И. С. Аксаков
правитьО необходимости личного подвига для преуспеяния гражданской жизни
правитьМного может личная воля человека; много блага дается совершить всякому хотящему блага! Нет власти выше власти верующего, убежденного и стремящегося духа; не существует неудобств, ни тесноты, ни безвременья для подвигов правды и братолюбия, — и кто измерит меру добра по силам каждому человеку? Кто из нас вправе себе сказать, что он восполнил весь круг доступной для него деятельности на пользу людям, что он истощил все усилия, испытал все средства, что дальше пройденного идти некуда и больше сделанного делать нечего? Кто решится объявить по совести, что во всех неудачах, постигших его благие намерения, виноваты одни внешние обстоятельства, а с его стороны не было и нет ни малейшей вины и от него ничего не зависело и не зависит? Можем ли мы вообще слагать вину с себя на внешние обстоятельства — во всех печальных явлениях нашей общественной жизни и умывая руки признавать себя к ним непричастными и за них неответственными? Не все ли мы виноваты и каждый из нас порознь и независимо от внешней неблагоприятной обстановки все ли мы совершили, что совершить в нашей власти?..
Читателя удивит, а пожалуй, и оскорбит такое нравоучительное вступление, которое — быть может, заметит он — не содержит в себе ничего нового, а только вариацию на старую-престарую, всем и каждому давно известную истину еще с детства и из прописей. Но что же делать, если эта истина позабыта, если в конце концов все сводится к ней — к значению личного нравственного подвига человека — и к ней же примыкают все наши внутренние гражданские вопросы? Эту всем известную, но мало в ком плодотворно пребывающую, «ветхую деньми» истину следует оживить новою жизнью в нашем общественном и личном сознании. Мы знаем, что последние наши статьи задели за живое самолюбие значительной части публики. Говорили между прочим, что, осуждая общество, мы не берем в расчет «внешние обстоятельства», что упрекая и порицая, мы не указываем, что же именно делать. Ответ наш пока очень прост. Что делать?! Делать честно то, что предлежит каждому делать — в кругу его гражданских обязанностей; делать все то, что только возможно сделать; хотеть неослабно и горячо, сделать все то благое, что, по-видимому, даже нет возможности сделать, — полагать душу в дело, не скучать препятствиями, не свыкаться и не мириться со злом… Вот что прежде всего надлежит делать, а потом можно будет думать и о том, что еще делать следует. Впрочем, во избежание разных неблагоприятных толкований, предупреждаем читателя, что, рассуждая с ним о нравственных истинах, мы вовсе не берем на себя обязанности проповедника или учителя и вовсе не свидетельствуем тем, что наши наличные действия согласны с этими истинами; напротив, силу для наших слов почерпаем мы из собственного личного печального опыта и на самих себе испытываем справедливость наших упреков. В наших словах нет ни лиризма, ни пафоса, а указание весьма практического характера: сказанное нами может быть подтверждено не только с нравственной, но и с утилитарной точки зрения — с точки зрения пользы, спокойными и холодными доводами логики. Чтобы отнять у нашей статьи характер отвлеченного нравственного трактата и сразу объяснить читателю связь этой статьи с предыдущими и практическую сторону наших рассуждений, мы обратим его внимание на некоторые примеры русской общественной жизни.
Скажите: чем может быть оправдано на ваших дворянских выборах назначение недостойных людей на важные административные и судебные должности? Зачем семнадцать лет сряду в одной знакомой нам уголовной палате избирается все один и тот же пустой, глупый, пошлый человек? Какая причина заставила недавно дворянство в NN губернии допустить к участию в выборах людей, опороченных самыми низкими, формально, по следствию обличенными преступлениями? Столько лет сидел на месте исправник NN в таком-то уезде; 50 тысяч жителей стонало от этого человека, а этот человек выбран дворянством! Зачем нет правды у нас на суде, правды, которая возможна при всех несовершенствах судоустройства? Зачем вымогают взятки даже те, которые не умирают с голоду? Зачем продажность наших чиновников вошла в пословицу в России и за границей? Зачем честные люди, принявшись горячо за свои гражданские обязанности, скоро остывают, позволяют себе лениться, уклоняться от своего, конечно, часто невзрачного и негромкого, медленного и скучного, но тем не менее благотворного подвига и мало-помалу уступают в борьбе?.. Такие поступки ничем оправданы быть не могут и доказывают только слабость личной гражданской нравственности в нашем обществе. Мы имеем привычку жаловаться на правительство, обвинять во всем систему правления, искать корень всякому злу во внешних обстоятельствах, в историческом ходе всего нашего развития. Но историческое оправдание не есть личное оправдание; историческое оправдание не упраздняет личной ответственности; так называемая историческая логическая необходимость не устраняет деятельного участия личной воли, и ничто не освобождает человека от обязанности исполнить свой гражданский долг, пока есть хоть малейшая физическая возможность его исполнить. А кто измерит эту возможность? Говоря строго, — никто не исчерпавший до дна эту возможность или не совершивший вполне личного нравственного подвига, ему доступного не вправе жаловаться ни на какие внешние обстоятельства. Какое правительство, какая система, какая внешняя неодолимая сила могла и может заставить выбирать в председатели Сидора Сидоровича и в предводители Гордея Гордеевича? Не будемте лгать и сознаемтесь, что всему виною личная наша дряблость и легкомысленное отношение к общему делу, — недостаток воли, недостаток характеров, недостаток крепких и цельных убеждений. А кто знает: если бы мы исполнили до конца наши обязанности, если бы мы поступали честно, только честно, там, где имели полную возможность поступать честно; если бы мы, несмотря на всю искусственность, все недостатки дворянской грамоты, добросовестно действовали в пределах предоставленных ею прав, ведая, что наши действия отразятся немедленно практически последствиями в жизни миллионов людей, — кто знает, может быть тогда сами собой бы исчезли или ослабели гнетущие нас обстоятельства!..
Обстоятельства! Мы постоянно ждем от обстоятельств извне какую-то панацею для всех наших общественных зол и бедствий! Обстоятельства должны нас сделать героями нравственности и честными людьми; обстоятельства же имеют произвести в нас спасительный переворот, излечить от апатии, отучить от игры в лото и вообще, без всякого нашего труда и беспокойства, снабдить нас гражданскими характерами, всякими добродетелями и доблестями! Мы будем нынче назначать в должности людей недостойных, будем нынче уклоняться от общественных обязанностей, лениться в клубах, воспитывать детей за границей, — и вдруг, в одно прекрасное утро, с переменою внешних условий выйдет как-то так, что мы самым комфортабельным образом превратимся чуть не в Катонов! Мы не отрицаем того влияния, которое имеют на общественную нравственность внешние обстоятельства, порядок правления, приемы администрации и проч., но думаем, что степень этого влияния зависит от силы противодействия в самом обществе: чем слабее противодействие, тем полновластнее господствует влияние внешних обстоятельств, и наоборот: чем сильнее нравственный отпор, чем упрямее борьба, чем больше людей совершают тот нравственный личный гражданский подвиг, совершать который не может возбранить им никакая власть в мире, — тем скорее общество подчинит себе внешние обстоятельства.
Пусть читатели, ставши на точку зрения, объясненную приведенными выше примерами, посмотрят с ее высоты и на прочие явлений нашей общественной жизни. Пусть спросят себя: можно ли что строить прочное и незыблемое на такой шаткой и рыхлой почве, какова наша общественная гражданская нравственность? Что затрудняет все преобразования? Что, к стыду нашему, должно по необходимости приниматься и принимается в расчет при всяких нововведениях и реформах? Наше равнодушие к общему благу, наша лень, наша апатия, наша вялость, наша уступчивость всякому злому напору, наша ненадежная добросовестность, некрепость наших убеждений, трусость борьбы и труда. Всеми этими нашими нравственными свойствами мы только упрочиваем силу неблагоприятных обстоятельств и не обеспечиваем себе лучшего будущего даже при перемене обстоятельств! Не законы создают общественную нравственность, но общественная нравственность может или упразднить, или пересоздать самые законы, — и никакие учреждения, хотя бы писали их мудрецы мудрейшие в мире, не принесут добра без содействия личной доброй воли тех, для кого они предназначены. Про Англию говорится, что она сильна — не благодаря своим законам, а несмотря на свои законы; мы прибавим к тому, что она сильна не конституцией, ибо та же конституция, примеренная на Франции и на Пруссии, оказалась бессильною дать те же плоды, как в Англии, — но ее конституция сильна нравственною доблестью ее граждан. Повторяем: мы нисколько не отрицаем важного значения законов и учреждений, но мы думаем, что сила законов и учреждений зиждется на личной нравственности членов общества, что в конце концов все оказывается зависимым от личного нравственного подвига, от личной деятельности граждан и что русское общество страдает именно недостатком нравственной энергии, личного нравственного развития своих членов.
В самом деле, личность у нас слаба и шатка, и ни о чем мы не должны так заботиться, как об укреплении личной воли, о развитии личных характеров, о твердости убеждений или о согласии убеждений с делом, о просвещении нашего нравственного разума, об усовершенствовании личной нравственности. Мы говорим здесь, конечно, не о нравственности в частной жизни человека; мы касаемся только нравственных отношений каждого лица к гражданской общественной жизни… Нам могут заметить, что указанный нами недостаток есть наше национальное свойство. Действительно, эта шаткость личной нравственности проявляется у нас не только в дворянском, но и во всех слоях общества без исключения. Силу России составляет бесспорно простой народ. Народ, как мы уже однажды говорили, конечно, состоит из отдельных единиц, имеющих каждая свою личную разумную жизнь, деятельность и свободу, но каждая из них, отдельно взятая, не есть народ, а все вместе составляют они то цельное явление, то новое лицо, которое называется народом и в котором исчезают отдельные личности. Поэтому народ не есть собрание единиц, а живой цельный организм, живущий и действующий самостоятельно и независимо от лиц, составляющих народное множество, — организм, где каждый живет не личным умом, а народным, крепок не личным, а народным сознанием (процесс которого совершается иным путем и порядком, нежели в отдельном человеке), где самая нравственность определяется скорее обычаем, бытом, нежели личным убеждением единиц. Но как скоро кто отрывается от народа и начинает жить личным умом, личным сознанием, как скоро кто не состоит уже под законом непосредственного быта и не поглощается в народе, а между тем жизнь, питание и сила, получаемые им из народа, постепенно слабеют, то уже необходима ему поддержка личного просвещения и личной нравственности; при низком же развитии того и другого, он не выдерживает искушений и падает. Мы видим это ежедневно на всех крестьянах, вышедших из своей среды; удивляясь нравственному смыслу и духу народа, как народа, — мы должны сознаться, что отдельная единица того же народа, перестав быть живою частью народного организма и явившись как личность, нередко, точно также, удивляет нас своею личною слабостью и неблагонадежностью. Покойный Хомяков говаривал в шутку, что русские люди могут идти в рай только деревнями, общинами. Это шутка, но в основании ее лежит много серьезной правды. Поэтому так и нужно нам нравственное развитие и укрепление личности. Здесь поневоле напрашивается рассуждение о значении личности вообще и о сравнении западного начала индивидуализма с нашим общинным началом, но мы избегнем этого громадного вопроса и скажем только, что дело идет не о том злом начале личности, которое разумеется в западном понятии об индивидуализме и которое в сущности есть поглощение общего — личным и возведение эгоизма в принцип, но о высоком начале личности христианской. Это высокое начало, призывая к внутренней духовной свободе каждую личность, поставив ее в личное отношение к Богу, дав каждой личный нравственный подвиг, поглощает, напротив того, личный эгоизм, все злое, присущее личности — началом любви и посвящает ее на служение братьям-людям. Нет сомнения, что это начало живет в нашем народе, но живет на степени непосредственного чувства, или вернее сказать, живет в общем народном сознании и недостаточно сильно в личном сознании единиц.
Между тем нравственное развитие личности в христианском смысле в народных единицах вовсе не значит выделение этих единиц из народа, вовсе не исключает их из жизни народного организма, и не только не должно расстраивать его цельности, его духовных органических отправлений, но, напротив, может только лишь усилить и возвысить их общий нравственный строй. Теперь, когда после внутренних потрясений, испытанных нашим народным бытом, непосредственная сила его, жившая в единицах, несколько ослабела и замешалась, необходимо более чем когда-либо воспитание и утверждение личного христианского начала в народе. И мы убеждены, что христианское просвещение, коснувшись народных единиц, может укрепить личную нравственность в народе, не нарушив нисколько начала общинного и цельности народного организма. Тем более необходимо такое нравственное развитие и укрепление личности нашему обществу.
Как бы то ни было, но Россия представляет именно это явление: при крепости и нравственной высоте простонародного общинного быта, личность отдельных единиц, отрешающихся от этого быта народных масс, оказывается слабою и шаткою, с одной стороны, не способная избрать путь эгоистического индивидуального развития, как на Западе (что должно быть поставлено ей в заслугу); с другой — не имея сил подняться на ту высоту, на которой она может развиться как христианская личность. Без всякого сомнения, развитие христианской личности несравненно труднее индивидуального эгоистического усовершенствования и требует от нас несравненно больших усилий. Поясним это примером: западное чувство чести (польский гонор, point d’honneur), занесенное к нам с Петра, в нас очень слабо; понятие это крайне ограниченно, условно и просто глупо; чувство чести запрещает простить оскорбление и заставляет людей убивать друг друга, чувство чести не запрещает обманывать женщин, — человек не нарушает требований чести исполнением бесчестного приказания и т. д. Все, что есть доброго в практических результатах чувства чести, достигается вполне началом честности в человеке, началом высшим, нравственным, положительным, несравненно более животворным. Мы, русские, неспособны удовольствоваться ограниченным понятием чести, к тому же чуждым нашей народности, нашим нравам; мы не умеем поработить себя ему духовно; пред нами предносится высшее понятие — честность, но честность требует личного подвига, внутреннего личного подъема, — и на деле выходит, что, имея идеал бесспорно высший, чем прочие западные народы, мы стоим ниже их в практической жизни, бедны и честью и честностью. По этому примеру можно судить и о прочих наших свойствах и качествах. Что же предстоит нам делать? Нам следует прежде всего стараться о воспитании, просвещении и укреплении в каждом из нас христианской личности, о развитии в себе честности вместо условного и плохо к нам прививающегося понятия чести. Нам следует и никто, никакое правительство, никакие обстоятельства, кроме нас самих, нам в том не помогут — нам следует произвести собственными усилиями реакцию нашей общественной нравственности чрез подъем нашего личного духа, обратиться с строгими требованиями к себе самим. Мы должны проникнуться убеждением, что судьба нашего дорогого отечества зависит от личного нравственного подвига каждого из нас и что никакое внешнее могущество не прочно и не спасет Россию при мертвенности нашего личного духа, при слабости нашей личной гражданской нравственности, при отсутствии в нас деятельной, движущей нравственной личной воли!
До сих пор мы говорили преимущественно о добросовестном отношении к гражданскому долгу во всей полноте его пределов. Но этого еще мало, или это еще не все. Кроме понятия о долге — силы, бесспорно, могучей — есть деятельность, есть предприимчивость, есть творчество любви — силы бесконечно высшей, живой, зиждительной, всемогущей. Мы разумеем здесь, конечно, не только любовь к людям и к общему благу вообще, не только любовь к своей земле, к своему народу, но и любовь как живой нераздельный элемент всякого искреннего крепкого убеждения, как присущую ему неотъемлемую силу, переводящую его в жизнь и дело. А что может устоять против силы такого убеждения? Убеждение — власть; человек убежденный есть «власть имеющий»… Убеждений, убеждений, вот чего нам недостает!
Предприимчивость любви не знает вопроса что делать. Она изыщет что делать. Тут даже нельзя ссылаться на внешние неудобства, на тесноту и безвременье: она всегда найдет время и везде сумеет очистить себе довольно простора для добрых дел… И поверьте, читатель, простора много для личной благой деятельности человека в России, по крайней мере, для нравственного личного влияния. Сколько добра, сколько свежего воздуха, сколько света вносит с собою умный, добрый, честный, деятельный человек в глушь и мрак невежественной среды иного провинциального уголка! Личное влияние способно пожинать у нас богатую жатву, а твердое, честное убеждение всегда оказывает влияние на окружающих, кто бы они ни были. Стоит только хотеть и дерзать, горячо любить и горячо желать, неутомимо идти, неослабно стремиться к цели, и если вы не вполне ее достигнете, то все же достигнете многого, чего, казалось бы, судя по внешним условиям, не было никакой возможности достигнуть!.. Да, крепость убеждения способна подчинить себе властью чисто нравственною могущество внешнее; личный характер смиряет пред собою владык мира, сила личного духа побеждает и движет народы. Даже на Западе, где, казалось бы, отношения людей между собою регулированы до математической точности, до порядка и исправности механизма, — даже и там всецелая преданность убеждению способна творить чудеса. Ничем другим нельзя объяснить значение Гарибальди и необъятный успех его дела, как именно этою нравственною силою духа, полюбившего одну мечту, устремившегося к одной цели. Люди практики, подсмеивающиеся над значением нравственных сил в жизни и подчиняющие все расчету внешних условий, пусть растолкуют себе это странное явление, что человек, не наделенный ни богатством, ни выгодами происхождения, ни гением полководца, ни особенным умом, ни высшими дарами знания, человек не мудрый, не обладавший никакими внешними преимуществами, — ничем, кроме пламенной преданности своей идее и нравственной чистоты духа, человек, «много полюбивший» без примеси личного эгоизма и тщеславия, — был равносилен, сам, своею одинокою личностью, целым могущественным державам. В этом смысле явление Гарибальди на горизонте наших времен в высшей степени отрадно. Еще довольно простора для нравственной личности человека!
Мы вовсе не приглашаем наших почтенных читателей метить в Гарибальди, но мы можем указать им пример более доступный и близкий. Был у нас в России граф де Мезон (если не ошибаемся), который вздумал обратить кочующих ногайцев в оседлых, просветить и, так сказать, облюдить их, доставить им удобства более цивилизованного существования. Мысль дерзкая для частного человека! И несмотря на это, положив душу в дело, лет через 30 он достиг своей цели, и тысяч 20 ногайцев благословляют его память. Да и сколько примеров могли бы мы привести тому, что способна и у нас совершить личная воля человека!
Любовь к России, любовь к своему народу призывают нас к делу, требуют от нас не мужества воина, не энергии разрушения, не стойкости, презирающей смерть, а мужества гражданина и упорного деятельного труда, творящего и зиждущего. Нас ждет не борьба на поле битвы, а несравненно более тяжкая борьба в жизни гражданской, борьба ежедневная и повсюдная. В этом отношении не худо нам поучиться и у врагов. Чем бы ни объяснялся польский патриотизм, но этот патриотизм, способный на всякие нравственные и материальные жертвы, патриотизм, где личный эгоизм поглощается любовью к отечеству, или, вернее, к мечте об отечестве, представляется едва ли не большею силою, чем наш патриотизм, не способный противопоставить никакого нравственного отпора иноземному влиянию, прогуливающийся в числе 275 тысяч особ в чужих краях, воспитывающий русских детей за границей и добровольно лишающий их благ народности, пятящийся назад, когда его приглашают проявить себя тяжелою гражданскою службою в Западных губерниях, тратящий тысячи на французские перчатки и ложи в итальянской опере и жертвующий копейки на облегчение страждущих братии, на содействие русской народности в Западном крае! А теперь, силою судеб, вопрос польско-русский сложился именно так, что мы не найдем ему разрешения, если будем по-прежнему самоублажать себя в своем патриотизме и довольствоваться отечественною деятельностью, хотя бы и очень почтенною, английских клубов Российского царства; если не противопоставим полонизму всех наших нравственных сил, освободя их от внутренних недугов и плевел; если не будем так же готовы для гражданской и общественной борьбы, как и для военной; если не выдвинем в поле, рядом с военного ратью, крепких убеждений, личных нравственных подвигов и несокрушимой любви не только к единству и целости России, но и к тому, ради чего желанно единство и целость, — к высокому нравственному призванию русской народности! Здесь есть где и над чем потрудиться каждому и каждого ждет успех, только бы верил он, как сказано нами вначале, что много может личная воля человека, много блага дается сотворить — всякому хотящему блага!
Впервые опубликовано: «День». 1863. N 42, 19 октября. С. 2-5.
Оригинал здесь — http://dugward.ru/library/aksakovy/iaksakov_o_neobhodim.html