О КНИГЕ ГАЛИНЫ СЕРЕБРЯКОВОЙ
правитьИсторическая портрет стал теперь обычным, привычным и даже весьма портативным жанром. Точно так же, как писание бытовых романов. Тихий хлеб.
Что нужно для «исторического жанра»?
Почитать немного. Района в музеях налажена. Откопать документик-другой. И все. Воды же, вообще говоря, достаточно. Ее хватает и для бытовых романов, и для исторически-портретной «живописи», и даже для целых биографических «полотен».
Когда я видел один из очерков Галины Серебряковой в «Новом Мире», я, каюсь, додумал, что Галина Серебрякова, которая уже печатала до этого умные, точные, интересные очерки, напрасно вступила в эту всеобщую компиляторско-водянистую стихию.
Так думалось до прочтения очерка.
Маленькое отступление. Об этом думании до чтения следует писать особо. Впрочем, не писать надо — кричать! Сколько ошибок, заблуждений, ненужных толков и наветов создается только потому, что мы не читаем, а судим по наслышке, по «общему впечатлению». Вели в это вдуматься — станет жутко. Пишут о книгах, не читая их. И не только пишут. Лекции читают! Репутации создают!
Гейне не даром писал: «Писателя Ауффенберга я не читал. Но думаю, что он в роде Д’Арленкура, которого я тоже не читал».
Гейне издевался, а у нас это выходит проще, наивнее, глупее и беспомощнее, — как у чеховского обывателя: шел обыватель по улице и каждый день удивлялся вывеске: «продажа сигов». Двадцать лет удивлялся, почему сиги, а когда внимательно прочел вывеску — то оказалось: «продажа сигар».
Эта история с сигами и сигарами — символическая история нашей критики. Да, товарищи, вы годами читаете — «сигов», а это не «сигов». Это — «сигар».
Что касается меня, то я недолго «думал» об очерке Галины Серебряковой в «Новом Мире». Я прочитал его.
И когда вышла книга ее портретов «Женщины эпохи французской революции», я тоже — не большим удовольствием — прочитал ее я понял, что эта молодая писательница написала очень хорошую клину.
Да, Галина Серебрякова написала смелую, хорошую, яркую и нужную книгу. Смелую потому, что трудно по историческим материалам лепить живых людей. А я вижу ее героинь, как живых — не в искусственном панорамном освещении и музейной раскраске, а в реальной, жизненной обстановке, которую приблизить к нам так ярко могут только: художественный вкус и серьезная добросовестность.
Галина Серебрякова пошла по линии наибольшего сопротивления. Ее путь — творческий путь. Путь художественных догадок.
Но хорошо, что путь догадок, интуиции подкреплен тщательно проверенными фактами. В этом — и трудном и легком — историческом жанре зависимость между фактами и художественными догадками весьма сурова.
У нас бредят книгой Соммерсет-Могама «Луна и грош». Вот биографический жанр! Живой Гоген!
Хорошо, но вряд ли это Гоген! Подробное описание плохого характера хорошо читается. Особенно хорошо, когда обладатель его — гений, и читатель об этом заранее оповещен. Но все-таки герой книги «Луна я грош» вряд ли Гоген. Этот гротеск больше утомляет, чем убеждает.
Галина Серебрякова стояла перед совсем другой задачей. Ее героини должны быть подлинными. Она не могла ни на шаг отойти от фактов. От обстановки. От истории. От классовой оценки.
И как выпуклы и живы ее героини!
Я вижу, как Демулен засыпает на плече у Люсиль. Вижу, как она шестнадцатилетним подростком гуляет в Люксембургском саду и как она стоит, неподвижная, точно загипнотизированная, против тюрьмы, где находился Демулен.
Я вижу, как Шарлотта Кордэ перед убийством Марата пишет в плохоньком номере гостиницы письма-завещания.
Вижу, как Манон, верная служанка Роланов, плачет, возвращаясь с базара, где торговки насмехались над ее господами.
Образ Теруань де-Мерикур выписан особенно сжато, цельно и выпукло, и эта женщина особенно ярко предстает перед читателем.
Но в спокойном и четком письме Серебряковой нет увлечения олеографичной декоративностью рисунка. Она нигде не уклоняется от основного тона. Она ровно и твердо живописует. Ее краски продуманы и строги.
Настоящая книга. Хорошая книга.
Прочитав ее, хочется согласиться, с заключительными строками прекрасного предисловия М. Покровского:
«…позволю себе закончить надеждой, что женскими портретами автор не ограничится: иначе равноправие будет нарушено в другую сторону».