Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
Обращаюсь к частностям письма, возражающего против гражданского брака. Повторяю: для меня это как бы говор толпы, лучших людей из толпы.
«Христос говорил (Матфея, XIX глава) не о гражданском браке». Нет, Он говорил именно о гражданском браке, и только о нем, т. е. Он говорил о великом институте семьи, но великом в существе своем, а отнюдь великом не от способа заключения его. Способ этот при И. Христе был чисто гражданский, и евреи, не изменяющие своих традиций, до сих пор не имеют другого брака, кроме гражданского. Слова Спасителя о браке переданы у евангелиста как попутные, сказанные на ходу, на улице, среди толпы; мог ли же Спаситель отвечать толпе… не о чем-то ей известном и понятном, а прозревая в русскую или французскую действительность и говоря о католическом или православном браке?! Опытами такой магии на расстоянии «благой Учитель», наш Учитель — не занимался. Вопрос «по всякой ли причине можно одобрительно разводиться» — был questio vexata[1] иудейства, по которому разошлись две школы, Гиллеля и Шамая: Гиллель и линия его последователей высказывались против абсолютности свободы мужа «отпускать от себя жену», ибо нередко отсюда проистекали явные обиды кротким и верным женам, просто разонравившимся своим мужьям; напротив, сухой формалист Шамай, нечто вроде нашего Филарета, отвергал всякое ограничение для воли мужа как главы размножения. Вот с этим традиционным вопросом, подобным нашим схоластическим спорам средних веков, и обратились евреи к Христу, ровно за тысячу лет до того «серьезного и солидного, от духовного ведомства получаемого разрешения на вступление в брак», с каким знакомы мы и о каком пишет корреспондентка. Кажется, не нужно разъяснять, что священник венчающий ничего собственно от себя и души своей не делает при венчании, а выполняет порученную ему функцию. Опять потороплюсь зайти вперед и сказать корреспондентке целостно свою мысль: чем воздушнее, прозрачнее, легче способ вступления в брак, заключения брака, возникновения семьи, тем тяжеловеснее, устойчивее, солиднее, серьезнее самая семья; и обратно. Тут является нечто вроде гипноза со стороны на брачащихся и самогипноз самих их. Что семья страшно важна, об этом ведь и спора нет; а сами вступающие в семью это чувствуют до преувеличения; вся жизнь решается, все будущее и с потомством. Просто оторопь и страх берет. Теперь, у нас — все это снято с венчающихся, снято в моральном смысле, и оставлены только юридические и экономические зацепы. Посему и начинают семью очень просто, пересчитав только приданое. Весь страх собственно религиозный, нравственный впитало в себя венчание. В нем одном тяжесть, вес, религия, закон. «Событие брака», говоря судебным и законодательным языком, определяется «записью венчания». Т. е. все вынуто из семьи и перенесено на час венчания: дума, забота, страх, ответственность, надежды, ожидания — все прикрепилось к способу заключения брака, а не к существу заключенного брака. Середочка вынута и разрисована наружность. Так у нас. Но Христос говорил слова Свои вовсе не об этом полегчавшем браке, опорожненном от содержания браке, в сущности — фиктивном браке (венчание без супружества, без обращения внимания на супружество), а об его тяжеловесном ядре, для которого в век Спасителя не было собственно никакой оболочки, кроме (у богатых людей) пира, а не у богатых — просто ничего, кроме благословения родителей, у кого они были, а нет — просто своей воли и самого факта вступления в супружескую связь. Так ведь «брак в Кане Галилейской» и описан в Евангелии: нет ни священника, ни раввина, ни судьи, ни чиновника. Просто — это явление быта, явление народной жизни, брак происходил к вечеру, при наступающей темноте (у нас — утром или днем) и заключался в том, что родные и друзья и «вся улица» собирались на пиршество и пировали целую ночь в то время, как «вступившие в брак» находились в так называемой хуппе, шатре, попросту — в опочивальне. Оттого Спаситель на браке в Кане Галилейской не видит новобрачных и о них в рассказе евангелиста не упоминается; ибо в евангельские времена новобрачных на пире и не было, не бывало никогда, они опочивали. Таким образом, в чем же заключалось, говоря нашим юридическим языком, «событие брака»? Неловко сказать, но так: в спанье. Брак просто не имел никакой формы заключения своего, кроме прекрасных обычаев народных, которые тем горячее поспешили сюда, чем менее государство или церковь вмешивались сюда. На брачное пиршество шел всякий, вся улица: присутствовать на нем, просто присутствовать — было благочестивым делом; ради этого, т. е. чтобы прийти на брак, нарушались зароки, прекращалась вражда между семьями, оставлялись все нужные дела. Гипноза было много для новобрачных: все сочувствуют, радуются, вся община, целый маленький городок, вроде вот Каны Галилейской. Целая община, — если новобрачная была нищая, — собирала ей приданое, и вот это, т. е. обязательства общины перед «девушкою на выданье», были уже юридически оговорены. Словом, было нечто странное: молодым людям только тешиться, радоваться, а все им работают, служат; государство и царь целый год не берут «молодожена» в войско; он ничего не работает, живя один год у родителей молодой жены и другой год с молодою женою у своих родителей. Все и всё им служат. Так, можно думать, эта самоотверженная любовь всех к их молодому счастью кое-что навевала на них? На самое их супружество, связь, чадорождение? Совсем иная психическая атмосфера, нежели какая вытекает из нашего «предбрачного обыска» (хорошо и мягко) и т. п. загородок и рогаток. У нас «молодого счастья» точно никто не любит, все ему не доверяют, качают головами; и невеста перед браком «прощается и плачет», а жених последний раз «кутит» (мальчишник); во главе всех и впереди всех не любит молодого счастья церковь, которая и выработала «препятствия к нему», подробные, придирчивые, мелочные, а за нею, слепо следуя, и государство, которое тоже нашло множество своих «служб», начиная от военной, которые все «препятствуют браку». Кондратенко, многодетный семьянин, — какой герой! Но почему-то семейному офицеру предпочитается холостой кутила. Так как церковь, через девственный свой идеал, вообще низвергла абсолютность брака, то она молча дозволила государству, а затем и корпорациям, наконец, отдельным лицам сколько угодно и под какими угодно предлогами «запрещать брак». В Петербурге городское управление запретило его учительницам, а у католиков всегда требовалось «согласие опекуна» на брак. Словом, в евангельские времена и евангельской семье все браку радуются, ему сочувствуют, его устраивают; в православии и католицизме столь же усердно все ему «препятствуют». И «препятствия» -", а никак не способствование и составляют органическую, почти главную часть «закона о браке», идущего от церкви. Известны кары, постигающие священника от духовного начальства (всегда монашеского), если он повенчал чету при наличности хоть какого-нибудь ничтожного, иногда смешного, препятствия (есть и смешные препятствия, напр. «духовное родство»), но вот если он придирчив, вымогает деньги перед браком и вообще «препятствует» — ничего. Никогда и никакой ответственности он за это не нес, не понесет; не бывало примера.
Итак, общий принцип у нас, идущий от церкви (монашество), — «препятствовать браку»; общий принцип в ветхозаветной жизни (семья) — способствовать браку.
Христос в XIX главе евангелиста Матфея и говорит об этой натуральной связи и последующем деторождении. Об этом не оставляют никакого сомнения натуральные, почти натуралистические слова, в которые Он заключил мысль свою. Вот эти слова: «Иисус сказал им в ответ: Не читали ли вы, что Сотворивший в начале мужчину и женщину сотворил их (не членов общества, не граждан, а физиологические существа) и сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью».
Собственно, так как к «жене прилепляется» не вообще «человек», а только мужчина, то речь Спасителя звучала по-еврейски еще натуральнее, чем как это перешло в греческий и славянский переводы: «Посему мужчина оставляет дом, отца и матерь и ищет женщины, к которой прилепляется, и прилепляется к ней, и обращаются оба в плоть едину», т. е. единый организм их двух и детей их.
И далее Спаситель кончает:
«Так что они уже не двое, а одна плоть. Итак, что Бог сочетал, человек да не разлучает».
«Да не разлучает», — выдвинуто как угроза против всех «препятствий» молодой семье, молодому чувству, и в зарождении этого чувства, и в последствиях оного. Хороши, ввиду этих слов Спасителя, пресловутые «расторжения браков» духовным ведомством, — браков иногда уже с детьми, счастливых и любящих. Да, это не так кроваво, как «производить операцию пациенту» или «присутствовать на операции» в клинике, ввиду чего и в предупреждение чего Синод и не дозволил священникам учиться медицине. Такая примерная кротость: «на операциях проливается кровь человеческая»… А что она тоже «проливается», и вовсе не бумажно, а иногда фактически и натурально от этих «расторжений» брака и «недопущений» брака, от законов о «внебрачных детях» — это, видите ли, «не составляет препятствия для нашей святости» и не противоречит «бескровной евхаристии», приносимой на литургии. Еще бы, делается все за углом, не на глазах; там в темноте давят (детей) и вешаются (влюбленные, счастливые); и посему не марает все это тех «украшений гроба», которыми одними мы заняты: блистающий, в золоте и серебре, стоит он перед нами, среди фимиамов и молитв.
Итак, моя корреспондентка и тысячи русских могут видеть, что гражданский брак нисколько не противоречит словам Спасителя и говорившего о гражданском браке или, точнее, говорившего о великом институте семьи человеческой, о неизмеримом факте связанности полов и деторождения — без всякого при этом внимания к форме, через посредство которой брак «заключается», и каковой «формы» при Спасителе и не было вовсе. Не о «пире» же гостей Он говорил, а был именно и только «пир», «пирушка», веселье, вино и их восточные танцы. Больше ничего. Священника не было, чиновника не было, «записей в книгу» не было, — ничего не было, кроме «домашней», «своей» записи, этих ихних «гетов» вроде нашей почтовой квитанции, где рукою мужа обозначалось, что вот «такая-то, дочь такого-то, становится моею женою», и «гет» этот хранился у мужа (некоторые века) или у тестя (другие века). Частная записка, вроде наших «пригласительных билетов» на свадьбу, т. е. легчайшая, воздушнейшая, могущая быть разорванною, форма гражданского брака.
НВ. 1907. 14 янв. № 11078.
- ↑ Животрепещущий вопрос (лат.).