, усердия к людям, мне никак не возможно было бы любить Бога, возложить на Него упование, предаться Его воле, — не можно было б приобрести счастливого навыка Ему повиноваться; ибо кто не любит брата своего, которого видит, тот может ли любить Своего Отца Небесного, которого не видит? — Надлежит узнать, каким образом сии чувства пробуждаются в душе моей. Рассмотрев внимательно, нахожу, что они проистекают из тесного союза, соединяющего младенца с матерью. Мать, повинуясь внутреннему побуждению, бережет дитя свое, кормит его, печется о безопасности его, удовлетворяет нужды его, удаляет все, что было бы ему неприятно; дитя, ощущая выгоды от нежных попечений своей матери, чувствует, что ему хорошо быть с нею — вот источник любви! — Увидев новый предмет, дитя пугается и плачет; мать берет его к себе на руки, забавляет его, старается успокоить; дитя забывает страх свой и улыбается к матери — вот начала доверенности! Чувство благодарности и навык повиновения рождаются таким же образом; все сие соединясь вместе, производит первые ростки совести (conscience, сознание истины). Мало-помалу дитя привыкает думать, что несправедливо было бы не слушаться матери, что сия мать не для него только одного живет на свете, что все окружающие предметы также не для него только существуют, и что сам он не для того живет, чтобы только удовлетворять свои желания: таким образом рождается в нем понятие о праве и обязанности. Потом дитя начинает ощущать силы свои и неприметно попадает на мысль, что мать для него уже не столько нужна, как прежде. Мать, приметив распространение идей в дитяти, пользуется счастливою минутою и возбуждает в нем чувство самое возвышенное. Она, обняв его с горячностью, произносит важно: сын мой есть Бог, в котором ты будешь иметь нужду даже тогда, когда увидишь, что можешь обойтись без моей помощи; есть Бог, который будет пещись о твоем счастье тогда, когда я разлучусь с тобою! — От сей минуты склонности его получают возвышеннейшее направление; любовь и доверенность устремляются к Богу. Прежде он исполнял должность свою, чтоб угодить матери, теперь он делает тоже для угождения Богу. Таким образом мать утверждает дитя в правилах морали посредством чувствовании религии, и религию укореняет в нем посредством морали».
После сего каждый согласится, что недаром Песталоцциева метода удостоилась общего внимания. Если в сем кратком начертании не объяснена вся важность ее, то должно обвинять не предмет, но слабые мои способности. Метода Песталоцци пленит каждого, кто ни познакомится с нею короче.
О новой методе воспитания, изобретенной Песталоццием, швейцарским педагогом / [Замечания переводчика Покровского для «Книги для матерей…» И. Г. Песталоцци, фрагменты из кн. и сокр. ст. дат. проф. Штрема] // Вестн. Европы. — 1806. — Ч. 27, N 11