H. T. Чернышевский в воспоминаниях современников
М., «Художественная литература», 1982.
Серия литературных мемуаров.
О времени исполнения гражданской казни над Н. Г. Чернышевским было объявлено в газетах за несколько дней. Я с двумя своими товарищами, студентами-технологами, в назначенный день рано утром отправился на Конную площадь. Здесь посредине площади стоял эшафот — четырехугольный помост высотою аршина 1½ — 2 от земли, выкрашенный черною краскою. На помосте высился черный столб, и на нем, на высоте приблизительно одной сажени, висела железная цепь. На каждом конце пени находилось кольцо, настолько большое, что через него свободно могла пройти рука человека, одетого в пальто. Середина этой цепи была надета на крюк, вбитый в столб. Две-три сажени отступя от помоста стояли в две или три шеренги солдаты с ружьями, образуя сплошное каре с широким выходом против лицевой стороны эшафота. Затем, отступя еще 15— 20 сажен от солдат, стояли конные жандармы, расставленные довольно редко, а в промежутке между ними и несколько позади — городовые. Непосредственно за городовыми расположилась публика ряда в 4—5, по преимуществу интеллигентная. Мы стояли на правой стороне площади, лицом к ступеням эшафота. Рядом с нами стояли писатели: С. Максимов, автор известной книги «Год на Севере», Павел Иванович Якушкин, этнограф-народник, и А. Н. Моригеровский, сотрудник «Русского слова» и «Дела». Всех троих я знал лично.
Утро было хмурое, пасмурное. После довольно долгого ожидания появилась карета, въехавшая внутрь каре К эшафоту, В публике произошло легкое движение: думали, что это Н. Г. Чернышевский, но из кареты вышли и поднялись на эшафот два палача. Прошло еще несколько минут. Показалась другая карета, окруженная конными жандармами с офицером впереди. Карета эта также въехала в каре, и вскоре мы увидели, как на эшафот поднялся Н. Г. Чернышевский в пальто с меховым воротником и в круглой шапке. Вслед за ним взошел на эшафот чиновник в треуголке и в мундире, в сопровождении, сколько помнится, двух лиц в штатском платье. Чиновник встал к нам лицом, а Чернышевский повернулся спиной. Над затихшей площадью послышалось чтение приговора. До нас, впрочем, долетали лишь отдельные слова. Когда чтение кончилось, палач взял Чернышевского за плечо, подвел к столбу и просунул его руки в кольца цепи. Так, сложивши руки на груди, Чернышевский простоял у столба около четверти часа.
В этот промежуток времени около нас разыгрался следующий эпизод. Павел Иванович Якушкин, по своему обыкновению в красной кумачной рубахе, в плисовых шароварах, заправленных в простые смазные сапоги, в крестьянском армяке с плисовой оторочкой из грубого коричневого сукна и в золотых очках, — вдруг быстро проскочил мимо городовых и жандармов и направился к эшафоту. Городовые и конный жандарм бросились за ним и остановили его. Он стал горячо объяснять им, что Чернышевский близкий ему человек и что он желает с ним проститься. Жандарм, оставив Якушкина с городовыми, поскакал к полицейскому начальству, стоявшему у эшафота. Навстречу ему уже шел жандармский офицер, который, дойдя до Якушкина, стал убеждать его: «Павел Иванович, Павел Иванович, это невозможно!» Он обещал ему дать свидание с Николаем Гавриловичем после.
На эшафоте в это время палач вынул руки Чернышевского из колец цепи, поставил его на середине помоста, быстро и грубо сорвал с него шапку, бросил ее на пол, а Чернышевского принудил встать на колени; затем взял шпагу, переломил со над головою Н. Г. и обломки оросил в разные стороны. После этого Чернышевский встал на ноги, поднял свою шапку и надел на голову. Палачи подхватили его под руки и свели с эшафота.
Через несколько мгновений карета, окруженная жандармами, выехала из каре. Публика бросилась за ней, но карета умчалась. На мгновение она остановилась уже в улице и затем быстро поехала дальше.
Когда карета отъезжала от эшафота, несколько молодых девушек на извозчиках поехали вперед. В тот момент, когда карета нагнала одного из этих извозчиков, в Н. Г. Чернышевского полетел букет цветов. Извозчика тотчас же остановили полицейские агенты, четырех барышень арестовали и отправили в канцелярию генерал-губернатора, князя Суворова. Бросившая букет, как тогда передавали, была Михазлис, родственница жены Н. В. Шелгунова. Рассказ о цветах я слышал от одной из четырех барышень, которая тоже была арестована и препровождена к Суворову.
Последний, впрочем, ограничился выговором. Дальнейших последствий история, кажется, не имела1.
Михаил Петрович Сажин (1845—1934) в 1860-е гг. примыкал к группе оппозиционно настроенных студентов Петербургского технологического института. В 1868 г. был выслан в Вологодскую губернию, с следующего года — эмигрант, сподвижник М. А. Бакунина. Сражался на баррикадах Парижской коммуны, участвовал в I Интернационале. Позднее судился по «процессу 193-х» и отбывал ссылку до 1900 г.
«Гражданская казнь» Чернышевского была устроена с целью ошельмования писателя. В ритуал казни входило публичное чтение приговора, преломление шпаги над головой (в знак лишения гражданских прав и состояния) и выставление к позорному столбу. «Чернышевский был вами выставлен к столбу на четверть часа, а вы, а Россия на сколько лет останетесь привязанными к нему? Проклятье вам, проклятье и, если возможно, — месть», — гневно писал Герцен по поводу этого «безмерного злодейства» (Герцен, XVIII, с. 221).
Впервые воспоминания Сажина опубликованы в журн. «Русское богатство», 1909, № 12, с. 94—96. Печатаются по этому тексту.
1 М. П. Михаэлис была лишена права проживания в столице и выслана в имение родителей в Шлиссельбургский уезд (см.: «Былое», 1906, № 5, с. 137—138).