Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 5. Сорные травы
М., Изд-во «Дмитрий Сечин», 2014.
Салопница
Союзник
Луч света во тьме
Страна простофиль
Корсиканец
Цель, которая оправдывала средства
Существуют такие старушонки-салопницы, которых можно встретить на окраине маленького тихого городка, обязательно где-нибудь в гостях, и обязательно за чашкой бурого кофе, с жидкими, вероятно, специально для салопниц изготовленными, сливками…
Являются они в гости, со смиренно поджатыми дряблыми губами, искательным взглядом и крайне ласковыми благочинными повадками.
— Какой ваш Петенька-то стал, — медовым голосом замечают они, — большой-большой — совсем мужчина.
— Да, — улыбается довольная хозяйка. — Еще чашечку, Арина Ильинишна?
— Выпью, — соглашается Арина Ильинишна, жадными глазами впиваясь в вишневое варенье. — Это, что у вас… новые гардины?
— Да. Недавно купила. Нравятся?
— То есть, так бы весь век и глядела на эти гардины! Так бы и глядела!.. Глазу от них не отведешь. А супруг ваш — все на службе?
— На службе.
— Очень даже он замечательный человек! Редкий мужчина. Скромный, непьющий. Истинно, что вам Господь Бог счастие послал за вашу добрую душу и золотое сердце…
Пауза.
— А что я у вас матушка-хозяйка попрошу, — прерывает вдруг гостья молчание — не можете ли вы дать мне на недельку швейной машинки?.. А то мой Гришка совсем обтрепался… Обшить бы его…
— Что вы, Арина Ильинишна! Как же я могу дать, если она у нас каждый день в ходу: Семья-то — слава Богу… То то, то сё. С утра до ночи она у нас занята.
— Ну, на недельку могли бы!
— На три дня не могу, милая Арина Ильинишна. Верьте совести!
— Ах, так? Понимаю, понимаю…
— Что вы понимаете?
— Нет, уж… что там! Насквозь вижу вас. Это вы мне за то не хотите дать, что я вашему Петьке давеча, когда вы присылали, утюгов не дала. И не дам! Потому, я знаю вашего Петьку… Возьмет этот дылда утюги, да вместо того, чтобы вам снести — пропьет их…
— Не смейте так говорить о моем сыне!!
— А плевать я, матушка, хотела на твоего сына! Тоже он не очень важная птица! Если бы еще в отца был, а то — так… в проезжего молодца! Ты-то, милая моя (всему городу известно!), был грех — целый год с землемером хвосты трепала! Да и муженек твой тоже — сквозь пальцы смотрел, а? Тоже птица хорошая! Ему бы только в картишки играть… Да еще как он там и играет? Я, чай, больше из рукава карты таскает. А тебе я скажу вот что: ноги моей у тебя не будет, вот что! Чтоб вас тут всех громом побило, паршивцев!! Ты у меня давеча сковородку брала из кухни — отдай, пока я тебе бельма-то не выцарапала… Небось уже сбыла ее татарину, мошенница разнесчастная!! И чего, спрашивается, я таскалась в это гнилое семейство… Тьфу!!!
Это — салопница в обыденной жизни.
А вот — салопница мировая.
Когда у Германии с Англией произошел разрыв дипломатических сношений, император Вильгельм II (император же, все-таки!) написал в письме английскому послу:
«…Отныне буду считать для себя позором когда-нибудь надеть английский мундир»!
А совсем недавно эта вздорная немецкая салопница написала:
«Берлинское правительство доводит до сведения германского общества, что отныне Япония перестала существовать для Германии, как страна, с которой следует поддерживать сношения, установившиеся между европейскими странами».
— И страна ваша жульническая, — кричал разгоряченный Вильгельм, запахивая полы своего поношенного халата, — и ноги моей у вас не будет, и всегда-то вы были продувным народишком… И носы-то у вас плоские, и скулы нехорошие. И все-то вы дрянь противоестественная!.. Тьфу на вас!!
Бедная растерявшаяся салопница.
Немецкий посланник при итальянском дворе пришел к итальянскому дипломату и сказал:
— А вам письмецо есть. Из Берлина.
— Мне? — удивился дипломат. — От кого бы это?
— Не вам лично, а вашему королю. От нашего короля.
Итальянский дипломат положил письмо на подоконник и сказал:
— Хорошо. Передам при случае.
— Нет, при случае нельзя. Это срочное письмо. Вы уж его сейчас прочтите.
— Как же я его прочту, — уклончиво заметил хозяин, — если оно адресовано не ко мне.
— Это все равно… Тут секретов нет от вас. Читайте, читайте!
Итальянский дипломат пожал плечами и распечатал письмо. Прочел:
— «Дорогой старина!»… Однако, — заметил он, отрываясь от письма, — как Вильгельм меня любит! Так прямо и называет: «Дорогой, говорит, старина»!
— Это он не вас, — забеспокоился немецкий посланник, — а вашего короля.
— Ах, да! Верно… Ну-с… чего он там дальше нацарапал? «У нас все благополучно, чего и тебе желаем»… Гм… да! Действительно. «Жена тебе кланяется. Все вспоминает о тебе: какой, говорит, симпатичный, этот итальянский король… Красивый, говорит, такой. Детишки все здоровы, только кронпринц покашливает. У нас все благополучно. Вчера говорил речь народу. Ничего, речишка хорошая вышла. Последнее время дожди идут. В общем, все благополучно. Поехал я было в Ахен, потом вернулся. Скучновато там. У нас вообще, все благополучно. Как поживают твои итальянцы? Чудесный народ! Очень люблю их. Кланяйся там. У нас вообще все по-прежнему, благополучно. А что, было у вас затмение солнца? У нас было. Ты испугался или нет? Смешно как-то: день, а темно и звезды на небе. Но если не считать затмения, то, в общем, все благополучно. Ну, пока всего хорошего. Пиши, если будет время… Целую тебя несчетное число раз. Жена кланяется. Твой дружище Вилли.
P.S. Да! Чуть не забыл… Не можешь ли ты оказать мне маленькую услугу? Тут у нас завязалось нечто вроде войны с Францией, так я бы очень просил, чтобы ты двинул войска на французскую границу… Так себе, маленькая военная прогулка. Пожалуйста, сделай это. Очень обяжешь. Твой Вилли.
P.P.S. Ах, да! Кроме того, Россия, кажется, объявила нам войну. Ну, это пустяки.
P.RS.S. Забыл сказать, что Англия тоже объявила войну. Ну, там, конечно, Бельгия, Япония — всякая мелочь, как водится. Целую. Твой В.
P.RRS.S. Моя жена кланяется твоей и говорит, что вышлет какие-то интересные выкройки. Жду».
Во время чтения письма немецкий посланник следил за итальянцем с затаенным беспокойством, а когда тот кончил, то спросил:
— Ну, что вы на это скажете?
— Да что скажу… Это нехорошо, что кронпринц кашляет. Молоко нужно с эмсом пить. Оно смягчает.
— Нет, я насчет этого вот… посылки ваших войск на границу.
— Каких войск?
— Да ваших же!
— Что вы! У нас и войск никаких нет.
— Как нет? Как же так без войск?
— Так вот и живем. Оно, конечно, неудобно, да что ж делать… Приходится мириться.
— Ну, я не понимаю: как же так, чтобы такая страна, как Италия, не имела войск?
— Представьте! Мне и самому странно. Даже, если хотите, обидно.
— И артиллерии нет?
— Какой артиллерии?
— Ну, пушки там, мортиры разные, гаубицы.
— Была одна пушка, да куда-то закатилась — искали-искали, так и махнули рукой.
— И кавалерии нет?!
— Это, которые на лошадях ездят?
— Да!!
— Таких нет. Да оно, по-моему, и страшно на лошадь садиться. На нее сядешь, а она и сбросит. Еще голову себе расквасишь.
— А вот я давеча, едучи к вам, видел двух солдат с перьями на голове… Шли по улице. А вы говорите… нет солдат…
— Ах, вы об этих говорите? Это чудаки какие-то. Надели на голову перья и ходят. Извольте, мы их пошлем на границу.
— А сколько их?
— Да ведь вы же двух видели? Два и есть.
— Это все, что вы можете сказать?
— Как все! — ахнул итальянец. — Я еще много могу сказать: передайте Вильгельму поклон, поцелуйте от меня кронпринца… Супруге ихней привет… Уходите? Что ж так? Посидели бы. Ну, всего вам наилучшего. Виноват, не сюда… Это камин. Левее дверь. Да нет, то окно!!! Отсюда неудобно. Ну, вот дверь. Джузеппе, пальто его светлости.
У румынского дипломата сидел немецкий посланник и говорил ему:
— А я, знаете, прогуливался по улице, — дай, думаю, зайду.
— И очень мило сделали, — кивнул головой румын. — Сигарку не желаете ли? Что слышно новенького?
— Да так… Ничего особенного. Впрочем, есть маленькая новость: у нас война.
— Слышал. С кем?
— Черт их знает, я уж и спутался. Франция, Англия, Россия, Бельгия…
— Все?
— Все.
— А Сербия?
— Разве и Сербия? — удивился немец. — Я и не знал даже.
— И Япония.
— И Япония?! Смотрите-ка! Первый раз слышу. Я, впрочем, за последнее время не читаю газет. Ничего интересного.
Немецкий посланник закурил сигару и спросил, сделав равнодушное лицо:
— Ну, а вы как живете?
— Ничего. Живем, хлеб жуем.
— Небось, о Бессарабии все мечтаете, плутишки?
— Нет, больше о Трансильвании.
— Трансильванию нельзя, что вы! Она наша. А Бессарабию можно. А? Как вы думаете?
— Ну, как сигарка? — спросил румынский дипломат.
— Ничего, спасибо. Хорошая страна Бессарабия. Богатая.
— Да.
— Ну, так как же вы?
— Ничего, спасибо. Живем, хлеб, как говорится, жуем.
— Нет, я не о том. Присоединяетесь к нам? Ей-Богу, правое дело защищаем.
Румын курил.
— Бессарабию получите. А?
— Нынче-то сигарки хорошие трудно доставать, — заметил румын. — Эта не суховата.
— Суховата. Так как же?
— Настоящие знатоки не любят особенно сухих сигар.
— Нет, я говорю насчет вашего выступления. Присоединяетесь?
— А то иногда бывает и так, — заметил румын. — Принесут тебе ящик сигарок… как будто контрабанда, продадут из-под полы, а потом глядишь: дрянь совершеннейшая.
— Кое-что могли бы мы вам и из славянских земель предложить. Поддержите, а?
— Впрочем, некоторые сигарам предпочитают папиросы. Вы как?
— Как я? Я говорю, что кончайте вашу мобилизацию, да и переходите с Богом границу. Ей-Богу, не раскаетесь. А?
— Вам не дует? — засуетился румын.
— Нет. Так как же, а?
— А то здесь как будто сквозняком тянет.
Повесив голову, долго молчал немецкий посланник. Встал, вздохнул:
— Ну, пойду я.
— Что ж вы. Посидели бы. Всего хорошего. Нет, нет, это не шапка. Это диванная подушка. Шапка в передней. Ну, стоит ли так расстраиваться — плюньте, ей-Богу! Может быть, обойдется.
У болгарского дипломата сидел немецкий посланник и говорил:
— Что захотите, то вам и дадим. От Сербии кусок отщипнем — вам дадим; от Турции отщипнем — вам дадим. От Болгарии отщипнем — вам да…
— Как от Болгарии отщипнете?! — испугался болгарин. — Болгария-то, ведь, наша!
— Ах, да… верно. Ну, от Румынии отщипнем, от Италии.
— Мы бы и от Греции хотели, — заметил болгарин.
— И от Греции можно. Как только война кончится, сейчас же вам и прирежем.
— Как, когда кончится? Вы нам сейчас дайте.
— Да как же сейчас, когда еще ничего неизвестно. Вы только начните войну, а там уж видно будет…
— Нет, так нельзя. Мы, болгары, так не можем. Сначала дайте от Сербии кусок.
— Да поймите ж вы, чудак вы человек, что мы еще воюем с Сербией!.. Какой кусок мы можем вам отдать. Ну, берите ее всю. Хотите?
— Это незавоеванную-то?! Нет, вы раньше завоюйте.
— А на что вы нам тогда, когда мы все завоюем. Тогда вы нам не нужны.
— Ну, и не надо. Иначе мы не согласны.
— Я не понимаю: как же вы можете авансом просить то, что мы должны завоевать с вашей помощью?!
— Мало что вы не понимаете. А мы понимаем.
— Значит, — это отказ?
— Что вы! Это согласие, только на определенных условиях.
С тоской в глазах поднялся немец с кресла.
— Собираетесь уходить? Прощайте. Нет, нет — ему не надо подавать руки, это слуга. Да вы не расстраиваетесь.
Немецкий посланник сидел у турецкого дипломата и говорил ему:
— Ну, Турция-то, я надеюсь, нас поддержит?
— Сколько угодно! — горячо сказал турок.
— Нет, серьезно?
— Конечно! Мы любим Германию и все для нее сделаем!! Hoch!
— Спасибо. Сердечное спасибо. Мы уж вас не оставим, и если что понадобится…
— Понадобится! — торопливо подтвердил турок. — Прежде всего, деньги понадобятся.
— Маловато их у нас теперь, — поморщился немец, — ну, да ладно. Дадим.
— Съестных припасов тоже, — сказал турок.
— Так вот мы вам денег дадим, а вы себе на них и купите съестных припасов.
— Нет, деньги нужно отдельно, а припасы отдельно…
— Хорошо, — вздохнул немец. — Делать нечего!
— Оружие потом надо. Артиллерию.
— Неужели у вас нет?
— Милый, откуда?! Все младотурки раскрали. Броненосцы потом надо.
— Флота тоже нет?
— Милый, откуда?
— Ну, вы броненосцы можете у нас купить.
— Можно. Дадите денег, так мы купим.
— Странно это как то выходит. На наши же деньги… Ну, хорошо. Теперь все?
— Почти все. Да! Солдат еще нужно.
— А ваши солдаты?
— Какие там наши солдаты. Одна грусть.
— Позвольте, — задумчиво заметил немец. — Если мы даем вам деньги, вооружение, флот и солдат — какой от вас толк?
— А моральное удовлетворение, что хоть Турция да с вами?! Этого мало? Впрочем, если не хотите…
— Хотим! — испугался немец. — Ей-Богу, хотим!
И тут же от избытка чувства заплакал на плече турецкого дипломата.
Новый союзник одной рукой любовно обнял немца за талию, а другой деликатно вытащил из галстука плачущего немца бриллиантовую булавку…
…Когда Вильгельм II вышел к министрам, лицо его сияло торжеством.
Вышел он, немного сгорбившись и заложив большой палец правой руки за пуговицу жилета. Стал быстро ходить по комнате, отчего полы его серого сюртука развевались.
Говорил быстро, отрывисто…
— А? Что? Министры? Хорошо! А? Да! Что? Большая радость! А? Да. Что? Прекрасное известие! Чудесное! А? Что? Вот, получил письмо!
Он вынул из-за борта своего серого сюртука большой пакет и, откинув со лба прядь волос, стал читать:
— Дорогой друг и брат! Знаю, что ты сейчас испытываешь затруднительное положение, и поэтому иду к тебе на помощь со всем своим войском… Надеюсь, что две мощных армии — твоя и моя — соединившись, отразят дерзких врагов с востока и запада! Два таких короля, как мы с тобой, не могут не победить!
Довольная улыбка заиграла на лице его.
— А? Что? Каково? Нет, я им еще устрою Аустерлиц!..
— От кого же это письмо? — спросил заинтересованный военный министр.
— А? Что? Я, признаться, не разобрал! Подпись неразборчива… Очевидно, от какого-то короля!
— Позвольте-ка мне… Тут подписано немного странно: «твой тетка В.».
— Не может быть, что бы «твой тетка», — усумнился морской министр. — Наверное — «твоя тетка»… Кто бы это мог быть? «В.»… «В.»…
— Может быть, Виктория? — робко спросил министр колоний.
— Какая там еще Виктория?!
— А эта вот… Английская королева Виктория…
— Какая же она ему тетка? И потом она ведь покойница?
— Да, положим, верно. Покойница.
— Ну, вот, значит, и не суйтесь со своими догадками. Безработный, а туда же!..
Министр колоний заморгал глазами и свесил печально голову.
— Кто бы это мог быть: «твой тетка В.»? Немножко татарский или турецкий оборот речи…
— Может быть, это турецкий султан пишет?
— Какая же он тетка нашему императору?! Все-то вы вздор говорите. Молчали бы лучше, безработный!..
— Ваше величество, — обиженно сказал министр колоний, — что они меня все дразнят… Скажите им!
— Ну, ну, господа, потише тут. Так вы думаете, что это письмо от турецкого султана?
— Не иначе.
— А почему же, действительно, подписано: «твой тетка»?
— Ну, турок — мало ли. Взял и написал. Может быть, он хотел этим просто подчеркнуть, что относится к вам, как любящая тетя к племяннику.
— А почему ж инициал стоит: «В.». Ведь турецкий султан вовсе не «В.».
— И то верно. А знаете что? Давайте, возьмем карту обеих полушарий и посмотрим — из какой страны могли это написать? Берите красный карандаш, зачеркивайте те страны, которые не могли написать. Ну, конечно, — Германия и Австро-Венгрия — зачеркнули?
— Есть.
— Теперь зачеркните всех, кто с ними воюет: Россия, Франция, Англия, Бельгия, Сербия, Япония… Уф! Диктуйте вы, секретарь, я устал.
— …Есть? Теперь зачеркивайте страны, объявившие нейтралитет.
— Есть. Зачеркнуто.
— Ну, какие страны остались?
— Соединенные Штаты, Турция, Сиам и Абиссиния…
— Так-с… Ну, Сиам и Абиссиния, конечно, вздор… А вот Северная Америка… Позвольте! Как там зовут президента?
— Вильсон.
— Ну, вот! Он, значит, и написал.
— Предположим, — критически заметил морской министр. — Но опять-таки: какая же он тетка нашему императору?
— Да… Соображение правильное. Ваше величество! Вы не в родстве с Вильсоном?
— Именно?
— Ну… не приходится ли он вам, гм!.. Теткой. Эти династические родственники так перепутались…
— Мм… не думаю. Впрочем, можно навести справку.
— Да нет, господа, это вздор! Не может же президент Соединенных Штатов, интеллигентный человек, и вдруг написать, как торговец рахат-лукумом: «Твой тетка».
— И то верно.
— Да позвольте!! — вскричал вдруг министр колоний. — Откуда вы взяли, что тут написано: «тетка»? По-моему, тут стоит «тезка»!
— Ну, конечно!
— Эх, ты, голова с мозгами: «тетка»… Конечно, — тезка. «Твой тезка В.».
— Значит, Вильгельм? Кто же из королей носит еще имя Вильгельм?
— Вильсона-то как зовут?
— Что вы пристаете с вашим Вильсоном? Вудро его зовут!
— Ну, вот. Может быть, по нашему — Вильгельм, а по ихнему, по-американскому — Вудро.
— Очень возможно, по-нашему, по-немецки, министр колоний, а по-ихнему, по-американски — лошадь.
— Ваше величество! Прошу меня оградить… Я не намерен вовсе…
— Господа! Прошу тише!.. Это невыносимо!! Прошу исполнить то, что я вам скажу! Хотя мы и не можем пока выяснить имени короля и название страны, которая благородно и великодушно идет нам на помощь, но, тем не менее, факт посылки нам вооруженной помощи и обещание содействия — налицо. Я, конечно, пока воздержусь от опубликования моему народу этого письма полностью, но в общих чертах мы обязаны ознакомить немцев с этой радостной вестью. Заведующий прессой — распорядитесь!
В тот же вечер по всем берлинским улицам носились тучи мальчишек, у которых нарасхват раскупались следующие телеграммы:
«Доводим до сведения нации, что одна мужественная и великодушная держава идет к нам на помощь. Название этой державы, а равно и имя ее благородного короля — пока по тактическим соображениям опубликовать невозможно. Подписано: Вильгельм II, император Германский, курфюрст Бельгийский, владетельный князь Либавский».
Ясный теплый закат окрашивал печальным светом неубранные поля и пустынную дорогу, по которой ехали на ослах два всадника.
Один был высок, длинноног и тощ, другой широк в плечах, толст и ростом ниже первого.
Высокий, худой — с виду казался начальником, толстый же по наружному виду больше походил на подчиненного, оруженосца длинного.
Ослы медленно брели по пыльной дороге, а всадники тихо беседовали между собой, изредка приподымаясь на стременах и вглядываясь вдаль.
— Теперь, вероятно, уже недалеко до Берлина?
— Да. Я думаю, близко.
— То-то, вероятно, Вильгельм мне обрадуется.
— А еще бы. Ему, я полагаю, сейчас, ой-ой, как круто приходится.
— Да… Уж такова наша королевская участь! — вздохнул длинный, подбирая ноги в сапогах, подошвы которых шаркали об укатанную дорогу…
— Приятный сюрприз вы ему устроите, — заметил толстый.
— Это мой долг. Короли должны в беде помогать друг другу.
— Я думаю, что и он вам поможет, а? Как вы думаете?
— Надеюсь.
— И тогда вы мне заплатите жалованье за два месяца.
— Ой, Додо, смотри, — пригрозил длинный всадник. — Будут на том свете черти за твое корыстолюбие жарить тебя на серебряной сковородке.
— Там еще видно будет. А сейчас мне без жалованья никак невозможно.
Желая замять разговор, длинный всадник приподнялся на стременах и спросил:
— Что это за кирпичные дома там виднеются?
— А это уже городские дома. К Берлину подъезжаем. Подъехали…
У королевского дворца толстый первым спрыгнул с осла и взбежал по ступенькам.
— Доложи, — сказал он слуге, — что к его величеству король приехал!
Услышав голоса, Вильгельм выглянул из дверей и с любопытством спросил:
— Кто приехал?
— Я, — сказал толстяк. — Мое имя Пренк-Биб-Дода. А со мной король. Приехал к вашему величеству, как союзник…
— Какой король?
— Обыкновенный албанский король, ваше величество… Морет Вид.
— Тьфу! — плюнул Вильгельм. — Вот не было печали… Где же он?
— Да вот, из окна можете видеть. На осле.
— Вот этот?
— Ну, да. Тот, что наверху, тот Морет Вид, а что внизу, под ним — тот осел, — пояснил обстоятельный Пренк-Биб-Дода. — Прикажете пригласить его величество?
Взор Вильгельма померк.
— Э, да уж все равно… Зови.
В передней собрались все министры.
— Его величество Моред Вид, — доложил церемониймейстер.
— Свидание двух королей, а? Это не фунт изюму, — подтолкнул локтем общительный Пренк-Биб-Дода одного из министров. — Историческая минутка, а? Дозвольте папироску — смерть курить хочется.
— Что вы! Как же можно при королях курить, — возразил укоризненно министр.
— Э, видали мы их!.. За два месяца жалованье не плачено… Прямо хоть с моста, да в воду!
— Ваше величество! — сказал Вид, приближаясь к Вильгельму. — Две могущественные нации — немецкая и албанская, — протягивают друг другу руки. В союзе с нами вы победите весь мир, хотя бы он состоял из дьяволов! Вся Албания, как один человек, встала на защиту Германии.
— Врет и не краснеет, — шепнул непосредственный Пренк своему соседу, министру.
— Почему?
— Да ведь нас с ним еще на прошлой неделе из Албании выставили… Насилу мы ноги унесли.
— Как же он говорит, что вся Албания «как один человек», встанет за Германию?
— Как один человек? Это — он обо мне говорит.
Растроганный Вид продолжал:
— Ваше величество! Албанский король (он указал на себя), албанское войско (указал на Пренка-Биб-Доду), албанская артиллерия (хлопнул себя по поясу, за которым был заткнут пистолет), албанская кавалерия (подошел к окну и указал на двух понурившихся ослов) — все это, ваше величество, к услугам Германии!!
— Только чтоб жалованье за два месяца заплатили, — напомнил деловой Биб-Дода.
Но голос его был заглушён десятком глоток, из которых вырвалось могучее, как лесной ураган:
— Hoch!!
Растроганный Вильгельм утер слезу и сделал знак, что хочет говорить.
— Господа! — сказал он. — Благодарю мужественный албанский народ за то, что… за то… Ну, одним словом, как говорится — с паршивой собаки хоть шерсти клок!..
И, махнув рукой, император удалился во внутренние апартаменты…
— Это что же эт-то такое, а? — угрюмо спросил русский, упершись кулаками в боки.
— Да, действительно! Как назвать этот поступок? — подхватил француз, подозрительно поглядывая на болгарина.
— Нечего сказать, — хороши, — покачал головой огорченный, в свою очередь, англичанин. — Разве можно так поступать?
— А еще славяне! — упрекнул серб.
— Немцы вы, — болгары, — а не славяне, — съязвил черногорец.
Болгарин замахал руками.
— Тише, господа, тише! Не все сразу… В чем дело?
— Нечего прикидываться, — с горечью сказал русский. — Будто не знаете…
— А вот же, ей-Богу, не знаю, — воскликнул болгарин, ударив себя в грудь кулаком. — Да в чем дело, господа? На что вы обижены? Кажется, нейтралитет я держу…
— Держите?! Нечего сказать, хорошо держите… А зачем шестьсот немецких солдат через свою страну в Турцию пропустили?
— Это не мы пропустили, — сказал болгарин. — Это, наверное, какая-нибудь другая страна пропустила. Это Норвегия пропустила.
— Не говорите вздора! Где Норвегия, а где Турция! Мы имеем сведения, что это вы пропустили их через свою страну.
— Во-первых, мы их через свою страну не пропускали, — внушительно заявил болгарин. — Во-вторых, их было не шестьсот, а пятьсот девяносто восемь! А в-третьих, когда они проезжали, мы не знали, что это немцы.
— Кто же они такие были, по-вашему? Едут из Германии в Турцию, взяли целый поезд, говорят по-немецки.
— А мы думали, что это — американцы!
— Да, ведь, по-немецки же они говорили?!
— Ну, да. Мы думали, что это — образованные американцы, которые на разных языках говорят.
— Почему же вы у них никаких документов не спросили? Ведь, теперь время тревожное!
— Мы забыли. Захлопотались, знаете. До того ли.
— Ну, отговариваться вы можете, как угодно, а нейтралитет вы все-таки в пользу Германии нарушили!
Болгарин заплакал.
— Грех вам нас обижать. Мы — народ маленький, все нас угнетают… А тут вы еще нас ругаете. Грех вам!
— А зачем немцев пропустили?
— Что вы пристали — зачем, да зачем? Вот мы сейчас дипломатическое объяснение вам напишем — вы и узнаете, зачем.
Через несколько часов союзникам был представлен следующий официальный документ болгарского правительства:
«Болгарское правительство самым категорическим образом утверждает, что оно не имело никаких сведений о предполагавшемся проезде немцев или иностранцев в специальном поезде».
«Болгарское правительство считает необходимым протестовать против подозрений, которые могли бы быть высказаны относительно искренности его решения соблюдать строжайший нейтралитет»[1].
— Врут, наверное, шепнул француз русскому. — Белыми нитками шито.
— Ну, ладно, — сказал русский. — Но только, чтобы это было последний раз.
— Господи! Да разве ж мы, что же! Нешто ж мы! Куда же это!.. Да не доведи Господи! Да если что, так уж что же это будет!.. Уж будьте покойны! Маковой росинки во рту не будет.
— До маковых росинок и до вашего рта нам нет дела… Маковых росинок может быть во рту сколько угодно. А немцев пропускать не имеете права. Слышите?
Болгарин поклонился и ударил себя кулаком в грудь так, что внутри что-то зазвенело. Он покраснел и подумал про себя:
— Эки черти эти немцы! Платят золотом — не могли чеком заплатить!
— Что это у вас звенит?
— В груди что-то неладно. Годы мои уж не те.
Русский, француз, англичанин, серб и черногорец пожевали губами и, ничего не сказав, ушли.
На пограничной болгарской станции происходила страшная суматоха: немецкие драгуны загоняли в товарные вагоны своих лошадей, грузили на платформы пушки, садились сами в вагоны и вообще шумели невыносимо.
Шумели так, что подошел даже начальник станции в сопровождении двух болгарских офицеров.
— Что это вы, братцы? — спросил он, почесывая затылок.
— В Турцию едем, — отвечал командир.
— А вы кто же… турки?
— Нет, мы так… вообще.
— Кто же вы по национальности?
— Мы оптимисты.
— А-а. Не был там. Не знаю. Сколько же вас?
— Нас-то? А полторы тысячи.
— Зачем же вы едете все вместе?
— Да так компанией, знаете, веселее.
— Это и верно. Вы извините, что я вас так подробно допрашиваю, но время сейчас тревожное, мы держим нейтралитет, и нам нельзя допускать, чтобы немцы проезжали в Турцию. Вы, значит, не немцы?
— Мы драгуны.
— Не был, не знаю. А что это за странная у вас одежда? У всех одинаковая.
— Мода у нас такая.
— Красивая мода. Красные штаны, голубые куртки… Очень мило! А что это у вас на плечах такие штучки с номером? Для чего это?
— А это номер дома, где живет каждый.
— А это, знаете, не так глупо! Скажем, человек напился пьяный, ни «папа», ни «мама» не говорит… Где он живет? Куда его отвезти? Неизвестно! А тут — поглядел на плечо — вот он где! А знаете?.. Меня удивляет только одна вещь…
— Что именно?
— Зачем это у вас сбоку такие длинные кривые ножики висят?..
— Это для разрезания книг. Читаешь, скажем, книгу, а она неразрезанная. Возьмешь и разрежешь.
— Образованные, — восторженно шепнул начальник станции болгарскому офицеру. — Слышали?
— Да! — с уважением качнул головой болгарский офицер. — Если у них такой длины ножи для разрезания книг — какой же величины должны быть книги!..
Начальник станции в это время хозяйским оком заглядывал во все вагоны… Остановился. Удивился.
— Господи, Ты Боже мой! Это ваше?
— Наше.
— Что это такое?
— Это? Позвоночное, однокопытное.
— А совсем, как лошадь.
— Что вы! Как можно… Разве мы допустим.
— Для чего ж вы их везете?
— Просто привыкли к ним. Будем по улице на ленточке водить.
— Чудеса в решете! Если бы вы не сказали, что это позвоночное однокопытное, — прямо бы можно подумать, что лошадь.
— Да, ведь, на лошади ездят? — спросил командир драгун.
— Ну, да. Ездят.
— А это само сейчас ехать будет. Какое же оно — лошадь?
— И то верно.
Потом начальник станции взглянул на одного солдата и улыбнулся.
— Что вы?
— Какая у него смешная штука за плечами. Вроде дудки, а внизу на конце деревянное…
— Да… Хорошая штука. Машинка для снимания сапог.
— Что вы говорите! Как же их снимать?
— Очень просто. Вы сразу поймете. Берется эта штука и ставится в угол. Потом человек садится на стул или на кровать и снимает рукой сапог.
— Ловко удумано! Этакую штуку только немец и мог выдумать. Да, послушайте… Может, вы немцы?
— Говорят же вам, что мы кавалеристы.
— Не знаю, не был. А это что? Ой-ой… какие большие. Это ваше?
Немец погладил рукой дуло пушки и сказал:
— Наше.
— Что это такое? Первый раз вижу: труба, колеса, ящики какие-то…
— Да это труба.
— Для чего ж она?
— Труба-то?
— Да.
— На солнце смотреть.
— Зачем?
— Это астрономический прибор, понимаете? Будем наблюдать затмение солнца.
— Эва! Хватились… Да, ведь, затмение было!
— Что вы говорите?!
— Конечно. Уже недели две, как было…
— Экая досада! Даром только таскать с собой придется, — вздохнул командир.
— Жаль мне вас, — сочувственно засмеялся начальник станции. — Влопались вы! Ну, сделаю вам, так и быть, одолжение. Ничего не возьму за провоз этих штук!
— Спасибо. Вы бы уж и за людей ничего не брали. Ну, за что, в самом деле? Ведь, они такие же люди, как и мы с вами… Вагонов вам не испортят… А паровоз, все равно, даром гуляет.
— Положим, это верно, — нерешительно сказал начальник станции. — Ну, ладно. Поезжайте так. Когда-нибудь сочтемся!
Поезд тронулся…
— Опять вы пропустили полторы тысячи немецкой кавалерии?! До каких пор это будет продолжаться? И амуницию? На что это похоже?!
— Так это… пушки были? — вскричал обескураженный болгарин. — То-то мы смотрели, как будто дуло… колеса… А они говорят, что это для затмения солнца!.. Значит, это немцы были?
— Немцы!!! Конечно, немцы!!!
— Кто бы мог подумать?! Ну, и народ… Всякого вокруг пальца обведет. А уж, кажется, мы так осторожны были — все расспросили…
— Свинство это, вот что я вам скажу!!
— Грех вам так на нас кричать. Конечно, нас всякий обидеть может, всякий унизить может, а за что, спрашивается? За то только, что мы простой, беззащитный народ!.. Да?..
Император Вильгельм долго ходил по кабинету… Изредка подходил к электрическому звонку, протягивал руку, но сейчас же и отдергивал.
Наконец решительно подошел к звонку, пробормотал сквозь зубы какое-то немецкое слово и позвонил.
— Что прикажете, ваше величество?
— Почему мне ничего не докладывают о победах?
— «Черта лысого тебе доложишь, если побед нет», — подумал адъютант, а вслух, как немец обстоятельный, спросил:
— О победах с чьей стороны прикажите доложить, ваше величество?
— Глупый вопрос! Ступайте.
И снова зашагал, погруженный в задумчивость Вильгельм.
— Ну, что?
— Изволили звонить, ваше величество?
— Да. Ну, что?
— А что?
— Победили?
— Пока нет.
— Глупый ответ. Ступайте.
— Ну, что?
— Звонили, ваше величество?
— Э, черррт! Не мог же звонок сам зазвонить?! Конечно, звонил. Ну, как?
— Имею честь поздравить ваше величество с победой!!
— Да, что ты говоришь?! Приятно, приятно… Где? Кто? Как?
— На русской границе, ваше величество. Полная победа немецкого оружия! Немецкие войска уже в Эйдкунене!!
— Молодцы ребята! Рад, рад… Только постой… Ведь, Эйдкунен наш?
— Так точно. Наш.
— Так какая же это победа, если Эйдкунен наш?
— Как какая победа? Обыкновенная. Немецкие войска уже в Эйдкунене; вы подумайте, а?
— Тут что-то странное… Ведь до войны Эйдкунен был наш?
— Наш.
— Ну, вот! Какая же это победа, если и был наш, и есть наш?
— Гм… да… Что-то тут такое случилось… Действительно странное… Однако, генеральный штаб сообщает именно в этих выражениях: «Немцы уже в Эйдкунене. Полная победа немецкого оружия!»
— Загадочно.
— А, может быть, случилось так, ваше величество: Эйдкунен, действительно был наш, а потом его взяли русские, а потом мы взяли у русских.
— Черт знает, ничего тут не разберешь. Гм!.. Ну, ладно, пусть победа…
— Hoch, ваше величество!
— Hoch, так hoch! Только вы бы лучше не тут кричали, а там, на улице… Ступайте.
— Ну, что?
— Изволили звонить, ваше величество?
— Нет, вот взял да ногой нечаянно зацепил за звонок! Раз был звонок, значит звонил! Ну, как?
— Имею честь донести — полная победа германского оружия! Немцы уже в Дрездене!!
— Как… в Дрездене? Ведь, Дрезден-то какой город? Немецкий?
— А еще бы, ваше величество, конечно, немецкий!.. Раз уж немцы ворвались в город, поневоле город будет немецким. Hoch! Hoch!
— Что вы тут кричите, как осел!.. Вы лучше скажите, какая это победа, если Дрезден и раньше был немецким городом?..
— Разве?..
— Да, ведь, Дрезден-то все время был нашим?..
— Действительно, нашим.
— Ну, какая же это победа, если наши войска в нашем же городе?
— Чудеса! Действительно, если хорошенько разобраться… Войска — наши и город — наш. Наши войска вошли в наш же город… Действительно, какая же это победа?.. Ничего особенного. А знаете, на первый взгляд, когда эти мальчишки с телеграммами орут: «Полная победа! Неприятель бежит: наши войска уже в Дрездене» — так кажется, что и, впрямь мы победили… Теперь-то я вижу, что тут дело не ладно!.. И потом меня уже смущает эта фраза: «Неприятель бежит!» Как бежит? Куда бежит? Хорошо, если от нас бежит… А если он за нами бежит? Довольно туманно…
— Надоели вы мне вашими рассуждениями. Ступайте!
— Изволили звонить, ваше величество?
— Нет, это муха села на кнопку! Молния ударила в проволоку! Звонок сошел с ума и сам звонит!! Ух, как вы мне все надоели!.. Конечно, звонил! Ну, что нового?
— Победа за победой! Наши войска уже под Кельном!
— Черти вас раздери с такой победой! Кельн-то, ведь, наш?!
— Ну, так что? И слава Богу, что наш.
— Что ж тут особенного, если наши же войска под нашим же Кельном. Где тут, к чертям собачьим, победа?
— А по-моему, если бы не наши, а русские войска стояли под Кельном — вот это было бы поражение. А раз стоят наши — и слава Богу!
— Значит, по-вашему — победа?
— Обязательно. Hoch!
— Ну, черт с вами — hoch!
Немецкий отряд, делая разведку, поймал в поле русского мужика.
— Стой! — сказал командир. — Всыпьте ему, ребята! Дайте ему хорошенько… Бейте сначала по спине, по животу, а потом расквасьте ему голову. Вот так… Разбейте ему корпус, ребятки!.. Hoch!
— Hoch!
— Что это у него там в узелке? Хлеб? Мясо? Забирай его!..
— Чего вы ко мне врываетесь, как казак, без доклада? Я, ведь, не звонил!
— Срочное известие, ваше величество! Победа! Наш отряд разбил русский корпус!!
— Как разбил?
— На голову. И захватил обоз с хлебом и мясом… Неприятель бежал.
— А сколько было этого неприятеля?
— Вообще, неприятель… Бог его знает сколько. Только доносит главный штаб, что русский корпус разбит совершенно наголову, неприятель вырвался и убежал.
— Свершилось, — прошептал Вильгельм, скрестив руки на груди и загадочно глядя в даль. — Я — второй Наполеон.
— Звонили, ваше величество?
— Нет, нечаянно письменный стол уронил на кнопку звонка. Звонил-с!! Скажите мне… только откровенно… Похож я на Наполеона?
— Да Господи же… как две капли воды!..
— Ну, серьезно?
— Да ей-Богу. Прямо я, как зашел сюда, так и думаю: кажется, Наполеон сидит… Как же это он попал сюда?
— Нет, вправду?
— Да уж будьте покойны. Даже я испугался. Что это, думаю, за наваждение: Наполеон давно мертвый, а, между прочим, сидит в кабинете нашего императора… Hoch!
— Что?
— Я говорю: hoch!
— Ну, ладно, надоел… Ты мне лучше скажи вот что: в лице-то у меня есть что-нибудь наполеоновское?
— Ваше величество! Масса! Так вот глядишь и думаешь: Корсиканец! Форменный корсиканец!
— Ну, уж ты скажешь тоже… А вот у меня усы, а тот был бритый…
— А это мы в один момент сделаем… Эй, портной! Парикмахер!
— Пока что, надо бы мне несколько фраз для потомства сочинить, а? Как ты думаешь?
— Да хорошо бы… У Наполеона и у других — их уйма… Вот, например, хорошая фраза: «В мои годы Александр Македонский завоевал весь мир».
— Ты скажешь тоже! Как я могу это «воскликнуть», если вдвое старше Александра Македонского… Молодому Наполеону хорошо было это говорить…
— Ну, скажите что-нибудь вроде: «Нет больше Пиренеев».
— Как так нет? Ведь они есть?
— Я не знаю. Так вообще говорится… Ну, скажите: «Нет больше Москвы!».
— Неудобно. Я скажу: «Нет больше Москвы», а мне ответят: «Нечего там врать — есть Москва».
— Да… это действительно… «После меня, хоть потоп» — не то. «Америка для американцев» — не то… Черт его знает, чем раньше люди прославлялись?… Возьмет какой-нибудь Алкивиад, отрубит хвост собаке — и знаменит! Высечет Ксеркс плетями море — и знаменит! Поставит Колумб яйцо на стол — и знаменит! А попробуйте вы это сделать!..
— Да уж… Отрублю я хвост собаке — скажут: «Экий дурак, этот Вильгельм! И зачем только собаку мучает». Высеку море — смеяться будут: «С ума сошел, скажут, этот Вильгельм… Как дитя малое… Самого бы его хорошенько!»…
— Идея! Соберите побольше солдат ваше величество, да и загните им: «Ребята! Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!».
— Каких пирамид?
— Ну, пирамиды построить можно…
— Да, ведь, пирамиды совсем свежие будут… Нет, нехорошо. Громоздко… Для одной фразы… Нет, я знаю, что я скажу!.. «Ребята, — скажу я, — ребята! Всыпьте, как следует, этим русским свиньям!».
— Великолепно, ваше величество! Образно, крепко и сильно. Hoch! Прикажете записать для потомства?
— Ну вот… Мы сейчас сделаем из вас Наполеона… Парикмахер! Брей ему усы!
— Что вы! Неужели, мои прекрасные, знаменитые усы пропадут?
— Не пропадут… Мы их на лоб вам наклеим. Знаете, знаменитый наполеоновский клок волос на лбу… У нас ничего не пропадет! Каска? Каску мы снимем, пусть себе под кроватью стоит… Сюртук! Есть сюртук? Так… серый?… Серый. Натягивайте! Что? В груди широк? Что?! В животе тесно?.. Ничего. Зато наполеоновский… Панталоны теперь надевайте… Да осторожнее. Шпоры! Шпоры! Эх, вы… Все панталоны шпорами разорвали!.. Так… Треуголку ему на голову. Эх-ма! До плеч она вам… Велика! Ну, ничего. Подложим внутрь десяток телеграмм о наших победах — она и будет на голове держаться… Теперь сделайте умное лицо… Трудно? Ну, ничего, постарайтесь! Ну, сойдет. Руку заложите за борт сюртука. Так. Заложили? Хорошо, что рука есть; а то скоро нечего будет и закладывать… Готово? Все? Ну, вот. Прямо форменный Наполеон. Теперь только…
— Что? Что «только»?
— Теперь только остается перевезти вас на остров св. Елены, — и все будет, как следует!!
Войдя в кабинет, я увидел странную картину: хозяин дома Канапухин вместе с тремя друзьями сидел за большим пустым столом, посредине которого, как остров среди безбрежного моря, высилась небольшая копилка, — сидел и молчал.
Молчали и все три гостя.
Изредка только кто-нибудь из сидящих лукаво улыбался, но тотчас же незаметным усилием сгонял улыбку с сияющего лица.
— «Типичное заседание идиотов», — подумал я, а вслух сказал:
— Как? Вы сидите все вместе и никто из вас не пьян??! И батарея пустых бутылок не красуется среди вас?
Зрелище, действительно, было редкостное…
— Будешь тут пьян, — проворчал гость Клинков, — когда нигде не достанешь никакого напитка!
— Не пить же политуру, — криво улыбнулся Громов. — Иль лак.
— Хотя я предлагал Громову купить лакированный комод на рынке и нализаться лаку в буквальном смысле слова.
— Глупо. Ты уже этот дешевый каламбур разнес по всему Петербургу.
Раздался звериный рев и несколько рук, схватив копилку, протянули ее сказавшему.
Тот пожал плечами, вынул рубль, опустил в копилку и испытующе поглядел на меня.
— Ты ничего не знаешь?
— Ничего, — отвечал я, немного удивленный всем предшествующим.
— И ни о чем не догадываешься?
— Н… нет.
— Ну, то-то. Где ты сейчас был?
— Гулял по улицам. Вы знаете, города просто не узнать…
— Какого города? — спросил Громов с дурацким удивлением.
— Как, какого? Нашего же; Петербурга.
И опять, как прежде, раздался радостный полузвериный рев. Несколько рук снова схватили копилку и протянули ее мне.
— Клади рубль!
— Опускай, опускай, не кочевряжься!
— Господа! За что?..
— Сказал «Петербург», вместо «Петрограда!» Мы установили штраф за это — один рубль.
— Да вы что тут делаете?
— А вот сидим, разговариваем, подкарауливаем друг друга… Кто ошибется в разговоре — снимаем с него рубль.
— В чью пользу?
— В пользу семейств запасных.
Я опустил рубль в кружку и сейчас же хладнокровно заявил:
— Считаю это неправильным.
— Почему?
— Очень просто. Где, по-вашему, должна находиться центральная организация помощи семействам запасных всей России?!
И я с силой стукнул кулаком по столу.
— Как где? — удивился простоватый Клинков. — Ясно где — в Петербурге!
— Положи рубль в копилку! Зачем сказал — «Петербург»?..
— Изволь, я положу. Но только не понимаю, почему ты не согласен.
— Теперь, когда ты положил рубль, я согласен. Только это мне и нужно было… А теперь, господа, бросим и поговорим серьезно. Вы знаете, у меня большое горе.
Я упал на стул, охватил голову руками и тихо застонал. Все заметно встревожились.
— Что такое?!
— В чем дело?!
— У меня пропал без вести брат…
— Где пропал?!. В Германии?
— Нет…
— В Австрии?
— Нет, нет… Здесь он пропал…
— Где же он жил?
— Да здесь же, Господи! — вскричал я с лицом, искаженным отчаянием.
— Где же здесь? В России?
— Да…
— Где же именно в России?
— Да здесь же, Боже ты мой!
— Где «здесь»? Это понятие растяжимое…
— Грех вам издеваться надо мной, — простонал я, тихо рыдая. — Если я говорю здесь — значит, здесь.
— Да где же здесь? В Петербурге, что ли?!!
Я отнял руки от лица, вытер глаза платком и усмехнулся.
— Опусти рубль. Сказал «Петербург».
— Ах, черт! Опять я попался. — У меня уже и рублей не осталось. Ну все равно разменяю… Так, где же он жил-то?
— Кто? — удивился я.
— Да брат твой!!
— Нигде он не жил. У меня и брата нет…
— А как же ты говорил…
— Ничего… Соврал. В пользу семейств запасных — не грешно.
— Тьфу!!
Все рассмеялись, но тотчас же, насторожившись, поглядели на меня…
— Ну, серьезно — довольно, — устало сказал я. — Подурачились и будет. А то ведь так и разговора нельзя вести.
— А, может, ты опять какую-нибудь гадость подстроить хочешь, — недоверчиво сказал Клинков.
— А ты не спи, — усмехнулся я. — Положим вы, южане, все сонные.
— Кто это южанин? — изумился Клинков.
— Да ты же!
— Я! С самого рождения был петербуржцем и…
— Опусти рубль!!!
— То есть, петроградцем, я хотел сказать.
— Поздно. Опусти рубль!
— У меня три рубля. Рубль я, положим уже должен…
— А ты ошибись еще раз. Как раз и выйдет три рубля.
— Ни за что!
— Очень мило!.. Очевидно, тебе рубля на этакое дело жалко. Вот москвичи не такие…
— Почему?..
— Вы знаете, сколько Москва собрала в день флагов? Свыше трехсот тысяч!!
— Так в Москве зато два дня собирали.
— Ну, так что же?
— А не один день?
— Причем здесь один день?
— В один день меньше наберешь.
— Кто наберет?
— Всякий.
Я помолчал, немного разочарованный.
— Гм… да! А зато в Москве продавали флаги всех держав…
— И у нас тоже! — ревниво возразил Клинков.
— Где это у вас? Во втором Парголове? В Мустамяках?
— Зачем в Парголове… Здесь.
— Да где? Где здесь?
— В Петрограде, — усмехнулся Клинков.
— Это называется — уйти парадом против переднего пояса, — засмеялся хозяин.
— Бог с ним, — добродушно махнул я рукой. — Все-таки я преклоняюсь перед москвичами. А еще говорят, что они сухой, черствый народ, что все они помешаны на чинах, что все сплошь бюрократы.
— Кто говорит это о москвичах? — не утерпел Клинков, завозившись в кресле.
— Все говорят, — подтвердил я, тупо глядя на него.
— Чепуха! Это, скорей, типичные петербургские черты, которые…
— Тсс! Вот теперь ты можешь опустить все три рубля… И сдачи не нужно. А в остальном ты, конечно, прав.
— Опустить я опущу, но только ты свинья. И разговаривать с тобой не хочу!
— Ну, ладно… Теперь уж серьезно — бросим. Надоело. Читали последние телеграммы?
Все обрадовались перемене разговора облегченно вздохнули, сдвинулись ближе и заговорили…
— Читали вы, господа, сообщение, — сказал я, — что Вильгельм послал Турции триста миллионов марок.
— Первый раз слышу…
— Нет, серьезно… Об этом есть даже телеграмма из этого города… как его?
— Копенгагена?
— Нет… Вот: из Спа.
— Откуда же в Спа могут знать об этом? — скептически заметил Клинков.
— В Спа-то? В Спа все знают, — уверенно сказал я. — Ведь оттуда почти все телеграммы.
— Первый раз слышу! Причем тут Спа? Городишко маленький, о котором ничего не слышно…
— Как не слышно?! — горячо подхватил я. — А почему же все телеграммы помечаются в скобках «(СПА)»?!
Это был не смех… Это было скорее ржание стада лошадей.
Клинков упал на Громова, а хозяин с Подходцевым откинулись на спинки стульев, задыхаясь от хохота.
Я недоумевающе глядел на них, что еще более усиливало их веселое настроение.
— В чем дело, господа? — тщетно вопрошал я. — Что такое?
— Да пойми же ты… — отдуваясь, простонал хозяин, — дерево ты этакое… что… ох не могу! Что… «СПА» — это не название города, а сокращенное наименование агентства, которое дает телеграмму: с. —петербургское агентство!!!
— Опусти рубль! — сурово сказал я.
— Ах, черт, — спохватился хозяин. — Теперь уже я ошибся…
— Это только и требуется! — цинично заметил я.
С кислой миной хозяин уплатил штраф и сказал:
— Ну, теперь уж я, как хозяин, говорю — довольно. А то этак мы разоримся.
— Довольно, так довольно, — благодушно согласился я. — О чем же говорить?
— О литературе! Ну слова о войне, о столице — никаких хитростей!
— Что же мы будем говорить о литературе, когда сейчас никто ничего не читает, кроме газет.
— Извините, — возразил я. — Это, может быть, ты не читаешь, а я читаю.
— Что же ты читаешь?
— Крестовского перечитываю. Очень талантливо написано.
— Ну и вкус!..
Опять воцарилось недолгое молчание.
— А правду говорят, — с любопытством спросил я, — что он заимствовал у Помяловского несколько глав из «Панургова стада».
— Не из «Панургова стада», — поправил экзальтированный Клинков, — а из «Петербургских трущоб»!
— Из «Петроградских», — поправил я. — Опусти рубль.
На другой день мы с Клинковым свезли в комитет помощи семьям запасных 67 рублей.
Читатели! Я уверен, что не вся Россия прочтет этот фельетон… Поэтому идею, вложенную в него, предлагаю для эксплуатации. Если, благодаря этому, несколько лишних тысяч попадут на долю семейств запасных — никто роптать не будет.
Ритористы скажут, что теперь не время веселиться.
Но никогда еще цель так основательно не оправдывала средств, как в данном случае. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Книжка вышла в Дешевой юмористической библиотеке «Нового Сатирикона» без указания номера выпуска в 1914 г. Все фельетоны, собранные в ней, публиковались впервые.
Книжка носит явный антинемецкий характер что, разумеется, сказывается на качестве юмора.
В настоящем издании воспроизводится по указанной публикации.
Салопница.
правитьКогда у Германии с Англией произошел разрыв дипломатических сношений, император Вильгельм II… написал… — Вильгельм II (1855—1941), германский император и король Пруссии (1888—1918), во внешней политике придерживался стремлений к экспансии, к переделу мира в интересах Германии.
Тут у нас завязалось нечто войны с Францией… — В данном фрагменте рассказа Аверченко, хотя и с некоторыми неточностями, излагает начало Первой мировой войны. Исторически последовательность событий происходила следующим образом: 15 (28) июля 1914 г. Австро-Венгрия, использовав в качестве предлога убийство эрцгерцога Франца Фердинанда, объявила войну Сербии. 19 июля (1 августа) Германия объявила войну России, 21 июля (3 августа) — Франции. 22 июля (4 августа) Великобритания объявила войну Германии; 10 (23) августа на стороне Антанты (союзного блока Англии, Франции и России, созданного еще в 1904—1907 гг.) вступила в войну и Япония. 16 (29) октября 1914 г. на стороне германо-австрийского блока вступила в войну Турция. 10 (23) мая 1915 г. к Антанте примкнула Италия. 1 (14) октября 1915 г. на стороне германо-австрийского блока выступила Болгария.
Молоко нужно с эмсом пить. — Эмс — курорт в прусской провинции Гессен-Нассау, славился своими щелочно-соляными источниками минеральной воды. Минеральная вода эмс пользовалась большой популярностью.
Союзник.
правитьHoch! (нем.) — Ура!
Все младотурки раскрали. — Младотурки — европейское название националистической организации «Единение и прогресс», основанной в 1889 г. и возглавившей борьбу против феодального абсолютизма. В результате руководимой ими Младотурецкой революции 1908 г. пришли к власти, но не изменили феодально-клерикального строя Османской империи, не разрешили аграрных и национальных вопросов, способствовали подчинению Турции Германии. После поражения Турции в Первой мировой войне самоликвидировались.
Луч света во тьме.
править...я им еще устрою Аустерлиц… — 2 декабря 1805 года Наполеон одержал победу над австрийской и русской армиями. Эта победа считалась одним из важнейших военных достижений Наполеона.
Может быть, Виктория? — Виктория (1819—1901), королева Великобритании в 1837—1901 гг.
Как там зовут президента? — Вильсон. — Вудро Вильсон (1856—1924) — американский политический деятель, президент США в 1913—1921 гг. На стороне Антанты США выступили лишь в апреле 1917 г.
Корсиканец.
править«В мои годы Александр Македонский завоевал весь мир». — Эта фраза принадлежит не Наполеону, а Юлию Цезарю, о чем сообщает римский историк Плутарх в книге «Жизнеописания двенадцати государей».
«После меня хоть потоп». — Эта фраза ошибочно приписывается французскому королю Людовику XV, она принадлежит его фаворитке маркизе Помпадур.
Возьмет какой-нибудь Алкивиад… — Алкивиад (ок. 450—404 до н. э.), афинский стратег (военачальник) с 421 г. в период Пелопоннесской войны, неоднократно переходил на вражескую сторону Спарты, в 411 г. поддерживал олигархические правительства в Афинах. Выиграл несколько морских сражений в 411—408 гг.
Высечет Ксеркс плетями море… — Ксеркс (ум. в 465 до н. э.) — царь государства Ахменидов с 486 г. до н. э. Согласно легенде, во время войны с греками буря разрушила мосты через Геллеспонт, тогда Ксеркс высек Геллеспонт, и буря успокоилась.
Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид! — Существует несколько вариантов этой фразы, с которой обратился генерал Бонапарт к солдатам перед сражением при египетских пирамидах 21 июля 1798 г.
…остается перевести вас на остров св. Елены… — Остров св. Елены — небольшой остров вулканического происхождения в южной части Атлантического океана, колония Великобритании. Здесь в 1821 г. умер в ссылке Наполеон.
Цель, которая оправдывала средства.
правитьСказал «Петербург» вместо «Петрограда»! — С началом Первой мировой войны Санкт-Петербург (название явно германского происхождения), был переименован в Петроград (явно русское название). Это название сохранялось до 1924 г., когда в честь В. И. Ленина (после его смерти) город был назван Ленинградом. В 1992 г. в порыве борьбы с советским прошлым городу вновь было дано первоначальное название — Санкт-Петербург.
Крестовского перечитываю. — Всеволод Владимирович Крестовский (1840—1895) — автор многочисленных повестей и романов, написанных по шаблону французских авантюрных романов. Наиболее известен его роман «Петербургские трущобы» (1864—1867), где он достаточно убедительно и ярко показал городские контрасты. В романах «Панургово стадо» (1869) и «Две силы» (1874) он выступил против революционных настроений молодежи, в защиту существующего строя и идей монархизма и православия.
Заимствовал у Помяловского… — Николай Герасимоеич Помяловский (1835—1863) — писатель-реалист. Наиболее известны его произведения «Очерки бурсы» (1862—1863), повести «Мещанское счастье» (1862) и «Молотов» (1861), где он создал яркие образы разночинцев.
- ↑ Дословное объяснение болгарского правительства.