Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909—1913). М., 2014.
Несколько лет тому назад, в Москве, в одном собрании, где были самые разнообразные люди, «ищущие Бога», некий, как принято его называть, «известный толстовец» Бирюков читал реферат. Не помню, как он назывался, но содержание было: история христианства, или, вернее, сектантства.
«История» освещалась, разумеется, с «толстовской» точки зрения, и основная мысль была та, что история сектантства, собственно, и есть подлинная история христианства. И что основной нерв, объединяющий все главнейшие христианские секты, — учение о любви.
Конечный вывод: не надо ни Церкви, ни догматов, ни культа, никаких «умствований» — ни «метафизики», ни аскетизма, — надо просто любить людей.
«Известный толстовец» в своём реферате обнаружил изумительное, почти невероятное невежество и полнейшее незнание предмета, о котором шла речь.
Не говоря уже о «выводах» и «пробелах», он допустил ряд таких «неточностей», за которые даже в VI классе гимназии ставят двойки, — помню, что одна «неточность» касалась года смерти Гуса!
Начались «прения».
И вот, тоже небезызвестный в Москве философ Вышеславцев, вооружившись фактическим материалом, в весьма ядовитых, хотя и несколько «кудрявых» выражениях, вывел «известного толстовца» Бирюкова на свежую воду и уличил его в невежестве. Слова «кудрявого» московского философа Вышеславцева были встречены собранием с глубоким сочувствием.
Я никогда не забуду лица «известного толстовца» в эту минуту!
Куда девалось «смирение», «непротивленский» тон! Проповедник «только любви» прямо преобразился…
Мне не приходилось после никогда, ни у кого видеть на лице выражения такой тупой, упрямой злобы — как на лице этого «проповедника».
Мёртвые, формальные слова кончились — человек показал свою душу.
И если вы услышите, как кто-нибудь говорит о любви, скорей наступайте ему на ногу и наблюдайте…
В наше время несомненного религиозного брожения — упростители христианства, проповедники «просто любви» чрезвычайно размножились.
И надо их неустанно выводить на свежую воду, чтобы уничтожить один из вреднейших религиозных предрассудков. Один из вреднейших потому, что в нём ужасно много сходства с правдой.
Разве христианство не проповедует любовь? И опростители тоже проповедуют любовь. И всё же я утверждаю, что проповедь их — сплошной соблазн, «ложь сия горше первой». Любовь христианская и любовь вегетарианская ничего общего между собой не имеют.
И проповедники вегетарианской любви сеют как будто быживые семена, но из них ничто, кроме душ мёртвых, вырасти не может.
--------
правитьЧто такое любовь?
По глубочайшему слову апостола, любовь есть «совокупность совершенств».
Другими словами, это есть нечто сложное, вмещающее в себе всю совокупность положительных начал человеческой души.
Это есть некоторое духовное состояние, при котором человек становится носителем образа Божия, того образа, который мы в жизни в громадном большинстве случаев втаптываем в грязь.
Бог есть любовь.
А любовь есть совокупность совершенств.
Таким образом, любовь в человеке — это Бог в человеке.
Отсюда проистекают и все свойства любви христианской.
Прежде всего она деятельна. Она не терпит никакого состояния покоя. Она вся «стремится», вся в движении. Она «ищет», на кого ей обратить свою силу.
Она дерзновенна. Не останавливается ни перед какими препятствиями, ничего не боится, ни перед чем не уступает. Она даёт силу говорить как «власть имущий».
И наконец, она исполнена гнева.
Бог есть любовь. Но есть ли что страшнее гнева Божия?
Пусть любовь даёт силы с нежностью и кротостью относиться к человеческому страданью, но в то же время она должна зажигать сердце огнём негодования к пороку и лжи. Но лжи во всех её видах и проявлениях. И к тому пороку, который живёт в твоей собственной душе, и в душе твоего ближнего, и к злу общественному.
Надо деятельно сострадать человеку и пламенно ненавидеть порок — это два начала одного и того же чувства любви.
Любовь неизбежно ведёт к апостольству, а апостольство — к мученичеству.
Любить — значит обличать, не личную жизнь человека, а зло мира.
Отсюда неизбежен вывод, что любовь христианская призывает к общественному служению, к борьбе с теми общественными язвами, которые являются результатом разрушительной силы зла, и с теми общественными формами, в которые зло выливается.
Никакой «нирваны», никакого «мирного жития» не может быть там, где загорелся огонь любви. Иметь любовь в сердце — это значит раз навсегда отказаться от «тихости», это значит превратиться в бойца, в «рыцаря Господа».
Такова любовь христианская.
Любовь вегетарианская — вся в русской пословице «моя хата с краю — ничего не знаю».
Не надо делать того-то, того-то, того-то.
Не надо употреблять насилия. Не надо «сопротивляться», лучше даже не спорить, — «одним словом», надо любить.
Вот сидит такой господин и «любит».
— Вы что же это, милостивый государь, сидите и не вступитесь ни за правых, ни за виновных?
— А пусть их! Мне, сказано: люби. Вот я сижу и люблю.
Какая гадость!
Ведь не ясно ли, что сказать: «Надо просто любить и больше ничего», — это равносильно тому, как если бы сказать паралитику: «Тебе не надо лечиться, а надо „просто“ встать и сделаться здоровым».
В самом деле. Любовь есть совокупность совершенств, и вдруг ему говорят: тебе не надо ни молитвы, ни аскетизма, ни третьего, ни четвёртого — тебе надо просто стать «совершенным».
Но позвольте. Я бы рад полюбить всё человечество, да не любится!
Ведь молитва, культ, догматы (богопознание), даже аскетизм — всё это потому и надо, что путь к любви сложный, трудный, почти непреоборимый.
Но вдруг вам заявляют: просто любите. Но поймите, что любовь нельзя «выдумать», нельзя решить, что надо любить, — и полюбить. Любовь есть живое чувство,которое есть совокупность всего хорошего, что есть в вашей душе, и потому, чтобы достигнуть его, надо прежде уничтожить всю ту пакость, которая в ваших душах, а для этого нужны и догматы (понимаемые как богопознание), и общая молитва, аскетический путь.
--------
правитьУж из одного того, что опрощенцы всех толков учат «просто любить», ясно, что они не знают, что такое любовь. И любовью называют что-то совсем другое.
Для них любовь — это какое-то «отвлечённое понятие». Надо его признать — и это достаточно.
Таким образом, нападая на обряды, на догматы и прочие «внешние» стороны христианства, они в то же время самую любовь превращают в мёртвый обряд, в мёртвую догму, делают «учение о любви» какой-то внешней бездушной формой.
Получилось нечто поистине поучительное.
Люди отвергли все те религиозные начала, которые неизбежны для настоящего христианского чувства любви. Неизбежны потому, что слишком зло сильно, чтобы совершенства можно было бы достигнуть «домашними средствами».
Откинув молитву, догматы и таинства — и оставшись при одном пустом слове «любовь», опростители совершенно лишили себя живого чувства любви. И если в отдельных людях оно иногда является, то просто потому, что это хорошие люди, были хорошими до всякого «учения». Но самое «учение» несёт духовную смерть и пустоту.
Вот почему Лев Толстой, у которого, как бы часто ни расходилось слово и дело, но в котором всё же много великой любви к людям (ибо иначе многого нельзя было бы написать с такой силой, с какой он написал), — создал такое мертвенное, никчёмное «общественное явление», как «толстовство».
Толстой не мог передать своей индивидуальности, не мог «пересадить» свою душу в тела своих последователей. Он мог передать им лишь своё «учение» о любви.
И вот они начали «любить»…
Получилось нечто бессильное, какое-то жалкое «бескровное» вегетарианство, а не любовь.
Я уверен, что «известный толстовец» Бирюков, с искажённым лицом споривший с «кудрявым» московским философом, тоже думает, что он любит.
Помилуйте! Это основная заповедь его «учения».
Но мне, по крайней мере, видя такую «любовь», всегда хочется сказать:
— Нет, уж лучше дай ты мне по физиономии, — только не «люби» меня, пожалуйста!