О гласном суде (Дорошевич)
| О гласном суде |
| Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 97. |
В харьковском окружном суде слушалось дело Лесевицкого, обвиняемого в убийстве Бантыша.
И обвиняемый и отец убитого, являющийся в деле гражданским истцом, обратились с ходатайством, чтоб дело слушалось гласно, при открытых дверях.
И, тем не менее, дело по распоряжению министра юстиции (Н. В. Муравьёва) слушается при закрытых дверях.
Каждый имеет право требовать, чтоб его дело разбиралось по закону.
А по закону русский суд есть гласный суд.
Лишение суда гласности без достаточных к тому оснований служит достаточным мотивом к отмене приговора.
Таков закон в толковании Сената.
Делается исключение только для тех дел, гласное разбирательство которых оскорбляло бы стыдливость и нравственность. Таких обстоятельств в данном деле, по-видимому, нет: местные судебные власти разрешили гласное разбирательство дела и раздали билеты на места.
Суд призван охранять и восстановлять нарушенные интересы не только материальные, но, что гораздо важнее, и нравственные.
Потерпевший или в случае его смерти его родственники являются в суд гражданскими истцами не только за тем, чтоб искать материального вознаграждения, не только для удовлетворения жажды мести, но и для того, чтобы восстановить в глазах всех репутацию или память чистой и не запятнанной:
«Мы пострадали, но пострадали безвинно».
Таково именно положение гражданского истца в настоящем деле.
Ведь не десять же рублей за перевозку тела сына ищет, на самом деле, убитый горем старик.
И не сладкому чувству мести должен удовлетворять гражданский иск, за это нам порукой имя Н. П. Карабчевского. Карабчевский не возьмётся за роль «Спарафучиле» и, высоко ставя звание «защитника по специальности», не станет требовать утягчения участи подсудимого более тяжким наказанием. Это неприлично присяжному поверенному.
Сын убит. От сына осталась только память, и старик-отец хочет, чтоб память эта была в глазах общества чистой и незапятнанной.
Основательно такое желание или нет, вопрос, который только и может выясниться для общества гласным разбором всех обстоятельств дела.
Мы не принадлежим к числу сторонников этих так называемых «благородных» гражданских истцов. Мы полагаем, что защита потерпевших, как и свидетелей, должна лежать исключительно на прокуроре. И отягчать защиту подсудимого борьбою с двумя противниками вместо одного — это значит нарушать равенство сторон.
Но до тех пор, пока закон допускает такие иски для восстановления доброго имени, всякий потерпевший имеет законное право требовать, чтоб его иск, предъявленный для гласного восстановления доброго имени, гласно же и обсуждался.
Ведь это всё, вся вера, все надежды, с которыми потерпевший является в суд. Это единственное удовлетворение, которое может дать ему суд.
И лишение Бантыша возможности гласно восстановить доброе имя покойного сына есть лишение его законного права.
Скажут:
— Для восстановления доброго имени в глазах общества есть другие способы. Можно обратиться к другой гласности — к газетам.
Но, благодаря «запертым дверям», он лишён этой возможности навсегда.
До суда Бантыш не мог оправдывать память своего сына чрез газеты, потому что это значило бы оглашать данные предварительного следствия, что законом для газет воспрещено.
После слушания дела при закрытых дверях он также не может обратиться к газетам, потому что оглашение обстоятельств, служивших предметом разбора при закрытых дверях, также воспрещено законом.
При таких ли условиях лишать убитого горем старика единственного удовлетворения?
Требование обвиняемого, чтоб его дело слушалось гласно, есть также требование законное и, кроме того, справедливое.
Русский суд, по законам нашим, в основе своей есть суд высоконравственный.
Не только суд, но и наказания, которые он налагает, имеют по закону целью не карать и казнить, но, по возможности, исправлять и возрождать преступника.
Человек, чувствующий за собой вину, может желать покаяния гласного, всенародного, исповеди в содеянном во всеуслышание. И несомненно, что момент такой исповеди, такого всенародного покаяния возродит и улучшит отягчённую грехом душу лучше, чем все исправительные наказания.
Это относительно обвиняемых, признающих себя виновными.
Обвиняемый, считающий себя невиноватым, имеет такое же право требовать гласного разбора дела.
Есть люди, и не приходится жалеть, что они есть, которые ставят честь выше жизни.
И для них доброе мнение людей более важно, чем признание виновным или невиновным по суду.
Не всякий оправданный выходит из суда с гордо поднятой головой. Оправданному человеку, обладающему человеческим достоинством, важно, чтоб люди знали, почему он оправдан:
— Он оправдан потому, что действительно не виноват, а вовсе не потому, что ловко припрятал улики.
Точно так же не всегда тот, кто оказывается формально, по суду, виновным — является таким же в глазах общественного мнения.
Часто роли на суде меняются. Общество с негодованием отворачивается от формально правого потерпевшего, потому что он истинный виновник происшедшего, и отдаёт свои симпатии оказавшемуся формально неправым — обвинённому: он поступил незаконно, но он не совершил ничего бесчестного, ничего подлого.
Ведь это последнее, что остаётся подсудимому: всенародно каяться или всенародно жаловаться на нестерпимые обиды, на горе, на гонения.
Это — право на стон.
Священнейшее, потому что оно последнее.
Сказать человеку:
— Мучься и страдай здесь в мёртвой тишине закрытых дверей, и никто не услышит твоего крика, никто даже не узнает о твоих страданиях.
Это слишком.
Суду русскому, суду «милостивому» не надлежит лишаться одного из лучших своих достоинств, одной из надёжнейших своих гарантий — гласности.