О корзинке, шляпе и нравственности (Гайдар)

От поезда до поезда
автор Аркадий Гайдар (1904—1941)
Дата создания: апрель 1926, опубл.: 18 апреля 1926[1]. Источник: Музей литературного наследия А.П. Гайдара

Письмо с дороги

Теплая, лунная ночь. Поезд черной, навивающейся шеей заползал все выше и выше в щели скал, столпившихся у подножья снеговых гор. Журчали пересыпанные лепестками отцветших вишен душистые, прохладные ручьи и, звякая медными колокольчиками, похрустывали стебельками сочных трав невидимые, приникшие к земле верблюды.

И в эту-то прекрасную азиатскую ночь с верхней полки пассажирского вагона кто-то насовсем спер нашу вещевую корзинку.

Весть о пропавшей корзине начала переходить по всему вагону. Люди, услыхав одно из многочисленных слов, которым русский человек определяет факт кражи, начали просыпаться и торопливо осматривать собственные вещи.

— У кого это? — посыпались вопросы.

— Да вот у этих двух, что на полке лежат.

— А чего ж они молчат? — вопросил кто-то недоуменно.

— Курють… — пояснил рязанец из артели мужиков, отыскивающей заработки. — Лежат да курють…

По-видимому, это объяснение показалось малоудовлетворительным большинству пассажиров, потому что тот же хриплый бас изрек из черного угла:

— Брешут, должно… Симуляцию устраивают. Как так можно — корзину сперли, а они… ку-урють?

Вагон ахал, охал, начались бесконечные рассказы о покражах, случившихся по крайней мере на протяжении последнего десятка лет по всем концам железнодорожной сети.

Ругали проводников, жалеющих свечек. Сочувствовали.

Сочувствие — вещь крайне бесполезная и никакой материальной ценности не имеет. Посему мы предпочли выйти в тамбур.

Огня не было, но лунные лучи, слившись с фейерверком паровозных искр, проносились мимо дрожащего окна и бросали сквозь стекла мутный зеленоватый свет.

В тамбуре стоял человек в старом, истрепанном донельзя пальто, сохранившем однако отпечаток былого шика, и в зеленой, изорванной шляпе, похожей на ту, что носят тамбовские мужики.

Пока он молчал, он казался еще молодым, но едва заговорил — хриплый надтреснутый голос выдал в нем старика.

— Скажите… — потянул он с ноткой почтительности, за которой пряталась едва уловимая усмешка. — Скажите… какой неприятный случай… Есть же такие безнравственные люди и, заметьте, чем дальше, тем больше…

Он замолчал, долго набивал трубку махоркой. Потом заговорил, сразу повышая голос:

— И чем дальше, тем больше. И чего же еще требовать? Устои нравственности подорваны, все перевернуто. Чего же вы ещё хотите? Чего же вы хотите в данном случае от мелкого жулика, когда…

Он оборвался, замолчал, потом, резко снижая голос, добавил устало:

— Не думайте, пожалуйста. Я не контрреволюционер. То есть я ненавижу, но знаю, что ничего не могу. А я имею право.

Потом, опять перескакивая на другой тон, в котором ядовитости было больше, чем силы, он сказал коротко: Я — князь Ухтомский… Меня оставили в покое. Я сказал им: «Я ненавижу, но не могу…» Я — знаток коннозаводства. Меня приглашали в Наркомзем, но там (презрительный жест), там дворовые моего отца… Я сказал: «Нет и нет, я беден, но я горд».

Он замолчал, неторопливо выбил трубку и, раскланявшись, ушел в вагон.

Горы громоздились и, как старые узбеки, хмурились спокойные, перевитые чалмой белого снега.

Мы молчали.

— Да этого не переделаешь, крепок по-своему. Пошли в вагон.

*  *  *

Мы спали спокойно, красть у нас, кажется, больше было нечего. Утром, проснувшись, я хотел выйти на вокзал. Посмотрел на вешалку — моей новой фуражки не было.

Вместо нее висела старая дырявая шляпа вчерашнего знакомого.

Ташкент, апрель 1926 года

Примечания

править
  1. Впервые в газете «Звезда» (Пермь) от 18 апреля 1926. — Примечание редактора Викитеки.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.