О книге Р. Гольцапфеля
правитьВ книге Р. Гольцапфеля есть глава, посвященная тоске. Из этой главы мы узнаем, что тоска есть желание, связанное с чувством временной или вечной недостижимости желаемого. В этом определении тоски слова: тоска, желание и недостижимость стоят во вносных знаках.
Наш автор вообще очень часто прибегает к этим знакам; они знаменуют у него, по-видимому, критическое отношение к большинству ходячих выражений и понятий. Вот почему вносными знаками отмечаются у него не только имена существительные и глаголы, но все части речи, за исключением разве союзов и предлогов: мы не нашли у него ни одного и, ни одного с, ни одного к, ни одного в в кавычках. Но это, пожалуй, было бы уже крайностью. И без того видно, что наш автор ко всему относится «критически». Однако — это мимоходом; мы хотим обратить внимание читателя собственно вот на что. По словам г. Гольцапфеля есть два понятия тоски: а) отчасти безнадежная тоска; b) совершенно безнадежная тоска (стр. 23). Мы должны признаться, что при чтении книги г. Гольцапфеля нами овладела тоска второго рода. Мало того. На нашу долю не выпало даже и того обстоятельства, которым смягчается иногда, по уверению нашего автора, участь людей, попавших во власть «отчасти» или «совершенно» безнадежной тоски. «Когда „отчасти“ или „совершенно“ безнадежная тоска не очень продолжительна, — повествует г. Гольцапфель, — тогда достижение желаемого может удовлетворить ее, и тоска, таким образом, устраняется» (стр. 23). Тоска, овладевшая нами при чтении «Панидеала», была, к сожалению, очень продолжительна, ибо в этой книге 232 страницы, написанных поистине варварским языком и отмеченных печатью самого «безнадежного» и жалкого педантизма. Когда мы читали это произведение, нам не раз вспоминалась «Социология», изданная в 80-х годах за границей и подписанная: Че — к. Г. Че — к тоже имел оригинальный язык, соответствовавший глубокой оригинальности его мысли. Мы не имеем сейчас под руками его «Социологии», но мы хорошо помним, что в ней находилось, например, такое определение полиции: «полиция, это — самоприспособляющийся самоприспособлением коллективат». Г. Че — к, с которым мы имели удовольствие встречаться, очень гордился такими определениями. Но теперь его далеко оставил за собою г. Гольцапфель. Вот, не угодно ли вам прочитать сии строки: «Потенциальная наличность условий, дающих возможность „представить“ resp. воспринять какой-нибудь „идеал“, стало быть „возможность представить идеал“ в противоположность „невозможности его представить“ resp. воспринять для других людей и с ассоциативным отзвуком первоначальных более грубых имущественных отношений между людьми — можно назвать „обладанием“ представлением идеала resp. восприятием идеала» (стр. 229). Это божественно!
Или еще это: «Согласно этикальным копированиям, гигиопсихическая оценка, как положительное resp. отрицательное „одобрение“ индивидуума, обладающего возможно высочайшим развитием, должна совпадать с одобрением с точки зрения революционной морали градуального, в различиях гигиопсихического развития человечества» (стр. 231).
Глубина, ты, глубина, окиян-море! Рядом с такими перлами детской игрушкой представляется приведенное выше определение полиции, как «самоприспособляющегося самоприспособлением коллектива». И после этого есть люди, сомневающиеся в том, что все совершенствуется, все идет вперед! Нельзя сказать, чтобы приведенные отрывки были совсем лишены смысла. Но если эти мысли изложить обыкновенным человеческим языком, то они поразят читателя страшной бедностью своего содержания, между тем как варварский слог г. Гольцапфеля придает им некую философскую внешность. A quelque chose malheur est bon! О глубине афоризмов г. Гольцапфеля могут дать понятие следующие примеры:
«Борьба» представляет из себя комбинацию «нападения» и «защиты» (стр. 71).
"Поскольку индивидуум в состоянии социально выступать против самого себя, как сам на себя нападающий и сам же себя защищающий, постольку может произойти «самоборьба». Противополагаемый «самоборьбе» «самомир» называется «внутренним миром» (стр. 72).
«Борьба может закончиться либо полным устранением нападения, следовательно, „защитой“ нападаемого, либо устранением защиты нападаемого resp. осуществлением намеренного вариирования, т. е. победой нападения, либо же „утомлением“ борющихся, а также, если у нападающего изменяется или исчезает намерение вариировать» (стр. 73).
«Из „тоски по тоске вообще“ исключается тоска по ней же самой, так как нельзя тосковать по тому, что уже достигнуто. Поэтому здесь понятие „вообще“ не следует брать абсолютно, так как неизбежно имеется одно исключение» (стр. 26).
Все это ниже всякой критики. Однако даже в бесплодной Сахаре есть оазисы. Есть они и в бесплодной книге г. Гольцапфеля. Такими оазисами служат в ней зародыши некоторых верных мыслей. Вот один из таких зародышей:
«Социальная привычка сообщать, высказывать солюдям свои переживания преимущественно в форме словесно-символических разговоров укрепляет социально-индивидуальную привычку сообщать, высказывать самому себе свои собственные переживания преимущественно также в форме словесно-символических разговоров: „сообщение“ становится „самосообщением“, и „высказывание“ — „самовысказыванием“. Соответственно этому и этическое самоодобрение ими этическое самонеодобрение получает социальную форму разговорного самовысказывания» (стр. 86).
Посредством надлежащего развития этого зародыша правильной мысли, — облеченного, по обычаю г. Гольцапфеля, в варварский костюм, — можно было бы обнаружить происхождение того категорического императива, который играет такую большую роль в нравственной философии Канта. Но у нашего автора зародыш так и остается зародышем. И это прежде всего потому, что г. Гольцапфель держится совершенно ошибочного метода. Он взялся изучать «психологию социальных чувств». Чтобы успешно выполнить свою задачу, ему нужно было бы встать на точку зрения общественного развития, а он предпочел тот метод, который получил от Маха, — в предисловии к книге г. Гольцапфеля, — название «простого рефлектирующего самонаблюдения». Благодаря этому методу, задача г. Гольцапфеля осталась бы не решенной даже в том случае, если бы он был в десять раз даровитее, нежели он есть на самом деле.
Предисловие Маха совершенно незначительно; оно только тем интересно, что в нем с похвалой говорится о методе, заслуживающем самого сурового осуждения.
Книге г. Гольцапфеля предпослано «биографическое введение», написанное г. Владимиром Астровым. О нем можно не распространяться. В нем много претензии, но нет серьезного содержания: «на грош муниции, на рубль амбиции».
Прибавим еще вот что. В жалком педантизме г. Гольцапфеля есть очень заметная примесь ницшеанства. Этим вносится высококомический элемент в то представление о нашем авторе, которое неизбежно должно составиться в голове каждого толкового читателя.
Человек 60-х годов, г. Л. Пантелеев, издал глубокое творение г. Гольцапфеля; а люди нашего времени, и в числе их вчерашние, а может быть, и нынешние марксисты, будут читать это творение и спорить между собою о «новой философии».
Гоголь прав: скучно на этом свете, господа!