О воображении
правитьВоображение есть пружина человеческой деятельности, главная причина успехов в усовершенствовании нашего существа; оно представляет уму картины и характеры живее, нежели наблюдение. Оттого мы никогда не бываем довольны настоящим состоянием и приобретенными качествами; оттого желание наше всегда стремится к будущему и беспрестанно заставляет нас искать или новых наслаждений, или какого-то идеального совершенства; оттого рождается страсть умножить сумму имения для увеличения наших выгод; скажу более: оттого добрые граждане, истинные философы воспламеняются ревностью к распространению добродетели и всеобщего благоденствия. Уничтожьте сию способность души — и человек останется на земле в состоянии животного.
Если понятие воображения об удовольствии или совершенстве переходит за известные пределы, тогда страсти действуют с такой силой, которая отнимает власть у разума; тогда душа находится в состоянии так называемого энтузиазма. Сие состояние бывает поводом к частым и многообразным заблуждениям; но оно же производит высокие характеры и героические деяния. Воспаленному воображению Цицерон обязан даром красноречия; понятию о беспредельном совершенстве (immensum infinitumque) он обязан всеми своими успехами, всеми счастливыми порывами пламенного гения, всеми усилиями превзойти самого себя. Вероятно, что то же случается и в другом роде, и что одинаковое вдохновение одушевляет каждого из тех, кто возносится выше людей обыкновенных. Счастлив человек, которого энтузиазм стремится к предметам, не зависящим от своенравия Фортуны.
Удовольствие, доставляемое нам высокой поэзией, по большей части происходит от спокойствия нашего воображения в отношении к вещам обыкновенным. Соскучив, смотря на явления, на происшествия, на характеры, нас окружающие, мы любим следовать за поэтом в области его творения. Так находим натуру украшенную; находим наслаждения, приличные таким душам, которые не насыщаются светскими удовольствиями. Сия врожденная склонность к поэтическим вымыслам подала Бэкону мысль открыть новое доказательство бессмертия души. В самом деле важнейшее действие энтузиазма есть — возносить дух наш за пределы настоящего, направлять его желания к высочайшим предметам. Он споспешествует усовершенствованию блага человечества, благоприятствуя успехам общежития.
Картины поэзии никогда (ниже в роде описаний) не могут быть верными изображениям натуры; автор старается украшать их; следственно нет сомнения, что они имеют влияние на вкус, делая оный более тонким и нежным. Сие влияние в одно и то же время примечается как в предметах вещественных, так и в правилах нравственности и общежития. Известно, что творения наших поэтов, описывающих натуру, весьма много споспешествовали к очищению вкуса, к распространению чувства истинной изящности, ныне столь общей в Англии, к направлению удивления публики на прелести обработанной натуры, вместо того, что прежде более занимали нас вымышленными, неестественными украшениями. Нет сомнения, что во многих людях развернулись дарования от чтения Гомера и Вергилия. Трудно определить, до какой степени в первые времена человеческого общежития, грубые песни бардов смягчили нравы свирепых воинов и ускорили успехи гражданственности. Мы знаем, что кельты и скандинавы имели отличное уважение к песнопевцам. Кажется, сколько можно судить по оставшимся памятникам, что сии народы отличались нежными чувствованиями в любви, в сострадании, а особливо в великодушии, которое они оказывали побежденным неприятелям — черта, редко примечаемая между варварами! Нелегко понять, каким образом народы, столь мало успевшие в гражданственном просвещении, могли возноситься к чувствованиям столь благородным; кажется, не опасаясь упреков в заблуждении, можно смело приписать высокие качества их влиянию немногочисленного класса людей, отделившихся от прочих своих собратий, предавшихся изучению поэзии в тишине уединения и обрабатывавших сию творческую способность, которая, отделясь от настоящего, парит в будущее и, подобно пророческому вдохновению, представляет поэту и философу зрелище успехов общежития и выгод, необходимо следующих за ними.
Говоря о действиях воображения, можно ли не упомянуть о тех невинных удовольствиях, которые оно доставляет нам, удовольствиях многообразных, превосходящих все другие? Пропустим сочинения, наполненные большей частью цветами воображения и чувствованиями, им вдохновенными, и скажем, не распространяют ли круга нашего счастья сии приличные вымыслы, которые переносят нас в новый мир, знакомят нас, так сказать, с новым порядком вещей? Какие забавы готовит для себя дитя, вытверживающее мифологию древней Греции! Она останется навсегда в его памяти и в зрелых лет доставляет ему приятнейшие напоминания в часы свободные от дел или важных занятий. В тишине сельского уединения она разогревает дух наш огнем гениев древности, оживляет картины природы, напоминает классические красоты, бывшие предметами нашего удивления еще тогда, когда мы в первый раз познакомились с ними в училище.
Воображение особенно любит мечтать о будущем, и можно сказать утвердительно, что его вдохновенные мечты имеют тесную связь с существенным нашим счастьем. Правда, иногда сия способность, по следствию дурного воспитания, может сделаться орудием нашего терзания, иногда заставляет нас терпеть муки несносные и продолжительные; но в таком случае, исключая меланхолию, зависящую от темперамента, не натуре должно приписывать сии неприятности, но посторонним впечатлениям, ее повредившим.
Врожденная склонность, всем общая, по воле благого провидения заставляет нас выгодно мыслить о будущем, увеличивать меру блаженства, уменьшать сумму несчастья. Мы видим, что люди, быв много раз обмануты в своих надеждах, остались при сем счастливом расположении. Какая нам нужда знать причину сего побуждения? Довольно, что оно существует и имеет влияние на наше счастье. Оно утешает нас в горестях, облегчает наши труды и заботы житейские. Если иногда в душах слабых оно всевает начала честолюбия и суетности, которые, обольстив их, заставляют должностями и благом существенным жертвовать выгодам мечтательным, то нельзя не признаться, что сия склонность, сопрягаясь с деятельными навыками и будучи управляема деятельным умом, споспешествует к развитию характера, вдыхает страсть к великим предприятиям и руководствует к исполнению оных с желаемым успехом. Такое расположение духа, соединяясь с правильными понятиями, с утешительным уверением в порядке мира и особенно в назначении человека, доставляет нам прочные наслаждения, для которых не страшны угрозы непостоянной Фортуны. Оно усугубляет наши удовольствия, притупляет острые скорби; а когда не останется уже нам никакой надежды в здешней жизни, оно переносит нас за пределы мрачного горизонта и указывает на блаженную вечность. Человек, согретый любовью к ближнему, основывающий философию свою на общем благе, радуется будущим счастьем своих братий. Он заблаговременно представляет в уме своем успехи наук, искусств и торговли, сих верных средств к достижению цели сближения людей, сих путей, ведущих к добродетели, к счастью. Если бедствия окружают его, он поднимает завесу будущего и ласкается надеждой, что потомство будет умнее и счастливее.
О воображении: (Из Брит. библиот.) // Вестн. Европы. — 1804. — Ч. 18, N 22. — С. 89-96.