Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909—1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014.
Нужно ли доказывать, что необходима свобода совести, что нельзя насильно заставлять молиться тому Богу, в которого не веруют, теми словами, которые не принимает сердце? Нужно ли говорить ещё о том, что насилие, безобразное везде, в деле религиозном становится кощунством, губит живой дух живой жизни; развращает народную совесть? Можно с уверенностью сказать, что нет ни одного добросовестного человека, который бы сомневался в необходимости свободы вероисповедания и сознательно защищал грубую силу в деле свободной связи человека с Богом. А с недобросовестными насильниками из личных выгод говорить нечего, убеждать их нечего.
Но есть особый вид врагов свободы совести. Они не так бросаются в глаза: они исповедуют по внешности свободу совести более всех других, потому что более всех за свободу своих религиозных убеждений пострадали. И тем страшней эти враги. Эти враги все те, в ком живёт и действует дух религиозной нетерпимости, все те, кто свою веру, свой «толк» считает единым непогрешимым, а всех остальных погибшими или даже обманщиками. Этот дух нетерпимости, как ядовитое испарение, развился под гнётом того религиозного деспотизма, под которым находятся так называемые «сектанты» в России до настоящего времени. Их гнали со всей жестокостью нетерпимости; они отстояли свои верования, несмотря на всё неравенство борьбы, но зато сами отравились ядом религиозного насилия и, не находя для него физической силы, стали нетерпимыми по своему духу. Все секты враждуют. Все считают «нечистыми» друг друга. Все замкнулись в свои «сектантские» кружки, все гибнут и чахнут в своей исключительности. Эта нетерпимость ослепляет глаза, мешает видеть собственные заблуждения, останавливает религиозное развитие, порождает вражду и взаимное непонимание.
Доходит до того, что люди начинают говорить на разных языках, искажая верования друг друга. У меня есть один поразительный пример, до какой слепоты может доводить нетерпимость. Недавно вышла книга г. Наживина «Голоса народов». Там есть такая сноска: «Как-то мне пришлось быть в собрании „соловьёвцев“. Беседа зашла об „искуплении“. Один из присутствующих соловьёвцев, молодой образованный человек, утверждал, что без веры в искупление человеку нет спасения. „Значит, по вашему мнению, миллиарды живших и живущих китайцев, индусов, турок обречены Богом на погибель, хотя бы они жили праведной, святой жизнью? — спросил один из присутствующих. — И не только индусы и китайцы, но и сотни миллионов хотя бы русских крестьян, которые не только не понимают учения об искуплении, как не понимаю сего и я, но никогда даже не слыхали о нём, — и те погибли тоже? И спасены, значит, те сотни или тысячи людей, ничтожнейшая песчинка в человеческом море, — которые, не скажу, понимают, но принимают учение об искуплении?“ И молодой образованный человек, хотя и поколебавшись одно мгновение, нашёл в себе смелости или безумия, чтобы ответить: „Да!“».
Вот поразительный образчик ослепления от нетерпимости! Ведь всякий, хотя бы понаслышке знающий учение Вл. Соловьёва, отлично понимает, что Вл. Соловьёв на вопрос о погибели «миллиардов» не верующих в искупление со всей силой отвечает «нет», они не погибнут, они тоже спасутся! Очевидно, или молодой человек вовсе не «соловьёвец» и совсем необразованный, или г. Наживин в слепой нетерпимости приписывает ему то, что тот не мог говорить, по крайней мере, оставаясь «соловьёвцем». Если бы тут была не слепота Наживина, то он вместо того, чтобы возмущаться ответом «соловьёвца», должен был бы уличить «молодого образованного человека» в том, что тот совершенно не знает учения своего учителя. Очевидно, сам г. Наживин, несмотря на 8-й том сочинения В. Соловьёва, продолжает приписывать ему мысль, с которой Соловьёв ревностно боролся.
Религиозная нетерпимость мешает понять друг друга, полюбить, начать общую религиозную работу, до чего-нибудь договориться.
Давно всеми искренними людьми провозглашена как необходимая жизненная правда свобода совести. Пора эту свободу не только провозглашать или добиваться её законодательного признания, но самим нам осуществить в нашем отношении друг к другу.
Ряд «сектантских» съездов свидетельствует о могучем росте религиозных исканий в нашем народе.
«Свобода совести» застала представителей официальной Церкви врасплох. И они решительно не знают, что делать им перед несомненным и, главное, «свободно выражаемым» религиозным протестом народа.
Раньше всё было очень просто.
Имеются сектанты — как быть с ними?
— Упразднить!
И упраздняли всеми доступными и законом предоставленными способами.
И вдруг: упразднять нельзя!
Было от чего растеряться.
Но выход из «безвыходного» положения нашли очень оригинальный, хотя, надо правду сказать, по меньшей мере, неожиданный.
Миссионеры, с Скворцовым, Восторговым и Айвазовым во главе, решили, что раз нельзя упразднять существующих сектантов, надо начать упразднять несуществующих.
Сектантами объявляются последователи православного трезвенника братца Иванушки, сектантами объявляются «голгофские христиане» и, наконец, вообще русские писатели.
Раньше было так:
Только та епархия благополучна, где нет сектантов.
А потому даже там, где они были, делали так, что их «как бы нет». Вся задача миссии заключалась в том, чтобы загнать в подполье, стереть с лица земли.
Теперь сделать этого нельзя. Настоящие сектанты «не стираются».
Остаётся объявлять сектантами кого вздумается, причислять к секте какой вздумается, разумеется, по возможности, к «особо вредной», — и затем уже стирать и упразднять.
Положение такого «сектанта» поневоле положительно отчаянное!
Его убеждают не в истинах православия, а прежде всего в том, что он сектант, и вредный сектант. А потом или сажают в тюрьму, или «пресекают» деятельность — это уже сообразно с мерою «вины».
В результате «новое» направление нашей «миссии» приведёт её к ужасающей путанице.
«Сектантское» движение идёт своим порядком. Обилия «толков» бояться нечего. Всё, что в основе имеет искреннее искание правды, — хорошо. Когда-нибудь люди придут к этой единой всеобъемлющей правде. Но в этом большом и сложном народном движении официальная Церковь не сумела найти своего подобающего места. Айвазовы втянули её в опасную и неблагодарную игру в сектанты поневоле.
В «Колоколе» напечатана статья «Лжепророк (По поводу возобновившейся деятельности В. Свенцицкого)».
Эта статья во многих отношениях замечательна. В ней, как в капле воды, отразилась вся «суть» наших религиозно-чёрных органов печати.
Здесь всё, что угодно, — начиная от лжи и кончая доносом: «Мы призываем обратить внимание на эту искру зла, пока она не разгорелась в страшный пожар».
Всё то личное, что заключается в этой статье-доносе, я, разумеется, оставил бы без внимания. Для меня было ясно только одно, что снова появились охотники залезать в мою личную жизнь, охотники, которых, действительно, было достаточно много два-три года назад. Я думал, что меня оставили в покое. Оказывается — ошибся. Но запретить писать о себе всякий вздор я не могу, а потому заявляю наперёд, что ни «спорить», ни «опровергать», ни «привлекать к суду», какую бы мерзость обо мне ни написали, не буду.
Но в этой статье есть нечто другое, так сказать, принципиальное.
За последнее время в деятельности миссионеров наблюдается совершенно новая черта: насильственное приобщение к сектантам.
Было время, когда церковная «администрация» действовала как раз наоборот.
Конечно, сектантов преследовали, «выискивали», но не выискивали новых «сект», даже старались иногда делать вид, что всё благополучно там, где вовсе не было благополучно. Иногда сектанту очень трудно было «доказать», что он принадлежит к какой-либо новой секте. Возникновения нового лжеучения в «вверенной епархии» боялись, как огня. Успех миссии видели в отсутствии лжеучений. Самые преследования сектантов в корне своём носили идею сделать их не видными, загнать в подполье, с глаз долой.
Особенно резко бросалось в глаза отношение к интеллигенции. Старались «не замечать» её неверия. Смотрели сквозь пальцы. Лишь бы «свидетельство о говении» представили. И больше ничего.
Теперь всё изменилось.
Образовался какой-то своеобразный миссионерский спорт по розыску новых лжеучений и лжеучителей. «Сектанты» упорно отмахиваются от такого «насильственного» образа действия, Христом Богом уверяют, что они настоящие православные и только что водку не пьют.
— Знаем мы, какая водка. Не водка, а «свальный» грех.
— Да побойтесь вы Бога, никакого свального греха нет — трезвость и жизнь по-Божьи.
— Знаем-знаем, все хлысты так говорят.
И несчастного «братца Ивана» и его «трезвенников» тащит неутомимый современный «апостол» Айвазов по всяческим мытарствам.
Так поступают с «сектантами», которые упираются.
А с теми, которые не упираются, поступают ещё проще: их записывают в сектанты без всякой церемонии, не спросясь и даже не зная их вероучения.
Так теперь объявляет «Колокол» «иерархом» и меня. Так объявляют «сектантами» «голгофских христиан», так можно причислить к сектантам любого религиозного мыслителя.
Изменилось отношение и к интеллигенции. Гермоген предлагает подарить России 132 новых анафемы — современных русских писателей, а с ними, конечно, и всех «единомышленников», т. е. всю русскую интеллигенцию.
Что же это «новое направление» в нашей официальной Церкви доказывает? Может быть, возрождение? Может быть, Церковь почувствовала внутренние творческие силы и хочет «отмежеваться» от всего «чуждого»?
Нет, тогда бы не создавали сектантов поневоле.
Это свидетельствует совсем о другом. О том, что последние силы церковные, последнее влияние её люди, стоящие у церковного кормила, хотят использовать в личных целях.
— Церковь превращена в арену борьбы за карьеру, — сказал экзарх Грузии Иннокентий.
Теперь её хотят превратить ещё в арену личной мести.
Допустим, как сообщают газеты, так и есть: «голгофские христиане» и смертную казнь не признают, и национальность отрицают, и собственность отрицают, и существующий строй низвергают.
Может быть, это очень «вредное» учение, но при чём здесь «секта»?
Сектантство — это есть уклонение от Божественных истин, установленных Церковью. Их непреложность Церковь установила на Вселенских Соборах.
Теперь я спрашиваю, отрицая смертную казнь, какую божественную истину, установленную Церковью, отвергают «голгофские христиане»? Защита смертной казни есть частное мнение того или иного иерарха — не более. Люди иного мнения могут быть, с точки зрения государства, очень вредными, но, с точки зрения церковной, это не сектанты, а просто идейные противники. Мало ли было разногласий по различным церковным вопросам, и если всякое разногласие было бы основанием для признания сектой, тогда сект было бы столько же, сколько писателей. Владимир Соловьёв не признавал смертную казнь — тоже сектант? Достоевский не признавал — тоже? Но так же, как и смертная казнь не есть Божественная истина, и существующий строй, и национализм, и прочее — нигде это не берётся под защиту соборной Церкви, а потому не может быть речи о нарушениях Божественных истин.
Итак, никаких церковных оснований для названия сектой нет. Остаётся «вред».
Но нельзя же всё, что вредно, обзывать сектой.
Очевидно, «голгофские христиане» — не секта. Это не «учение», это очевидно религиозное движение народа. Смысл его, «пафос» его в стремлении раскрыть и провести в жизнь то, что окаменело в церкви, и потому прежде всего вернуть апостольское христианство.
Я понимаю, почему спешат назвать его сектой. Но неужели не понимают, что истина не станет ложью оттого, что сделают о ней «постановление». «Постановлением» не убить то, что оживает в народе; и то, что умерло в официальной церкви, нельзя воскресить в административном порядке.
Наступила весна. Всё оживает: оживает и «хождение» русского простого народа по монастырям, по «Божьим людям», в неустанных поисках праведной жизни. А вместе с этим «оживанием» напряжённее становится и сектантская жизнь. Время года играет большую роль. Удобные пути сообщения — больше «идущих» паломников, из которых очень и очень многие начинают Киево-Печерской лаврой, а кончают баптизмом. В деревнях для бесед уже не нужно забиваться в душные избы — можно говорить о вере всем и со всяким, знакомым и незнакомым.
За последние годы в своих путешествиях по России я больше всего присматривался к проявлениям религиозной, «сектантской» жизни народа. И мне бросилась в глаза одна совершенно новая черта сектантского движения, ещё не получившая «теоретически» выражения в том или ином сектантском «толке», но уже глубоко проникшая в «психологию», — не случайная и чреватая громадными религиозными последствиями.
Попросту говоря, её можно назвать: терпимостью.
Основная и общепризнанная черта сектантства до сих пор была: исключительность, вера, что спасёмся только мы — баптисты, мы — субботники, мы — молокане и т. д., а остальные все погибнут, остальные все «проклятые». Эта узость, эта исключительность права на спасение — была главнейшей причиной, обессилившей сектантское движение. Секты, замкнувшись в своё неумолимое отрицание всех остальных, чахли и, мало-помалу, вырождались. И вот, в народе началось стремление к религиозному раскрепощению. Сектанты, сохраняя свою собственность, почувствовали потребность освободиться от своего «сектантства» в смысле упорного отрицания всех остальных. Началось чрезвычайно глубокое народное движение к «объединению». Оно выразилось, прежде всего, в признании права на спасение в других — в низко верующих. Даже руководитель их, например, известный баптист Фетлер, идя навстречу этой нарождающейся потребности, публично заявил, что спасение не только в баптизме, что и во всех других могут быть настоящие проповедники, но что баптизм, как истинная вера, даёт спасение легче, скорее и для широких масс, а не только для натур исключительных.
Какой это колоссальный шаг, поймёт всякий, хоть сколько-нибудь знакомый с сектантским движением. Это «новое в сектантстве» свидетельствует о пробудившейся в народе настоящей религиозной жизни. В будущем это приведёт к слиянию раздробленных религиозных «сект» в единую, всеобщую народную веру, живую, творчески-вдохновенную. Этот вывод получает особое обоснование, когда всмотришься в современное православие, где дух «сектантства» как раз увеличивается с каждым днём, где готовы проклинать всякого верующего по-своему, и где даже одни православные — илиодоровцы — готовы избивать других — иринарховцев.
Там, где разделение, — там смерть. Там, где стремление к единству, — там жизнь.